<<<     ΛΛΛ     >>>   

Нет истинной самозабвенности и в “страсти”. Эта низшая форма любви последнее время превозносится без каких бы то ни было оснований. Кому-то кажется, что чем ближе любовь к самоубийству или к убийству, к Вертеру или к Отелло, тем она сильнее, а любая иная истолковывается как придуманная и “головная”. Я же, наоборот, считаю, что слову “страсть” пора вернуть присущий ему изначально уничижительный смысл. Способность лишить жизни себя или другого человека не гарантирует ни качества жизни, ни количества испытываемого вами чувства. “Страсть” — это патологическое состояние души вследствие ее ущербности. Люди, примитивные по природе или же предрасположенные к маниакальности, будут одержимы как “страстью” решительно всем, что только окажется у них на пути.3 Пора снять с любви-страсти те романтические побрякушки, которыми она украшена. Пора перестать считать, что человек влюблен ровно настолько, насколько он одурел и натворил глупостей.

С другой стороны, было бы неплохо взглянуть на психологию любви сквозь призму следующего афоризма: “Поскольку душа выражает себя в любви самым непосредственным, хотя и неуловимым образом, ее природа проявляется в ней с наибольшей полнотой. Поэтому не надо приписывать любви те черты, которыми ее наделяет человек, испытывающий это чувство”. Если он не наделен проницательностью, как может быть прозорливой его любовь? Если поверхностен человек, откуда взяться глубинам в его любви? Каков ты есть, таков ты и в любви. А раз так, то именно любовь скажет нам главное о человеке. Все остальные поступки и проявления человека могут давать нам ложное о нем представление; любовь откроет истинное его лицо, как бы искусно он его не скрывал. И прежде всего — выбор любимого. Именно в эротическом выборе наше “я” заявляет о себе во весь голос.

Сплошь и рядом приходится слышать, что интеллигентные женщины влюбляются в мужланов или, наоборот, интеллектуалы — в недалеких женщин. Сколько бы я это не слышал, никогда я в это не поверю, и в тех случаях, когда мне удавалось воспользоваться лупой психологии, я убеждался в том, что либо интеллигентность была липовой, либо не были глупы избранники.

Итак, страсть — это не высшее проявление любовного порыва, а, наоборот, его проявление в самых заурядных душах. В ней нет, точнее, не должно быть ни очарованности, ни самозабвенности. Психиатрам хорошо известно, что одержимые пытаются сопротивляться, стараются избавиться от своей мании, и, тем не менее, она управляет ими. В крайних случаях любви-страсти страсть непомерна, а любовь попросту отсутствует.

Читатель, наверное, понял, что моя интерпретация природы любви противоположна тем мифическим представлениям, следуя которым, в любви видят стихийное, животное начало, вынашиваемое в темных глубинах человече-ской личности, и которое ею овладевает, не давая выхода высоким порывам духа и тонким движениям души. Оставив в стороне вопрос о неких космиче-ских притяжениях нашей личности, проводником которых может служить душа, отмечу, что любовь является чем угодно, только не природной силой. Я готов сказать (естественно, отдавая себе отчет в уязвимости сравнения), что любовь напоминает скорее литературный жанр, чем природную силу. Немалое число моих читателей, не потрудившись вникнуть, тут же сочтут это сравнение нелепым. Бог с ними. Оно и вправду было бы неприемлемым, если бы претендовало на полноту, между тем единственное, на что я претендую, так это на уверенность в том, что любовь — это не столько инстинкт, сколько творчество, к животному началу в человеке отношения не имеющее. Для дикаря она не существует, древний китаец и древний индус о ней не знают, грек эпохи Перикла едва догадывается о ее существовании.4 И пусть мне докажут, что два эти обстоятельства: быть творением духа и возникать в определенные эпохи человеческой культуры — не характеризуют наилучшим образом литературный жанр.

Подобно тому, как мы отличаем любовь от сексуального клокотания и от “страсти”, мы отделили бы ее и от других ее двойников, например от “привязанности”. В “привязанности” и прежде всего в самой классической ее форме — материнской любви — два человека испытывают друг к другу взаимную симпатию и нежность, ощущают близость, но ни очарованности, ни самозабвенности при этом также не будет. Каждый из них живет в себе, не пульсируя в другом, испуская в направлении другого едва уловимые флюиды умиления, доброжелательности, ободрения.

Надеюсь, мне удалось чуть прояснить (на большее не рассчитываю) следующий тезис: если нас интересует природа любви, то для начала надо избавиться от наивного представления о ней как об одержимости, от ложного представления, что все или почти все способны на это чувство, которым

охвачено множество людей во всех концах земли, в любую эпоху, без различия расы и происхождения. Приведенные выше аргументы призваны доказать, что на самом деле любовь встречается не так уж часто, если, конечно, не принимать за нее то, что ею не является. Более того, не будет большим преувеличением сказать, что любовь — это весьма редкое явление, это чувство, на которое способны очень немногие; в сущности, это некий дар, которым наделены некоторые души, талант, который обычно проявляется наряду с другими талантами, но иногда ему ничто не сопутствует.

Да, способность влюбляться — это талант удивительный, как поэтический дар, как способность к самопожертвованию, как музыкальная одаренность, как отвага, как умение командовать людьми. Не каждый влюбляется и не в каждого влюбляется тот, кто к этому способен. Чудо происходит только при благоприятном стечении обстоятельств — одновременно в субъекте и объекте. Мало кто может быть любящим и мало кто может быть любимым. У любви свой ratio, свой закон, свой неизменный властный принцип, который не допускает внутрь установленных границ говорливую пестроту и пышное многоцветье. 5

III

Достаточно перечислить некоторые из условий и предпосылок влюбленности, чтобы со всей очевидностью стало ясно, что речь идет о явлении крайне редком. Не претендуя на полноту, отмечу, что присутствовать должны три рода условий, подобно тому, как нашему восприятию доступны три составляющих самой любви: нужно суметь увидеть человека, которого нам суждено полюбить, необходимо испытать волнение, т. е. отреагировать на увиденное, и необходимо иметь восприимчивое строение души и личности. Ибо подчас и увидеть увидели, и волнение испытали, а чувство не охватывает все наше существо, не переворачивает все в нем вверх дном оттого лишь, что душа наша оказывается мелкой, вялой и не готовой к развитию.

Охарактеризуем вкратце эти три рода условий.

Чтобы кто-то очаровал нас, необходимо как минимум увидеть этого человека, но для этого вовсе недостаточно просто открыть глаза.6 Речь идет об изначальном интересе, куда более глубоком, всеобъемлющем и проникновенном, чем интерес к вещам (научного, технического, туристического или абстрактного свойства) или даже к тем или иным чертам человека (таковы, например, слухи). Нужно испытать живой интерес к человеку, при этом к конкретному человеку, а не человеку вообще, цельному единству личности, как уникальному проявлению жизни. Не будь этого интереса, какие бы яркие личности не встречались на нашем пути, мы бы даже не шелохнулись. Вечно горящая для нас лампада евангельских святых дев — идеальный пример этой нашей способности, предвосхищающей любовь.

Знаменательно, что подобный интерес связан со многими другими свойствами и чертами. В сущности, он представляет собой роскошь, которую можно позволить себе только от избытка жизненных сил. Слабая душа не способна на изначальное, бессмысленное в прагматическом смысле внимание к тому, что может неожиданно извне нагрянуть. Скорее она остережется сюрпризов, которые жизнь может извлечь из бесчисленных складок своих юбок, и заранее скукожится перед всем, в чем не увидит личной выгоды. Этот “незаинтересованный” интерес пронизывает все грани и проявления любви, подобно той красной нити, которая вплетена во все канаты на всех судах Королевского флота Великобритании.

Зиммель — вслед за Ницше — сказал, что страстное желание жизни является самой сущностью жизни. Жить означает продолжать жить, придавать биению сердца новые импульсы. Если этого нет, то жизнь больна, а впрочем, это и не жизнь. Способность интересоваться чем бы то ни было, бескорыстно, не надеясь что-то для себя извлечь, — есть редкий дар жизненной энергии, душевной щедрости и высоты духа. В то же время анатомически хрупкая плоть не исключает жизненной силы, равно как и наоборот, атлетическое сложение не гарантирует мощного жизненного потенциала (о чем свидетельствуют биографии многих спортсменов).

Забота о личной выгоде (подчас неоспоримой важности и вполне достойной) определяет жизнь большинства мужчин и женщин, лишая их возможности ощутить неодолимую жажду эмигрировать за пределы самого себя. Более или менее приспособившиеся к своей среде, они живут в согласии с линией своего горизонта и не вздыхают о неведомых просторах, которые наверняка за ним открываются. Подобное состояние духа противоположно тому всеобъемлющему интересу, который, в конечном счете, является неутолимым эмиграционным порывом, страстным желанием выйти за пределы себя и устремиться к другому.7 Поэтому-то маловероятно, чтобы petit bourgeois или petite bourgeoise испытали истинную любовь; жизнь для них — запрограммированная обыденность, непоколебимая удовлетворенность повседневностью.

Этот интерес, он же — жажда жизни, не может гнездиться в закупоренных душах, в которые нет доступа свежему воздуху, не терпящему препонов, воздуху небесных сфер, несущему звездную пыль. Но этого интереса не достаточно, чтобы мы “увидели” сложное и тонкое образование, называемое человеком. Интерес формирует орган зрения, острота которого — в наитии. Наитие — и есть главная составляющая любви. Речь идет о некоем подсознательном чувстве, позволяющем нам мгновенно улавливать сокровенную сущность человека, образ его тела, вплетенный в абрис его души. Оно позволяет нам “дифференцировать” людей, оценивать их, презирать или восхищаться, видеть масштаб их жизненного потенциала. При этом я вовсе не хочу рационализировать любовное чувство. Наитие не имеет ничего общего с интеллектом, и, хотя им часто бывают наделены люди с сильным рациональным началом, оно встречается и у людей совсем иного рода, подобно тому, как поэтический дар нередко проявляется у людей едва ли не слабоумных. Другими словами, оно встречается у людей с развитым интеллектом, однако прямой зависимости в этом нет. Поэтому-то подобным наитием в большей степени одарены женщины, в противоположность рациональному началу, столь свойственному мужчинам.8

Для тех, кто полагает, что любовь — это искра, пробегающая между магической и механической гранями в человеке, представление об огромном значении наития в любви — неприемлемо. Они уверены, что любовь всегда “безрассудна”, нелогична, антирациональна и в принципе исключает наитие. Это — одно из тех мнений, оспаривать которые я считаю своим долгом.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Подобно тому сказать человека
Другого человека интерес личности