<<<     ΛΛΛ     >>>   

134

Главная тенденция мысли XIX в. вела к заключению, что и «вещи», и факты о вещах в их существовании и по самой своей природе зависят от операций ума. Милль хотел показать, каким образом вещи и факты о них создаются ассоциативными механизмами, питаемыми ощущениями, Грин полагал, что они конструируются мыслью, Брэдли — что они представляют собой искажение Реальности конечным существом, а Джеймс и Бергсон видели в них инструменты, созданные сознанием для того, чтобы более эффективно справляться с бесконечным потоком опыта. Все они соглашались, что без сознания не было бы никаких фактов. Спорили лишь о том, что же в таком случае осталось бы — Абсолют, ощущение или поток опыта.

Но мы уже видели признаки затруднений, связанных с этой точкой зрения. «Постоянная возможность» ощущений Милля вызвала серьезные подозрения. Джеймс колебался: факты созданы нами и все же сопротивляются нашим операциям. В идеализме Бозанкета природа достигает поразительной независимости. В феноменализме Маха «ощущения» заменены «элементами» и тем самым сделана попытка отказаться от посылки, что составляющие фактов созданы сознанием. А Авенариус, развивая мысли Гербарта, вызвал некоторый переполох своим анализом «интроекции»1: он усмотрел в ней психологический механизм, который вводит нас в заблуждение, заставляя верить, будто мы непосредственно схватываем всегда «образ», или «представление», и никогда — независимо существующий предмет.

Однако ни один из названных мыслителей — как бы близко ни подходили они к этой мысли — не был готов открыто и последовательно утверждать, что факты лишь познаются сознанием, а не создаются им. И в отказе признать это их поддерживали науки о происхождении — биология, психология, антропология, — которые расцвели в XIX в. как никогда прежде.

Бурный рост этих наук является самым впечатляющим достижением культуры XIX столетия. Всплеск энтузиазма по отношению к исследованию происхождения, естественно, принес с собой и другой подход к вопросам, идущим, вероятно, от Гегеля, но поставленным вне связи с Гегелевой метафизикой. Размышляя, скажем, о нашей вере в Бога или во внешний мир или о признании аксиомами определенных математических или логических принципов, философы традиционно спрашивали себя: «Истинно ли это верование?» Однако посткантовский агностицизм подорвал презумпцию осмысленности этого вопроса, предполагающую, что на него можно ответить в принципе, даже если и затруднительно на деле. Науки о происхождении устремились заполнить возникший вакуум. Стали утверждать, что правильный вопрос — исторический: «Как возникли такие верования?» При этом

135

полагали, что вопрос об истинности верований является схоластическим, реакционным, метафизическим. Напротив, проблема их происхождения — подлинная проблема, которая может быть решена в рамках эмпирической науки, причем с помощью новых генетических методов.

Так думали и многие философы. Например, Милль разработал «психологическую теорию», что должна была объяснить нашу веру во внешний мир, веру в материю, привычку различать первичные и вторичные качества, исключая ab initio всякую попытку доказать, что существует внешний мир или что вещи в нем обладают такими-то качествами. «Я не верю, — говорит он, — что можно доказать действительное существование каких-либо внешних нам вещей, кроме других сознаний». Спенсер во всех деталях продумал эволюционную в своих основаниях теорию, призванную объяснить происхождение нашего убеждения в необходимом характере некоторых математических и логических высказываний; иными словами, он хотел объяснить их «необходимость» посредством указания на их происхождение, а не путем анализа их природы2.

Вполне понятно, что представители самих наук о происхождении заявляли свои права на генетический метод еще более горячо. Озабоченные утверждением своей независимости от философии, они черпали вдохновение в доктрине, которая выговаривала для них не просто независимость, но настоящее превосходство. Шел спор, порой ожесточавшийся, за право психологии, биологии или антропологии величаться «Королевой Наук». Но всякая метафизика, заявлявшая претензию на этот титул, сразу же замолкала при их крике, клеймившем ее как незаконную претендентку.

И все же, как ни странно, новое движение, отличавшееся уверенностью в том, что всякая проблема предметна, что главный вопрос всегда «Это истинно или ложно?», уже проклюнулось к жизни в сочинениях одного психолога. Он восхищался психологической направленностью британской философии (в частности, философии Милля) и горячо защищал представление о психологии как фундаментальной науке. Но Франц Брентано был аристотеликом, священником схоластической выучки и вместе с тем продолжателем идей юмовского «Трактата...». В своей «Психологии с эмпирической точки зрения»3 (1874) Брентано воспроизвел характеристики физических феноменов, данные Аристотелем4 и некоторыми средневековыми философами.

Название труда Брентано может обмануть современного читателя, поскольку в XIX в., в результате альянса между представителями наук о происхождении и философами, выступавшими против метафизики, «эмпирическую» психологию стали понимать как «генетическую» науку, прослеживающую происхождение состояний сознания, как правило — путем соотнесения их с физиологическими процессами. Брентано писал свою книгу в эпоху, когда публикация «Элементов психофизики» (1860) Г. Т. Фехнера значительно стимулировала психофизические исследования. Брентано серьезно интересовался работой в этом направлении, но не был готов признать, что она исчерпывает всю область психологии. Поэтому он пришел к различению «описательной» психологии («чистой» от физиологии) и «генетической» психологии, включающей в себя элементы физиологии5. Правда, Брентано почувствовал, что в «Психологии...» не сумел провести это разли-

136

чение достаточно четко. Возможно, именно поэтому он так и не закончил свою книгу и предпочел переделать и по новой опубликовать (под названием «О классификации психических феноменов», 1911) лишь ту ее часть, в которой наиболее приблизился к идеалу «описательной психологии». В своей докторской диссертации (1866) он утверждал, вслед за Миллем, что «методы психологии суть методы естественных наук». Но хотя он продолжал настаивать на эмпирическом характере своей психологии, она все меньше и меньше походила на обычную естественную науку.

Главное отличие «эмпирической психологии» Брентано — в том, что она не основывается преимущественно на наблюдении. Вслед за Контом Брентано отрицает возможность интроспекции, понимаемой как наблюдение за ментальными процессами: он говорит, что попытка наблюдать, скажем, свой гнев (сконцентрировать на нем свое внимание) сразу же его разрушает. Конт пришел к заключению, что психология невозможна и должна быть заменена социологией. Брентано с этим не согласен. По его мнению, в распоряжении психолога имеются другие методы наблюдения: психолог может вспоминать процессы своего сознания, наблюдать за сумасшедшим, за более простыми формами жизни или поведением других людей. Но он признает, что такое наблюдение само по себе не особенно плодотворно, и в его работе «О классификации психических феноменов» эти приемы остаются на заднем плане.

С точки зрения Брентано, фундамент психологии составляет тот факт, что мы можем воспринимать собственные ментальные акты, хотя и не наблюдать их. Чтобы понять это различение, надо начать с картезианской посылки, принимаемой Брентано в качестве несомненной. Согласно этой посылке, сознавая «представление», мы одновременно сознаем сам акт, его нам представляющий. Так, доказывает Брентано, мы не можем слышать звук, если не сознаем не только сам звук, но также акт слышания. Он полагает, что нет двух отдельных актов сознания, а есть только один акт с двумя различными объектами. Эти объекты — звук («первичный объект») и акт слышания («вторичный объект» — своеобразный рефлективный объект). Он отмечает, что если бы в каждом представлении содержалось два акта, то картезианская посылка привела бы к бесконечному умножению актов сознания. Тогда сознавать звук значило бы сознавать сознание звука и, далее, сознавать сознание звука значило бы сознавать это последнее сознание и т. д. до бесконечности. Брентано полагает, что избежать этого немыслимого умножения можно только одним способом — отрицанием того, что акт сознания нашего сознания звука отличается от акта сознания звука. Однако пытаться наблюдать акт сознания — значит пытаться сделать его «первичным объектом» еще одного акта (ведь, говоря о наблюдении, мы предполагаем различие между наблюдателем и наблюдаемым), а это невозможно, и здесь Брентано безоговорочно согласен с Контом.

Стало быть, налицо важное различие между психологией и любым другим эмпирическим исследованием: в психологии мы «воспринимаем» (в брентановском смысле этого слова), а в других науках — «наблюдаем». Может показаться, будто преимущество на стороне последних. Но Брентано категорически отрицает это. Естествоиспытатель — здесь Брентано согласен с Локком — не имеет прямого доступа к тем естественным объектам, что

137

пытается описать, и все, что он говорит об их «действительной природе», остается лишь предположением, основанным на восприятии «явлений» этих объектов. Он может «наблюдать» звуки, цвета и т. п., но никогда не «воспринимает» физический объект сам по себе, иными словами — не может прямо и непосредственно сознавать его. Напротив, психолог, согласно Брентано, непосредственно и прямо схватывает реальности, составляющие предмет его исследований; каждый акт сознания воспринимает сам себя непосредственно как свой «вторичный объект» — не как «явление», не как нечто, из чего приходится заключать о действительном характере ментального акта, но таким, каков он есть в действительности. Вот почему для Брентано, как и для Юма, психология — первая среди наук: оба они принимали картезианский тезис, согласно которому наше знание о собственном сознании является прямым и достоверным, в отличие от знания о любой другой вещи.

Но Брентано отделил себя от декартовско-локковской традиции и внес собственный вклад в движение к объективности благодаря своему определению «психического», или «ментального». По мнению Локка, типичный ментальный феномен есть «идея» и наш опыт неизбежно ограничен «идеями». Поэтому если бы жесткие эмпиристы стали утверждать, что возможно лишь опытное знание, то отсюда следовало бы, видимо, что все, что мы можем знать, должно быть «ментальным». Различие между ментальным и не ментальным, на котором Брентано упорно настаивал ради возможности обосновать бессмертие души, было бы полностью отвергнуто любым радикальным приверженцем «точки зрения эмпиризма».

Брентано надеялся разорвать эту цепочку рассуждения, отрицая предварительную посылку о тождестве ментального и идеи. Характерная черта «психического феномена», доказывает Брентано, состоит в том, что он «указывает на некий объект», или «относится к некоему содержанию», — эти выражения он рассматривает как синонимы. Значит, ментальное есть «акт», не ментальное же, напротив, совершенно не способно «указывать» или «иметь содержание». Акцент Брентано на «акте» был неверно истолкован, как и его описание объектов актов как обладающих, говоря схоластическим языком, «интенциональным внутренним существованием». Поскольку он употреблял слова «акт» и «интенциональное», его объединили с последователями Шопенгауэра: в нем увидели психолога, придерживающегося теории «целенаправленного» поведения, считающего «объекты» целями, а «акты» — импульсами, направленными на эти цели. Чтобы избежать неверного понимания, Брентано впоследствии перестал говорить об «интенциях». «Ментальный акт», разъясняет он, есть просто способ отношения сознания к объекту, а «объект» — то, что предстоит сознанию как содержание его акта6.

Простейшим ментальным актом Брентано считает «представление» — простое наличие объекта перед сознанием. На «представлении» основываются все другие ментальные акты, поскольку оно обеспечивает им объект, относительно которого, однако, они имеют собственные установки. Очевидно, «представление» родственно «опыту» Локка. Но Локк полагал, что, хотя опыт и поставляет «сырье» для суждения — в форме «простых идей», дейст-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Синтаксические предложения дают описание языка
Составляет природу точки пространства философии отношения
Характерное для Человеческого существования
Отношение между предложениями предложения
Содержание этих суждений предмет предметы