<<<     ΛΛΛ     >>>   

• Богом, офаниченным обстоятельствами (лат.). ** Общее понятие (нем.).

1 Например, когда две жизни, атрибуты которых одинаковы и поэтому неразличимы, не являются одной и той же жизнью. Идея жизни действительно заставляет перевернуть лейбнициапский принцип и говорить о «неразличимости тождественностей». Или когда уникальная жизнь явля-

461

VIII

Линдор, античный homme a femmes*, признается: «Вчера я познакомился с Гермионой, прелестной женщиной. Она была мила и ласкова со мной. Я внушил ей любовь и попытался соответствовать этой любви. Но может ли мое истинное бытие, мое «Я» состоять в том, чтобы «быть возлюбленным Гермионы»? Как только я представляю в своем воображении с какой-либо определенностью свою любовь к Гермионе, я тут же энергично отбрасываю такой проект бытия. Почему? Я не нахожу никаких недостатков, которые можно было бы поставить в вину Гермионе, но... мне пятьдесят лет, а в этом возрасте, даже если тело сохраняет гибкость тридцатилетнего человека, а психика полна прежних сил, я не могу быть возлюбленным Гермионы. Но почему? Дело вот в чем! Так как мне много лет, то было время, когда я был возлюбленным Цидализы, и возлюбленным Арсинои, и возлюбленным Гликеи, и я уже знаю, что значит быть возлюбленным, знаю преимущества этого состояния, но знаю и его ограниченность. Словом, я глубоко испытал ту форму жизни, которая называется «любить женщину», и, если честно сказать, мне этого вполне достаточно. Поэтому причина, из-за которой я завтра не стану возлюбленным, состоит именно в том, что я им уже был. Если бы я им не был, если бы я не приобрел основательный опыт любви, то я стал бы возлюбленным Гермионы».

В этом отрывке указано новое измерение той необыкновенной реальности, каковой является жизнь человека. Перед нами открыты разнообразные возможности бытия, но за нашими плечами лежит то, чем мы были. И то, кем мы были, отрицательно действует на то, чем мы можем стать.

Европеец был «демократом», «либералом», «абсолютистом», «феодалом», но он уже не является ни одним из них. Означает ли это, строго говоря, что он вообще перестал быть каждым из них? Конечно, нет. Европеец продол-

ется одновременно и множественной, так что можно было бы говорить о жизни других людей, и т. д. Все эти трудности порождаются старыми интеллектуалистическими привычками. Самое интересное и плодотворное состоит в том, чтобы спросить себя, каким образом мы «определяем» жизнь через общие черты, говоря, что она во всех своих возможных случаях является этим, и этим, и этим.

• Дамский угодник (франц.).

462

жаст быть всем этим, но уже в «форме бывшего этим». Если бы он не имел за плечами этого опыта и не продолжал бы быть всем этим в своеобразной форме «уже бывшего этим», то, возможно, он попытался бы, теша себя иллюзиями, использовать какое-либо из данных отношений для разрешения сложных проблем современной политической жизни. Но «испытать уже нечто» — это сила, автоматически препятствующая тому, чтобы быть этим.

Если Линдор не влюбляется в Гермиону и реальность его жизни является поэтому такой, какова она есть, какой она собирается стать, то она обязана этим тому, что на обыденном языке именуется «жизненным опытом». «Жизненный опыт» есть знание того, кем мы были. Это знание сохраняет нам наша память, и мы всегда обнаруживаем его накопленным в нашем «сегодня», в нашей актуальности, или реальности. Но дело в том, что это знание негативно определяет мою жизнь в том, что она имеет от реальности, в ее бытии. Отсюда следует, что жизнь конститутивно является жизненным опытом. И пятьдесят лет означает абсолютную реальность не потому, что тело слабеет или чувства охладевают, чего иногда и не происходит, а потому, что человек в этом возрасте накопил больше прошлого, сделал больше всяких вещей и имеет больше опыта. Отсюда следует, что бытие человека необратимо, оно онтологически вынуждено всегда двигаться вперед не потому, что тот момент времени не может вернуться; напротив, время не возвращается именно потому, что человек не может стать тем, кем он был.
Но жизненный опыт состоит не только из опытов, испытанных лично мною, не только из моего собственного прошлого. Он состоит также из прошлого моих предшественников, передаваемого мне обществом, в котором я живу. Общество — это прежде всего свод интеллектуальных, политических, технических, игровых, развлекательных обычаев. А для того, чтобы какая-либо форма жизни — мнение, поведение — превратилась в обычай, в социальную действительность, необходимо, «чтобы прошло время» и вместе с тем чтобы эта форма жизни перестала быть непосредственной формой личной жизни. Обычай медлит со своим развитием. Всякий обычай является древним. Или, что то же самое, общество—это прежде всего прошлое, и в сравнении с человеком оно всегда «запаздывает». Во всем остальном установление нового обычая — нового «общественного мнения» или «коллективного верования»,

463

новой морали, новой формы правления — определение того, чем общество в каждый момент собирается стать, точно так же, как и личная жизнь зависит от того, чем общество было. Испытывающие политический кризис западные общества сталкиваются с тем, что они не могут быть ни просто «либеральными», ни «демократическими», ни «монархическими», ни «феодальными» или «фараоновскими» именно потому, что они уже либо сами были таковыми, либо знают о том, как это происходило в других обществах. В современном «политическом общественном мнении», в этом действующем сегодня обычае, по-прежнему сохраняется значительная часть прошлого, и поэтому оно есть все это в форме уже имевшегося 1.

Пусть читатель просто обратит внимание на то, что произойдет с ним, когда он хочет занять определенную позицию по отношению к важнейшим современным политическим проблемам. Во-первых, у него в уме возникнет определенный образ возможного правления, например авторитаризм, в котором он по праву увидит средство для преодоления некоторых трудностей современной политической ситуации. Но если представленный им образ является первым решением или одним из первых, которые пришли ему в голову, то это отнюдь не случайно. Такое решение столь очевидно для читателя именно потому, что уже находилось в его голове и он не должен был изобретать заново решение. Оно содержалось у него в голове не только как проект, но и как пережитый опыт. Из своего собственного опыта или опираясь на свидетельства других, читатель знает, что существовали абсолютные монархии, цезаризм, единоличные или коллективные диктатуры. Он знает также, что подобные формы авторитаризма хотя и решали кое-какие трудности, но не решали их всех и, конечно, не-

1 Отважно и рискованно я атаковал с ходу, как это обычно делают американские солдаты, самые отпугивающие темы общей онтологии. Позвольте мне остановиться на этом и сейчас, когда для большей ясности требуется установить различие между «коллективной, или социальной, жизнью» и личной жизнью, решительно отказаться сделать это. Если читатель почувствует интерес к моим идеям по данному вопросу и в целом к развитию остальных идей, он сможет найти их достойное изложение в двух книгах, которые скоро будут опубликованы. В первой, «Человек и люди» (см. с. 475—692 наст. изд.—Ред.), я предпринял попытку социологического исследования, не избегающего, как это было до сих пор, подлинно радикальных проблем. Вторая — «О жизненном разуме» — является очерком prima phitosophia.

464

ели с собой новые трудности. Поэтому читатель отбрасывает это решение и мысленно исследует другое, позволяющее избежать неудобств, связанных с авторитаризмом. Но и с новым решением происходит то же самое, и так длится до тех пор, пока не будут исчерпаны все образы правления, которые очевидны для нас потому, что уже содержатся в голове, потому что они известны, уже были опробованы. Посредством этого интеллектуального обзора всех форм правления читатель приходит к тому, что с полной убежденностью, искренне он может принять лишь... новую фор_ му правления, которая не была бы ни одной из уже испытанных форм. Он сталкивается с необходимостью изобрести новую форму, новое бытие государства, хотя бы оно и было новым авторитаризмом или новым либерализмом, или поискать в своем окружении кого-то, кто изобрел бы или мог бы его изобрести. Поэтому в нашем политическом бытии, как и в наших современных политических отношениях, вечно живет все известное нам человеческое прошлое. Это прошлое является прошлым не потому, что оно перешло к другим, а потому, что оно образует часть нашего настоящего, того, чем мы являемся в форме уже имевшегося, одним словом, потому, что оно является нашим прошлым. Жизнь как реальность является абсолютным присутствием: нельзя сказать, что имеется нечто, если оно не есть настоящее, актуальное. Поэтому если имеется прошлое, то оно имеется как настоящее и воздействующее на нас сейчас. Действительно, если мы проанализируем то, чем мы сейчас являемся, если рассмотрим на свету суть нашего настоящего, чтобы, подобно химику или физику, разложить его на элементы, то, к своему удивлению, обнаружим, что наша жизнь, которая всегда есть эта жизнь, жизнь этого настоящего, или актуального, момента, состоит из того, чем мы были индивидуально или коллективно. Если мы говорим о бытии в традиционном смысле — как бытии таковом, каково оно есть, — устойчивом, статичном, неизменном и данном бытии, — то мы должны были бы сказать: единственное, что человек имеет от бытия, от «природы», — это то, чем он был. Прошлое есть момент тождественности в человеке, то, что объединяет его с вещью, неизбежное и фатальное. Но тем самым если человек не обладает другим элейским бытием, чем то, что было, то это значит, что его подлинное бытие — то, что действительно, а не только то, что «было», — отлично от прошлого, и оно состоит — формально — в том, «чтобы

465

быть тем, чем оно не было», в некотором неэлейском бытии. Так как сам термин «бытие» традиционно обладает непреодолимым статичным значением, от него следует освободиться. Человек не есть, а постепенно «становится» этим или другим. Но понятие «постепенно становится» абсурдно; оно обещает некоторую логику, а оказывается совершенно иррациональным. Это «постепенно становится» и значит «жить», и в этом нет никакого абсурда. Поэтому мы говорим, что человек не есть, а живет.

С другой стороны, следует разобраться в этом странном способе познания, понимания, каковым является конкретный анализ нашей жизни и — поэтому — жизнь данного мгновения. Что мы делаем для того, чтобы понять отношение Линдора к Гермионе или отношение читателя к общественным проблемам; что мы делаем, когда исследуем причину нашего бытия, или — что то же самое — когда отвечаем на вопрос, почему мы являемся тем, чем являемся? Что заставило нас понять, осознать наше бытие? Простое указание, простой рассказ о том, что прежде Линдор был возлюбленным той или другой женщины, что прежде человек был христианином, что он был абсолютистом, цезаристом, демократом и т. д. Вообще говоря, в данном случае разум, проясняющее рассуждение состоит в повествовании. Существует нарративный разум, противоположный физико-математическому. Так, чтобы понять нечто человеческое, будь то индивидуальное или коллективное, необходимо рассказать* историю. Этот человек, эта нация делает «то-то» и является «такой-то», потому что прежде она делала другие вещи и была «такой-то» другими способами. Жизнь становится чуть более прозрачной лишь для исторического разума.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Этот весьма любопытный способ существования за счет будущего был лишен собственных оснований
Которую человек дает всему
Природа