<<<     ΛΛΛ     >>>   

Но в той пропорции, в какой вовлеченные культурные элементы делаются глубже и самосознательнее, это поддержание становится всё труднее — как мы видим в Индии, где в тысячу раз более сложная кастовая система представляет собой тщательно выработанный защитный механизм для сохранения культурной традиции в чистоте.

Но даже здесь то, что защищается, само никоим образом не является несмешанной культурой, поскольку (что кажется вполне правдоподобным) основное направление индийской культуры происходит из синтеза, или синкретизма, высокоразвитой автохтонной культуры с традицией и языком колесничных, скотоводческих воинов из Центральной Азии. Если это так, то нам следует интерпретировать появление классических индийских систем мысли и социальной организации в качестве обусловленных новым утверждением подводных элементов архаической индийской культуры в противоположность воинской культуре арийских захватчиков. К несчастью, исторические данные об этом процессе синкретизма недостаточны, и мы можем лишь осмелиться предположить, что классическая индийская духовная позиция мироотрицания и поиск нирваны имели своим социальным истоком глубокое расхождение двух чуждых и непередаваемых образов жизни, которые, так сказать, перечеркивали друг друга.

Но как бы то ни было, существуют обширные данные для доказательства того, что ни один тип социального изменения не является более общим (или более глубоким) в своем воздействии на культуру, чем реакция городской или крестьянской культуры архаического типа на воинскую культуру, ее поработившую. Снова и снова мы видим в истории, как сила “богов земли” утверждает себя, даже когда местное население порабощено и утратило самоидентификацию в качестве народа.

Мы видим это в Древней Греции, где прежние хтонические культы и божества догреческого средиземноморского мира сохраняются бок о бок с богами Олимпа.

Мы видим это в еще более четко определенной форме в долгой духовной борьбе еврейских поклонников Иеговы из пустыни против неуловимого и всепроникающего влияния местной кананитской религии.

Во многих случаях, однако, открытого конфликта нет, но есть постепенное и почти бессознательное приспособление и симбиоз различных образов жизни. И воинская знать, и рабы-крестьяне — каждый живет своей собственной жизнью и следует своей собственной традиции без религиозного конфликта, и происходит постепенный процесс социального и духовного взаимопроникновения, из которого по прошествии веков возникает новая интеграция культуры. Великие эпохи в достижениях культуры, как правило, представляют собой кульминацию подобного процесса духовного слияния, и именно в сфере религии новый синтез находит свое характерное выражение. Он подразумевает не появление новой религии, но скорее новую интерпретацию существующей религиозной традиции в новых культурных формах, которые, таким образом, приобретают классический характер, сохраняющийся столь же долго, сколь и отдельная культура.

II

Мы можем детально изучить этот процесс в нашей собственной цивилизации на примере синтеза, в котором средневековая культура достигла своей классической формы.

Основные элементы этого синтеза находились в контакте друг с другом на протяжении 700 лет, но вплоть до XII и XIII столетий процесс взаимопроникновения и слияния не заходил настолько далеко, чтобы произвести тот чудесный расцвет культуры и общественных институтов, который заслужил название средневекового Возрождения.

Эта эпоха явилась свидетельницей создания готической архитектуры, достижения интеллектуального синтеза христианского аристотелизма, возникновения университетов, коммун и вольных городов, развития представительных органов и сословной системы, появления новой литературы на национальных языках и нового типа лирической поэзии, института рыцарства, создания новых типов религиозных орденов и францисканского движения с его культом добровольной бедности. Во всех этих различных проявлениях культуры религия играла определенную роль — или в качестве непосредственной творческой и вдохновляющей силы, или же в качестве освященных и облагороженных институтов наподобие рыцарства, возникшего из мирских потребностей.

Тем не менее, хотя средневековый синтез возник для того, чтобы достичь полного культурного единства и охватить каждый аспект социальной и интеллектуальной жизни, в действительности он был весьма нестабилен и начал проявлять признаки напряженности и внутреннего конфликта с момента своего завершения — как мы видим в поэме Данте, которая одновременно является и высшим литературным выражением средневекового синтеза, и пророческим обличением отступничества от христианства.

В самом деле, немногим более трех столетий после расцвета средневековой “готической” культуры западная культура испытала революционные изменения периода Реформации, которые разрушили религиозное и до некоторой степени культурное единство средневекового мира.

Однако даже здесь эти революционные изменения не были восстанием против религии, но скорее взрывом динамических религиозных сил против синтеза, объединившего прежнюю религиозную традицию христианства со специфическим комплексом социальных институтов и идеологических форм.

Весь процесс является исключительно ярким примером той двойной роли, которую религия играет в отношении к культуре, то есть: а) в качестве объединяющей силы в создании культурного синтеза и б) в качестве революционной разрушительной силы в периоды социального изменения.

А поскольку две эти роли более или менее одновременны, сложная культура всегда является полем напряжения между противостоящими религиозными силами, которые постоянно борются одна против другой.

Возьмем современный и знакомый пример. Нет историка, который бы мог игнорировать огромное влияние нонконформистских церквей и сект в Англии с XVII по XIX столетие в качестве каналов новых социальных сил, которым не удалось найти достаточного признания в обществе землевладельцев-аристократов, столь тесно отождествляемом с государственной церковью. И эти диссидентские религиозные движения были наиболее активными и жизнеспособными в то самое время, когда англиканство подошло ближе всего к достижению формы культурного синтеза.

Несомненно, часто бывает трудно проследить какую-либо ясную связь между учениями отдельной секты и интересами или социальным составом отдельного класса. Например, ни один историк не попытался показать, почему йоменов северо-запада Англии в конце XVII века привлекли учения о непротивлении и “внутреннем свете”, тогда как вера в “Пятое Царство” и временное правление Святого Воинства нашла поддержку среди весьма схожих социальных типов в других частях Англии на поколение раньше.

Существует, несомненно, случайный социополитический элемент в этом разделении — такой же, какой предопределил, что восточные сирийцы будут несторианами, в то время как их соседи на западе, принадлежащие к тому же самому племени и говорящие на том же языке, примут диаметрально противоположное учение монофизитства.

Тем не менее во многих случаях отношение между социальными и религиозными факторами кажется достаточно ясным, как, например, в привлекательности методистского движения с его напряженной обращенностью к потустороннему и повышенной эмоциональностью для лишенного наследства пролетариата XVIII — начала XIX столетий в Англии или в конгрегационализме ранней Новой Англии с его убеждением в божественной избранности и с его аристократией благодати.

Легко понять, почему для революционного религиозного импульса, являющегося вдохновляющим принципом всех великих сектантских движений и движений меньшинства, будет характерен дух крайней обращенности к “потустороннему и отчуждения от привычных культурных ценностей. Неожиданнее то, что эта обращенность к потустороннему обычно совмещается с исключительно высоким уровнем экономического предпринимательства и выдающимися способностями к социальной приспособляемости. Это часто отмечали в связи с развитием протестантских сект в Западной Европе и Америке, но это в равной степени характерно и для совершенно иного типа сектантства, существовавшего в царской России, где не только староверы, но также и приверженцы наиболее крайней формы антиобщественного аскетизма — скопцы2 — часто являлись богатыми и преуспевающими купцами или менялами. Кроме того, мы находим то же самое явление на Востоке — у турецких армян, и в Индии — у наиболее древнего и наименее изменившегося из всех религиозных меньшинств — джайнов. Таким образом, отчужденность от общества, являющаяся результатом духовного отчуждения от господствующей культуры и связанной с ней религии, не обязательно приводит к бессилию и несостоятельности в социальной сфере. Ибо обособленные элементы требуют более высокого уровня социальной флюидности, что дает им возможность более легко отвечать на новые потребности и ситуации. С другой стороны, они неизбежно разрушают существующий синтез религии и культуры и ведут (часто бессознательно и неумышленно) к секуляризации последней.

2 Миллениаристская секта, которая возникла в России во времена Екатерины Великой и для которой характерна практика кастрации, основанная на буквальном понимании Евангелия от Матфея (XIX, 12). Ответвление этой секты существует в Румынии, где к ней принадлежат многие бухарестские извозчики (Прим. К. Доусона.)

Очень часто религиозное меньшинство обладает собственным культурным идеалом, обращенным ли вперед, к революционной Утопии, подобно “Пятому Царству” или “Веку Духа”, или же назад — к идеализированному традиционному сакральному порядку, подобно “Святой Руси” старообрядцев.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Старейший письменный документ египетской религии
вились наследниками священнослужителей в качестве хранителей высшей традиции западной культуры значение стороны
Неотъемлемая часть подлинной культуры
Предполагала принижения религиозного значения монархии
Поскольку отличительные черты культуры