<<<     ΛΛΛ     >>>   

Поистине неоценима важность этого второго касающегося религии момента, достигающего кульминации в том, что человек исповедует свое личное избрание. С одной стороны, всякая религия должна делать человека свободным, чтобы он мог ясно выразить тот общий отпечаток, который Бог наложил на неразумное творение. С другой стороны, всякое подобие священника или шамана в религиозной сфере сковывает человеческий дух, и оковы угнетают тем сильнее, чем больше возрастает благочестие. В Римской Церкви даже сегодня добрые католики очень ограничены клиром. Только католик, чье благочестие угасло, способен обеспечить себе частичную свободу, ослабив хотя бы наполовину узы, соединяющие его с Церковью. В лютеранских церквах клерикальные узы менее стеснительны, но не исчезли полностью. Только у кальвинистов находим мы ту духовную независимость, которая позволяет верующему противостоять, если надо, во имя Бога даже самым властным служителям Церкви. Лишь тот, кто лично предстоит перед Богом и непрерывно общается с Ним, может поистине раскрыть славные крылья свободы. В Голландии и во Франции, в Англии и в Америке, исторический процесс с очевидностью показал, что деспотизм не нашел себе более несокрушимых противников, свобода совести не нашла себе более смелых и решительных сторонников, чем последователи Кальвина. Ведь всякое клерикальное посредничество неизменно и непременно делало религию внешней, закутывало ее в священническое облачение. Только там, где всякое посредничество со стороны священников исчезает, где Божие суверенное избрание от вечности связывает глубины души с Самим Богом, где лучи божественного света проникают прямо в эту глубину — только там, повторю, религия в своем самом абсолютном смысле получает идеальное осуществление (Эти слова Кайпера не стоит относить к институту церковных служителей как таковому, но лишь к его извращенной форме, проявившейся в учреждении клира — посредников между Богом и народом Божьим. Реформатская Церковь, и Кайпер, как один из ее видных представителей, всегда настаивала на необходимости для созидания Церкви и совершенствования святых профессионально обученных служителей Слова и Таинств, которым бы, согласно 1 Фес. 5:12,13 и 1 Тим. 5:17, народ Божий оказывал соответствующую честь (об институте служителей Слова и Таинств см. Еф. 4:11,12; 2 Кор. 5:18–20; 2 Тим. 4:1,2; Мф. 28:19; 1 Кор. 11:24; 1 Тим. 2:1,2; 1 Петр. 5:2–4 и др.). — Прим. науч. консультанта).

Это естественным образом приводит меня к третьему вопросу, связанному с религией: частична религия или всеохватна, всеобъемлюща, универсальна в прямом смысле слова? Если цель ее — в самом человеке, и если ее осуществление зависит от посредничества клира, то она непременно будет частичной. Человек увязывает свою религию с теми событиями своей жизни, при которых его нужда в ней обостряется, и в тех случаях, когда в его распоряжении — человеческое посредничество. Частичный характер такой религии проявляется в трех вещах: в органе, при помощи которого она должна осуществляться, в сфере, внутри которой она осуществляется, и в группе лиц, среди которых религия должна расти и процветать.

Что до органа, то хороший пример нам дадут недавние споры. Мудрецы наших дней утверждают, что религия должна оставить область человеческого разума и выражать себя или посредством мистических переживаний, или посредством практической воли. Мистический и этический элементы пылко восхваляются, а разум в той же сфере заставляют молчать, поскольку он приводит к метафизическим иллюзиям. Метафизика и догматика подпадают под все более жесткий запрет, агностицизм все громче называют решением великой загадки. В реках сантиментов и чувств можно плавать, и этическая деятельность становится единственным пробным камнем для золота веры, тогда как метафизику избегают, словно трясину. Все, претендующее открыто на роль непреложной догмы, отвергают, словно безрелигиозную контрабанду. Хотя Христос, Которого сами же современные ученые почитают как религиозного гения, говорил очень ясно: «Возлюби Бога всем сердцем твоим, и всею силой твоей, и всем разумением твоим», они пытаются отбросить наш разум как непригодный для употребления в священной сфере и не соответствующий требованиям, предъявляемым к религиозному органу.

Если орган религии находят не во всем нашем бытии, а лишь в его части, и сводят его к нашим чувствам или к нашей воле, то и сфера религии должна принять частичный характер. Религия отделена от науки, а ее авторитет удален из общественной жизни; значит, ее единственным прибежищем остается сердце. Своим Du sollst (Ты должен (нем.)) Кант ограничил сферу религии этической жизнью. Современные мистики изгнали ее в область чувства. И вот религия, некогда основная сила человеческой жизни, теперь в стороне от нее. Далеко не благоденствуя в мире, она должна, по мнению многих, прятаться в отдаленном, почти приватном убежище.

Это приводит нас естественным образом к третьей отличительной особенности частичного взгляда на религию — к мысли о том, что она является достоянием не всех, а только группы благочестивых людей. Ограничив орган религии, мы ограничили и сферу ее действия, а ограничение это естественно сужает круг людей, которые ее исповедуют. Считается, что у искусства есть свой собственный орган или своя сфера деятельности, а потому — свой круг поклонников; точно так же, по данному мнению, должно обстоять дело и с религией. Получается, что огромное множество людей почти лишено мистических переживаний и деятельной силы воли, а значит, они не могут воспринять мистического света или неспособны к истинно благочестивым делам. Но есть и те, чья внутренняя жизнь преисполнена чувством Бесконечного, они исполнены святой энергии, именно среди них благочестие, а также религия процветают ярчайшим образом в их силе воображения и деятельных способностях.

Исходя из совершенно иной точки зрения, Рим постепенно, шаг за шагом, пришел к таким же частичным взглядам. Он знал религию лишь такой, какой она была в его Церкви, и считал, что ее влияние привязано к некоторой части жизни, которую он сам и освятил. Я всецело признаю, что Рим пытался втянуть всю человеческую жизнь, насколько это было возможно, в священную сферу, но все, что вне этой сферы, все, к чему не прикоснулось крещение, все, не окропленное святой водой, было лишено какой бы то ни было сакральности. Подобно тому как Рим провел границу между освященной и мирской сторонами жизни, он разделил и свою собственную вотчину в соответствии с разным уровнем религиозной интенсивности — на клир и затвор, составляющие Святое святых, на благочестивый народ, образующий Святое место, оставляя Внешний Двор тем, кто, хотя и крещен, предпочитает греховные радости мира сего. Система ограничений и разделений для тех, кто во Внешнем Дворе, закончилась тем, что девять десятых практической жизни оказались вообще не связанными ни с какой религией. Религия стала частичной, ее перенесли с обычных дней на праздничные, с дней благоденствия — на дни бед и болезней, с полноты всей жизни — на время приближающейся смерти. Эта дуалистическая система нашла самое яркое выражение в празднестве, предоставляя религии полную власть над душой в недели Великого Поста, но великодушно дозволяя плоти перед тем, как она спустится в долину мрака, выпить до дна чашу наслаждений.

Всему этому прямо противостоит кальвинизм, который отстаивает универсальность религии, ее всеобщую применимость. Если все, что есть, существует ради Бога, из этого следует, что все творение должно воздавать Ему славу — солнце, луна и звезды на тверди, птицы в воздухе, вся природа и прежде всего сам человек, который, подобно священнику, должен посвятить Богу все творение и бурлящую в нем жизнь. Грех отнял большую часть творения у славы Божией, но требование, идеал, остается тем же: весь тварный мир должен погрузиться в поток религии и лежать, словно приношение, на алтаре Всемогущего. Поэтому религия, ограниченная чувствами или волей, для кальвиниста немыслима. Все существо священнослужителя, осуществляющего святое помазание, все его способности и силы должен пронизывать sensus divinitatis. Как же может он исключить свое разумное сознание, logos, находящийся в нем, свет мысли, который пришел от Самого Бога, чтобы его просветить? Если Бог — основа всех чувств и всякого выражения воли, но Его нет во внутреннем «я», в самом центре сознания и мысли; если есть исходный пункт для изучения природы и аксиоматических основ практической жизни, но нет прочной опоры в мыслях о Самом Творце, то кальвинист сочтет это просто отрицанием предвечного Логоса.

Такую же универсальность кальвинисты провозглашают для всей сферы религии и ее влияния среди людей. Все сотворенное Бог сразу снабдил неизменными законами существования. Поскольку Он в полной мере обеспечил такими законами и установлениями всю жизнь, кальвинист и требует, чтобы вся жизнь была посвящена служению Ему в строгом послушании. Религию, ограниченную кельей или церковью, Кальвин не признавал. Вместе с псалмопевцем он призывает небо, и землю, и все народы воздать Богу славу. Бог присутствует во всей жизни через влияние Своей вездесущей и всемогущей силы. Нельзя помыслить никакую сферу человеческой жизни, в которой религия не требовала бы, чтобы мы славили Бога и чтобы всякое labora соединялось с ora в горячей и непрестанной молитве (labora — трудись, ora — молись. Автор имеет в виду правило «ora et labora»). Где бы ни находился человек, что бы он ни делал, к чему бы ни прикладывал руку, — к сельскому ли хозяйству, к торговле, к производству — или разум, в мире искусства или науки, он во всяком деле предстоит перед лицом своего Бога, служит Ему, должен строго Ему повиноваться и, главное, должен Его прославить. Тем самым для кальвиниста невозможно привязывать религию к определенной группе людей, или к определенным кругам. Религия касается всего человеческого рода. Этот род — произведение Божие, удивительное создание Его рук, Его абсолютная собственность. Поэтому весь род человеческий, целиком, должен быть исполнен страха Божиего, весь — молодые и старые, богатые и бедные, посвященные в Его тайны и те, кто еще стоит вдали от них. Бог сотворил всех людей, Он все для всех, мало того — Он посылает не только особую благодать на избранных, но и общую благодать (gratia communis) на все человечество. Конечно, религиозный свет и религиозная жизнь концентрируются в Церкви; но тогда надо сказать, что в Церкви широко распахнуты окна, и через них свет Предвечного светит всему миру. Это град, стоящий на холме, который каждый может увидеть издали. Это святая соль, которая проникает повсюду, предотвращая разложение. Даже того, кто еще не проникся высшим светом или, может быть, просто закрывает глаза, увещевают с равным усердием во всем воздавать славу имени Божиему. Всякая частичная религия вбивает в жизнь клин дуализма; истинный же кальвинист привержен религиозному монизму. Единое призвание свыше должно наложить отпечаток единости на всю жизнь человека, потому что один Бог поддерживает и сохраняет все, точно так же, как Он все сотворил.

Это прямо подводит нас к четвертому главному вопросу — должна ли религия быть естественной или «неестественной», т. е. сотериологической? Я говорю о том, должны ли мы считать настоящее состояние человека естественным, или, учитывая, что он впал в грех, полагать, что оно неестественно. В последнем случае религия с необходимостью станет сотериологической. Господствующая в настоящее время идея поощряет взгляд, что она должна бы начинать с человека, пребывающего в естественном состоянии. Никто не утверждает, конечно, что наш род уже соответствует высшим религиозным нормам. Каждый слишком хорошо знает положение дел, чтобы говорить такие нелепицы. На деле мы сплошь и рядом встречаемся с неверием, и религиозная отсталость остается обычным явлением. Подобный естественный взгляд на религию полагает, что именно медленный, постепенный прогресс от низших форм к высшим идеалам служит подтверждением его правоты. Согласно этому воззрению, зачатки религии обнаруживаются уже у животных. Их усматривают в собаке, обожающей своего хозяина, а когда человек разумный развился из шимпанзе, религия лишь взошла на более высокую ступень развития. Начиная с этого времени, она прошла через все формы своего существования и сейчас освобождает себя от церковных и догматических уз, чтобы перейти к тому, что считается высшей ступенью — к неопределенному чувству Неизвестного и Бесконечного. Этой теории противостоит совершенно иная теория. Не отрицая, что в животных есть что-то свойственное и человеку или что (позвольте мне так выразиться) животные сотворены по человеческому образу, как человек сотворен по образу Божиему, она утверждает, что первый человек находился в совершенных взаимоотношениях с Богом, то есть был наделен чистой и истинной верой. Тем самым множества низких, несовершенных, нелепых форм религии, обнаруживаемых в язычестве, она считает не результатом творения человека, а следствием его падения. Эти низкие и несовершенные формы надо понимать не как процесс, ведущий от низшего к высшему, а как плачевное вырождение, которое по своей природе делает восстановление истинной религии возможным лишь сотериологическим образом. Так вот, в выборе между этими двумя теориями кальвинизм не позволяет себе колебаться. Задавая этот вопрос перед лицом Божиим, кальвинист так потрясен Его святостью, что осознание вины раздирает его душу и страшная природа греха тяжко давит на сердце. Всякая попытка объяснить грех как незавершенную ступень на пути к совершенству вызывает у него гнев, поскольку рассматривается им как оскорбление величия Божиего. Он исповедует с самого начала ту же самую истину, которую Бокль эмпирически доказал в своей «Истории цивилизации в Англии»: формы, в которых грех предстает перед нами, могут свидетельствовать о постепенном его смягчении, но нравственное состояние человеческого сердца остается неизменным. На восклицание de profundis («Из глубины» (лат.)), которым Давид взывал к Богу тридцать веков назад, бедная душа каждого чада Божиего, живущего в XVI веке, откликается с той же силой. Представление о том, что разлагающее воздействие греха — источник всех наших несчастий, нигде не было более глубоким, чем в окружении Кальвина. Даже в утверждениях кальвинистов, сделанных в соответствии с Библией, об аде и осуждении нет никакой жестокости, есть лишь та ясность, которую порождает предельная серьезность жизни и неустрашимая отвага глубоко укоренившегося убеждения в святости Всевышнего. Не Он ли, произнесший самые нежные и самые торжественные слова, Сам говорит решительно и многократно о «внешней тьме», об «огне неугасимом» и о «черве, который не умирает»?

И в этом Кальвин был прав, ибо, не соглашаясь с этими словами, мы выказываем непоследовательность, а значит, не совсем искренне исповедуем святость Божию и не осознаем разрушительную силу греха. В этом духовном опыте греха, в эмпирическом размышлении о бедствиях жизни, в трепете и преклонении перед святостью Божией, в твердости убеждений, заставляющих действовать в соответствии со своими взглядами, к чему бы это ни приводило, кальвинист нашел причину необходимости возрождения, без которого нет истинной жизни, и необходимости Откровения, без которого мы не поймем себя.

Предмет моей лекции не позволяет мне подробно говорить о возрождении как прямом деянии Божием, посредством которого Бог заново выпрямляет искривившееся колесо жизни. Однако я должен сказать несколько слов об Откровении и об авторитете Священного Писания. Швейцер и другие весьма некорректно представляют Писание только как формальный принцип реформатского вероисповедания. Подлинный кальвинизм лежит много глубже. То, что Кальвин имел в виду, выражено в его словах о necessitas S. Scripturae (Необходимости Св. Писания (лат.)), то есть о потребности в библейском откровении. Для Кальвина она неизбежно выражала господствующий над всем авторитет Священного Писания, и даже сейчас именно эта догма дает нам способность понять, почему сегодняшний кальвинист считает критический анализ Писания равносильным отмене христианства. В раю перед грехопадением не было никакой Библии, и никакой Библии не будет в будущем раю славы. Зачем нам нужна Библия, когда отчетливый свет природы обращается к нам непосредственно, слово Божие звучит в нашем сердце в своей первоначальной ясности, человеческие слова искренни, и слух наш верен? Какая мать читает трактат «О любви к нашим детям», когда ее собственные дети играют у нее на коленях, и Бог позволяет ей в полной мере наслаждаться их любовью? Но в нашем настоящем состоянии утеряно непосредственное общение с Богом через природу и сердце. Грех заменил это разделением, и нынешнее противление авторитету Священного Писания основано ни на чем ином, кроме как на ложном предположении, что наше состояние все еще нормально и спасать нас незачем. Конечно, в этом случае Библия не нужна, она даже мешает, полагая себя между Богом и сердцем. Зачем письмо, если можно побеседовать? Когда солнце светит в вашем доме в полную силу, вы выключаете электричество, но когда оно исчезнет за горизонтом, вы чувствуете necessitas luminis artificiosi, т. е. потребность в искусственном свете, и зажигаете его. Точно так же в религии. Когда нет тумана, затмевающего божественный свет, какая нужда в светильнике? Но когда история, опыт и сознание разом свидетельствуют, что чистый и полный небесный свет исчез и мы блуждаем во тьме, надо зажечь другой, если хотите — искусственный свет. Бог возжег его в Своем Святом Слове.

Поэтому для кальвиниста необходимость Священного Писания основана не на рассуждениях, а на непосредственном свидетельстве Святого Духа — на testimonium Spiritus Sancti. Наша теория богодухновенности есть плод исторической дедукции, и таковы все канонические утверждения Библии. Сила, с которой она влияет на душу, привлекая ее, как магнит притягивает сталь, не производна, а непосредственна. Все это происходит не каким-то магическим или неизъяснимо мистическим способом; Писание ясно, понять его легко. Бог возрождает нас. Иными словами, Он зажигает в наших сердцах светильник, угашенный грехом. Отсюда непременно следует непримиримый конфликт между внутренним миром нашего сердца и миром вне нас, конфликт тем более острый, чем больше возрождающее начало проникает в наше сознание. Бог открывает возрожденным в Библии мир мысли, мир энергии, мир насыщенной и прекрасной жизни, которая прямо противостоит повседневному миру, но удивительно согласуется с новой жизнью, возникшей в их сердцах. Возрожденный начинает догадываться о тождественности того, что оживает в глубине его души, тому, что открыто ему в Писании, тем самым познавая и суетность этого мира, и божественную реальность мира библейского. Как только он убедится в этом, он сам, на личном уровне, принимает свидетельство Святого Духа. Все в нем жаждет Отца Светов. Вне Писания он видит лишь смутные тени. Теперь, когда он смотрит ввысь сквозь призму Писания, он вновь открывает своего Отца и Бога. Поэтому он и не заковывает науку в кандалы. Если кому угодно критиковать, пусть критикует; такая критика даже может углубить наше видение Библии. Однако никакой кальвинист не позволит, чтобы критик выбил у него из рук саму призму, которая разлагает божественный луч на блестящие оттенки и цвета. Никакие ссылки на ниспосланную нам благодать, никакие слова о плодах Святого Духа не дадут ему права пренебрегать necessitas (необходимость (лат.)), которая здесь, среди грешников, сопутствует сотериологическому отношению к религии. Как творения, мы разделяем нашу жизнь с растениями и животными. Бессознательную жизнь мы разделяем с детьми, со спящими и даже с лишенными разума. Как высших существ и разумных людей нас отличает полное самосознание; и, если религия как высшая жизненная функция должна действовать в высшей сфере самосознания, то отсюда следует, что сотериологическая религия, наряду с necessitas внутреннего возрождения требует necessitas вспомогательного света, откровения, который надо зажечь в наших сумерках. Этот вспомогательный свет, приходящий от Самого Бога, но переданный нам через человека, сияет нам в Его Святом Слове.

Подводя итог нашего исследования, я могу выразить свое заключение следующим образом: применительно к каждой из четырех главных проблем религии кальвинизм проявил свою приверженность соответствующим догмам, и каждый раз делал такой выбор, который даже сейчас, по истечении трех столетий, удовлетворяет самые высокие запросы и оставляет открытым путь для дальнейшего развития. Во-первых, он рассматривает религию не в утилитарном или эвдемонистическом смысле, как существующую ради человека, но как существующую ради Бога и одного только Бога. Это его догма о Суверенности Божией. Во-вторых, не должно быть никаких тварных посредников между Богом и душой; Бог трудится Сам в глубинах сердца. Это учение об Избрании. В третьих, религия не частична, но всеобъемлюща; это догма об общей или универсальной благодати. Наконец, в нашем греховном состоянии религия не может быть естественной, она должна быть сотериологической; это двойная догма о необходимости Возрождения и о необходимости Св. Писания.

Рассмотрев религию как таковую и переходя теперь к Церкви как ее организованной форме или ее видимому проявлению, я представлю в три последовательных этапа кальвинистскую концепцию сущности, проявления и цели Церкви Христовой на земле.

По своей сути Церковь для кальвиниста — духовный организм, включающий небо и землю, центр которого, отправная точка — не на земле, но на небе. Понимать это следует так: Бог создал мироздание геоцентричным, т. е. поместил духовный его центр на нашей планете, все разнообразие ее природного царства завершил высшей точкой, человеком, который носит Его образ и потому призван освятить мироздание во имя Его славы. Поэтому в Божием творении человек предстает как пророк, священник и царь; и хотя грех испортил эти высокие замыслы, Бог все же продолжает претворять их в жизнь. Он так возлюбил Свой мир, что отдал за него Самого Себя в лице Своего Сына, и тем самым связал наш род, а через него — и весь мир с вечной жизнью. Хотя с дерева рода человеческого опадают ветки и листья, само оно не погибнет и даже зацветет, опираясь на свой новый корень во Христе. Ведь возрождение спасает не нескольких отдельных лиц, чтобы в конце концов механически сгрести их вместе, а сам организм нашего рода. Поэтому вся возрожденная жизнь образует единое тело, глава которого — Христос, а члены соединены друг с другом через мистический союз с Ним. Этот новый всеохватывающий организм станет центром мироздания, но произойдет это не прежде Второго Пришествия. Сейчас это сокрыто. Здесь, на земле — только его едва различимые очертания. В будущем этот новый Иерусалим спустится от Бога, с небес, но теперь он скрывает свои лучи от нашего взора в тайниках невидимого. Истинное святилище — еще на небесах. Там и Алтарь Искупления, и Алтарь Молитвенного Воскурения; там и Христос, единственный первосвященник, который по чину Мелхиседека совершает службу у Алтаря, в святилище, перед Богом.

Однако в средние века Церковь все более теряла это из вида, становясь обмирщенной. Святилище перенесли на землю, алтарь сложили из камня, и священническая иерархия восстановила себя для служения алтарю. Естественно, пришлось возобновить и осязаемое жертвоприношение на земле, и в конце концов Церковь придумала бескровное приношение мессы. Именно против всего этого и восстал кальвинизм. Не против священства, не против алтарей, не против жертвоприношений — служение священника не может исчезнуть, и всякий, знающий грех, чувствует нужду в умилостивительной жертве; но против всех этих мирских атрибутов, чтобы верующие снова подняли глаза к небесам, к истинному святилищу, где Христос, наш единственный первосвященник, служит у единственно истинного алтаря. Они восстали не против sacerdotium (священства (лат.)), а против sacerdotalism (сацердотализма (лат.))2*, и только один Кальвин вел эту битву от начала до конца с неукоснительной последовательностью. Лютеране и епископалы снова сложили на земле что-то вроде алтаря; одни кальвинисты посмели снести его полностью. Тем самым у епископалов сохранилось земное священство, даже иерархия, а в лютеранских землях правитель стал summus episcopus (верховным епископом (лат.)), и в церкви появилось что-то вроде сословных различий. Кальвинизм же провозгласил абсолютное равенство всех, занятых в церковном служении, и согласился только на то, чтобы служители были служителями, слугами. То, что через образы и символы Ветхого Завета люди познали интуитивно, теперь, когда образы получили реальное воплощение, стало для Кальвина умалением Христовой славы, принижающим небесную природу Церкви. Поэтому кальвинизм не мог остановиться, пока мирская мишура привлекала и очаровывала взор. Только когда были устранены последние зерна священнической закваски, Церковь на земле снова смогла стать Внешним двором, из которого верные могли глядеть ввысь, на реальное святилище живого Бога.

Вестминстерское Исповедание великолепно описывает небесную всеобъемлющую природу Церкви, когда говорит: «Католическая или Вселенская Церковь, являясь невидимой, состоит из полного числа избранных, которые были, есть и будут собраны воедино, под их Главою Христом. Она — невеста, тело, полнота Того, Который наполняет все во всем». Только таким образом догма о невидимой Церкви была религиозно освящена и воспринята в своем космологическом и непреходящем значении. Конечно, действительность и полнота Церкви Христовой не может существовать на земле. Здесь находится, в лучшем случае, одно поколение верующих, в данное время стоящих во вратах Храма, тогда как все предыдущие поколения, с начала и основания мира, покинули эту землю и переместились на небеса. Поэтому те, кто остается здесь, — странники. Это значит, что они идут от ворот к самому Святилищу; у тех, кто не был присоединен к Христу в этой жизни, нет никакой возможности спастись после смерти. Кальвинизм не оставляет места ни мессам за умерших, ни призывам умерших к покаянию, которые отстаивают теперь немецкие теологи. Все эти постепенные переходы, по мнению Кальвина, уничтожают абсолютный контраст между сущностью небесной Церкви и ее несовершенной формой здесь, на земле. Церковь на земле не посылает своего света ввысь на небо, но Церковь на небе посылает свой свет земной Церкви. Перед нашим взором — словно бы завеса, которая мешает ему проникнуть отсюда, с земли, в истинную сущность Церкви. Поэтому здесь мы можем только, во-первых, вступить в мистический союз с реальной Церковью посредством Духа и, во-вторых, довольствоваться тенями, мелькающими на прозрачной завесе. Никто из детей Божиих не должен думать, что истинная Церковь — здесь на земле, а там, за завесой — только идеальный плод нашего воображения. Напротив, мы должны верить, что Христос в человеческой природе, в нашей плоти, вошел в невидимое за завесой; и с Ним, вокруг Него, и в Нем, Нашем Главе находится истинная Церковь, реальное и истинное святилище нашего спасения.

После того как мы поняли природу Церкви и ее значимость для нашего человеческого рода и для всей вселенной, обратим внимание на то, как проявляется она на земле. Она представлена в виде местных общин, конгрегаций тех, кто исповедует веру, живет в определенном церковном единстве и повинуется установлениям Самого Христа. Церковь на земле — не учреждение, распределяющее благодать, она не ведает духовным врачеванием. Нет никакой таинственной, духовной касты, наделенной властью оказывать магическое влияние на мирян. Есть только возрожденные и исповедующие свою веру люди, которые по заповеди Писания и под влиянием социального элемента в религии образовали сообщество и стремятся жить вместе, повинуясь Христу как своему Царю. Церковь — только это, а не здания, не учреждение, не духовная каста. Для Кальвина Церковь пребывает в самих исповедниках веры — не в каждом отдельно, а во всех вместе, объединенных не по своему разумению, а по установлению Христа. В Церкви на земле должно осуществляться всеобщее священство верных. Поймите меня правильно. Я не говорю, что Церковь состоит из благочестивых, объединенных для каких-нибудь религиозных целей. Это само по себе еще никак не Церковь. В земной Церкви должна проявлять себя истинная, небесная, невидимая Церковь. Если это не так, у вас — просто сообщество, а не Церковь.

Истинная, действительная Церковь была и будет Телом Христовым, члены которого — возрожденные люди. Поэтому Церковь на земле состоит только из тех, кто привит ко Христу, кто преклонился перед Ним, живет Его Словом, покоряется Его установлениям. Такая земная Церковь должна проповедовать Слово, совершать таинства, осуществлять дисциплину и во всем предстоять перед Лицом Божиим.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

7 религии
Темная стороны государственной жизни
Кальвинизм восстановил прямые отношения человека с богом
Рассматривая свою церковь