<<<     ΛΛΛ     >>>   

Человек изобретает жизненную программу, такую, что-

466

бы статичный образ бытия удовлетворительно отвечал трудностям, поставленным обстоятельствами. Он испытывает эту форму жизни, пытается воплотить тот воображаемый персонаж, каким он решил быть. Человек приступает к этому испытанию с иллюзиями и проходит его до конца. Это означает, что человек начинает глубоко верить, будто выбранный им «персонаж» и есть его истинное бытие. Но как только человек проверяет его, сразу же проявляются недостатки, границы его жизненной программы. Она не решает всех проблем, зато порождает новые. Выбранный образ жизни являет вам вначале свой светлый лик, отсюда иллюзия, энтузиазм, наслаждение от обещанного. Вскоре, однако, обнаруживается ограниченность этого образа жизни, она поворачивается к вам спиной. И тогда человек придумывает другую жизненную программу. Но вторая программа обретает другие формы, и не только в силу обстоятельств, но также под влиянием первой программы. Кажется, будто новый проект избежит огрехов старого: стало быть, в нем продолжает действовать первый проект, который сохраняется для того, чтобы человек избегал его; к тому же человек непреклонно следует желанию быть не тем, кем он был. За вторым проектом бытия, за вторым опытом следует третий, устанавливаемый под влиянием первого и второго, и т. д. Человек «постепенно становится» (va siendo) и «убывает» (des-siendo) живя (viviendo). Он аккумулирует в себе бытие — прошлое, он se va hacienda — делает себя бытием в диалектическом ряду своих опытов. Такова диалектика не логического, а именно исторического разума, Realdialektik, о которой мечтал — на полях своих рукописей — Дильтей, человек, которому мы в наибольшей степени обязаны идеей жизни, самый знаменитый, на мой взгляд, мыслитель второй половины XIX века.

Что же это за диалектика, не допускающая легкомысленных прорицаний логической диалектики? Как раз это и надлежит исследовать, основываясь на фактах. Нужно выяснить, какова диалектическая последовательность, каковы ее ступени и какова их связь. Это исследование я назвал бы Историей, если бы История взялась за такого рода исследование, то есть превратилась бы в исторический разум 1.

1 Поэтому исторический разум, подобно физическому, есть разум а Posteriori.

467

Подлинное «бытие» человека, взятое во всей протяжен ности его прошлого, еще ожидает своего исследования. Человек есть то, что с ним произошло, то, что он сделал. С ним могло бы произойти нечто другое — он мог бы сделать другие вещи, — но здесь есть то, что с ним произошло в действительности и составило неуклонную линию опытов, которые все находятся при нем, за спиной, как имущество бродяги. Этот странник бытия, вечный эмигрант и есть человек. Поэтому нет смысла устанавливать пределы тому, каким человек способен быть. В принципиальной безграничности возможностей, присущей тому, кто не имеет природы, есть только одна устойчивая, заданная и установленная линия, на которую можно ориентироваться, есть только один предел — прошлое. Уже пережитые жизненные опыты сужают будущее человека. Даже не зная, кем мы собираемся быть, мы знаем, кем мы быть не собираемся. Мы живем с оглядкой на прошлое.

Итак, человек обладает не природой, а... историей. Или — другими ' словами — чем природа является для вещей, тем история — как res gestae* — является для человека. Мы вновь имеем здесь возможность применить теологические понятия к человеческой реальности. «Deus cui hoc est natura quod fecerit...»**,—говорил Блаженный Августин 1. Но и человек не обладает никакой другой «природой», кроме той, которую он сам создал.

Крайне комично, что историцизм осуждают за то, что он порождает в нас или способствует нашему осознанию того, что человеческое во всех его проявлениях непостоянно, что в нем' нет ничего устойчивого. Как будто устойчивое бытие, например бытие камня, было бы предпочтительнее изменчивого бытия! «Субстанциальное» изменение является условием того, чтобы сущее могло прогрессировать как таковое, чтобы его бытие состояло в прогрессе. Итак, о человеке необходимо сказать не только то, что его бытие изменчиво, но что оно еще и наращивается и в этом смысле прогрессирует. Ошибка старого прогрессизма состояла в том, что он a priori утверждал, что бытие человека прогрессирует к лучшему. Сказать об этом мог бы а posteriori только конкретный исторический разум. Это и

Сочинение (лат.). ** «Все, что произведено природой, есть Бог» (лат.).

^De Genesi ad litteram, VI, 13, 24; Patrologia latina, t. 24. — Комментарии Августина на Книгу Бытия.

468

есть то великое исследование, которого мы ждем от исторического разума. Ибо мы ждем от него прояснения человеческой реальности, — прояснения того, что есть добро, что есть зло, что означает худшее и что означает лучшее. Ну, а просто прогрессивный характер нашей жизни действительно есть вещь, которую следует утверждать a priori, с полной очевидностью и уверенностью, несравнимой с уверенностью предположения о непрогрессивности природы, то есть «неизменности ее законов»1. То же самое знание, которые открывает нам изменчивость человека, раскрывает нам и его прогрессирующую сущность. Современный европеец не только отличается от того европейца, каким он был пятьдесят лет назад, но его современное бытие включает в себя это полувековое бытие. Современный европеец чувствует, что лишен живой веры в науку, именно потому, что в течение пятидесяти лет глубоко верил в нее. Эту действенную на протяжении полувека веру можно определить с достаточной строгостью, и тогда станет ясно, что она могла быть такой, потому что та же самая вера в науку имела другой вид еще раньше, если нисходить от 1800-х годов к 1700-м, когда вера в разум конституировалась как «коллективная вера», как «социальная действительность». (До этого времени вера в разум являлась индивидуальной верой или верой небольших отдельных групп, поглощенных обществами, в которых вера в Бога, в большей или меньшей степени по инерции, сохраняла силу.) Вся предыдущая жизнь обнаруживает себя, более того, входит в наш современный кризис, в наше сомнение в разуме. Следовательно, мы являемся всеми этими видами веры в разум и — кроме того — сомнением, порожденным этой верой. Мы иные, чем человек 1700 года, и мы выше его.

Поэтому не стоит проливать столько слез над изменчивостью всего человеческого. Именно в этой изменчивости наша онтологическая привилегия. Прогрессирует лишь тот, кто не привязан к тому, чем он был вчера, навсегда запечатлевшемуся в бытии, которое уже есть, — лишь тот, кто способен перейти от этого бытия к другому. Но для прогресса недостаточно одного лишь умения освободиться от того, чем человек уже является, с тем, чтобы принять новую форму, подобно змее, сбросить кожу. Прогресс требу-

1 Я отсылаю здесь читателя к последним словам заключительного абзаца предыдущей главы.

469

ет, чтобы новая форма превосходила предыдущую, и в этих целях он сохраняет и использует старую форму; он требует, чтобы новая форма основывалась на предыдущей, но превышала ее, подобно тому как высокая температура подскакивает с более низкой. Прогрессировать — значит аккумулировать бытие, накапливать реальность. Но если такое приращение бытия относить только к индивиду, то оно получило бы натуралистическую интерпретацию: как простое развитие или enodatio — выявление некоторого начального состояния. Хотя это и недоказуемо, как недоказуем внешне правдоподобный эволюционистский тезис, следует сказать, что сегодняшний тигр ни больше и ни меньше тигр, чем тигр, живший тысячу лет назад: быть тигром — быть тигром заново, он всегда есть первый тигр. Но человеческий индивид не обновляет человечества. Он, конечно, обнаруживает в своем окружении других людей и порождаемое ими общество. Поэтому начинающая развиваться в индивиде человечность исходит от другой, уже развившейся и пришедшей к своей кульминации человечности. Одним словом, индивид в своей человечности аккумулирует уже установленный способ быть человеком, он должен не изобретать этот способ, а просто располагать им, исходить из него в своем индивидуальном развитии. Для него бытие начинается не с нуля (как для тигра, который каждый раз должен начинать свою жизнь заново), а с некоторого позитивного баланса, к которому он добавляет свое собственное бытие. Формально человек не первый человек и не вечный Адам, а второй человек, третий и т. д.

Непостоянный характер является достоинством человека и онтологической благодатью. Он должен помнить слова Галилея: «I detrattori delia corruptibilita meriterebber d'esser canglati in statue»*.

Пусть читатель попробует поразмыслить — рассмотреть свою жизнь на свету, как он рассматривает в стакане воду, чтобы увидеть инфузорий. Спрашивая себя, почему его жизнь идет именно таким образом, а не другим, он обнаружит, что немало вещей в ней — дело непостижимого случая. Главные же линии покажутся человеку полностью постижимыми, когда он увидит, что он таков, каким является, потому что в конечном счете таково общество, в ко

«Продажные клеветники заслуживают памятника» (итал).

470

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Эта жизненная программа есть Я каждого человека
Изложить здесь историю понятия природы невозможно
Это оружие человека используется правильно