<<<     ΛΛΛ     >>>   

80

Не существует причины, по которой мы бы отклонили от этой цели хоть какой-либо образ жизни. Христианское совершенство зависит от влечений, а не от образа жизни от намерений, а не от паллиев[xxx] или же пищи. Среди монахов есть такие, которых с трудом приемлет внешний круг; однако я говорю о добрых, но немощных. Среди прелюбодеев есть те, которых Христос удостаивает первого круга. Меж тем по отношению ко всякому жизненному призванию будет справедливее всего предлагать в качестве цели самое лучшее, самое совершенное. Если только случайно не думают, что Платон был оскорбителем всех государств, так как в своем «государстве» он предложил пример такого рода республики, который до сих пор нельзя было увидеть, или что Квинтилиан причинил вред всему ораторскому сословию, так как представил такой пример оратора, которого до сих пор не существует. Ты далеко отошел от образца? Тебя не отбрасывают, а призывают совершенствоваться. Немного отошел? Тебе напоминают, чтобы подошел поближе. И никто не продвинулся настолько, чтобы не надо было совершенствоваться.

При любом образе жизни существуют соответствующие опасности вырождения. Тот, кто на них указывает, не умаляет порядка, а действует ему на пользу. Как будто бы счастье правителей обязано тирании, глупости, угодливости, роскоши. Кто указывает, что всего этого следует избегать, заслуживает одобрения со стороны княжеского сословия. Кто указывает, в чем заключается истинное княжеское величие, кто напоминает им, что они, принимая власть, клялись в ответственности перед своим народом, перед должностными лицами, тот не умаляет величия, которым они похваляются. Церковному начальству наиболее свойственны две язвы: любостяжание и чванство. Подобно этому предусмотрительный первый после Христа пастырь наставляет епископов, чтобы они пасли свое стадо[xxxi], а не грабили, не сдирали с него шкуры; чтобы они пасли не ради позорной наживы, но по искреннему желанию души; чтобы не властвовали над своими, но призывали к благочестию более всего жизненным примером, а не угрозами или властью. Разве может показаться, что тот, кто напоминает, в чем состоит истинное величие поистине могущественных, поистине богатых

81

епископов, вредит всему священническому сословию? В свою очередь, монахов, кроме остальных хворей, сопровождают суеверие, спесь, лицемерие, недоброжелательство. Поэтому ничуть не осуждает их установлений тот, кто учит, в чем состоит истинная богобоязненность и сколь далеко от спеси истинное христианское благочестие, сколь далека настоящая любовь от притворства, как не соответствует ядовитый язык подлинной богобоязненности; особенно если он укажет, что этого следует избегать, и сделает это так умело, что не назовет ни одного человека по имени и не затронет всего сословия. Однако какое из дел человеческих наиболее благополучно, в чем нет своих язв? Подобно тому как не вредит телесному здоровью всякий, кто указывает, какие вещи портят, а какие сохраняют истинное здоровье, так не отвлекает от благочестия, а гораздо более побуждает к нему тот, кто указывает, какие есть соблазны на пути к истинному благочестию и каковы способы исцеления.

Я ведь слышу, как некоторые люди толкуют, будто наставления этой книжечки отчуждают от монашеской жизни, потому что они придают обрядам меньше значения, чем желают те, которые придают им его более чем слишком, а человеческим установлениям — немного. До такой степени нельзя ничего сказать неосмотрительно! Негодяи превратят это в клевету или же в повод для греха; едва ли безопасно честно напоминать о чем-либо. Если кто-нибудь высказывается против войны, которую мы ведем вот уже несколько столетий из-за вещей, ничтожней тех, за какие воевали язычники, то говорят, будто он заодно с теми, которые утверждают, что христиане не должны вести никаких войн. Мы объявляем еретиками авторов этого суждения, потому что неведомо, какой папа, кажется, одобрил войну. Ведь не называют того, кто вопреки учению Христа и апостолов зовет на войну, затеянную по какому угодно поводу. Если кто-нибудь напоминает, что воистину по-апостольски было бы обращать турок в свою веру скорее помощью Христовой, чем оружием, тотчас начинают подозревать, будто он учит, что никоим образом не следует усмирять турок, когда они нападают на христиан. Если кто-нибудь станет проповедовать апостольскую умеренность и скажет что-либо против современной роскоши, то не окажется

82

недостатка в тех, которые объявят, что он споспешествуют эбионитам[xxxii]. Если кто-нибудь начнет весьма настойчиво убеждать, что супругов больше должно соединять благочестие и душевное согласие, чем телесные объятия. и они должны так почитать чистоту брака, чтобы он как можно больше походил на девство, начнут подозревать. что он вместе с маркионитами[xxxiii] всякое соитие считают грязным. Если кто-нибудь напомнит, что из обсуждений, особенно теологических, следует устранить тщеславное стремление победить и отстоять свое, устранить театральное тщеславие, выставление на показ своих сил, то его несправедливо обвинят, будто он осуждает университеты вообще. Ведь и божественный Августин[xxxiv], напоминая, что следует бояться страсти к спорам, не осуждает диалектику, но указывает на ее вред, дабы избежать его.

Также если кто-нибудь станет числить превратное суждение толпы среди высших добродетелей — а это последнее дело — и, напротив, расценивать как тяжелейшие пороки то, что является самым малым злом, то его, наоборот, сразу позовут в суд. Скажут, будто он споспешествует порокам, среди которых предпочитает более тяжкий, или будто он осуждает добрые дела, которым противопоставляет другие, как более святые, подобно тому как если бы кто-нибудь напомнил, что лучше доверять добрым делам, чем епископским дарам; и не потому что он осуждает эти дары, но так как предпочитает то, что и соответствии с учением Христовым — вернее. А также если кто-нибудь напомнит, что вернее поступают те, которые дома заботятся о детях и о скромной жене, чем те, которые отправляются повидать Рим, Иерусалим или же Компостеллу, и те деньги, какие тратят на долгий и опасный путь, благочестивее издержать на добрых, настоящих бедняков: он не осуждает благочестивый порыв, но предпочитает ему то, что ближе к истинному благочестию.

Однако не только нашему времени свойственно осуждать некоторые грехи, как если бы они были единственные, притом что они хуже тех, которые мы с такой силой проклинаем; Августин[xxxv] в своих посланиях жалуется на то, что в Африке священникам ставят в вину только распутство, а за грехи алчности и пьянства почти восхваляют. Мы трагическим образом преувеличивает проступок трижды, четырежды ужасающий — одними и

83

теми же руками касаться тела Христова и тела блудницы. И нет недостатка в тех, которые излишне театрально смеют открыто утверждать, что вина уменьшается, если женщина имеет дело с неразумным животным, а не со священником. Кто отвергает их бесстыдство, тот не всегда споспешествует бесстыдным священникам, а напоминает, чтобы не пренебрегали тем, на что следует больше обращать внимания. Священник—это игрец, боец, головорез, он совсем неучен, полностью погружен в мирские дела, предан дурной покорности по отношению к дурным властителям; против него, который мирским образом обсуждает священные таинства, свидетельствует не только это. Священник — сикофант, который своим ядовитым языком и лживыми вымыслами терзает славу человека, нисколько этого не заслужившего, напротив, имеющего большие заслуги; почему же нам здесь не вопить: «О ужасное преступление! Не ты ли языком, напоенным ядом Тартара, не ты ли устами, уничтожающими невинного, берешь и истребляешь тело Того, Который умер и за нечестивцев?» На это зло мы до такой степени не обращаем внимания, что за это почти восхваляют тех, которые считают своим делом наиблагое благочестие! Те, которые открыто содержат дома сожительниц, заслуживают быть отвергнутыми. Кто станет это отрицать? Однако эта болезнь и Христу тоже ненавистна. Тот, кто предпочитает мед, не осуждает масла; и не одобряет лихорадку тот, кто напоминает, что безумия следует страшиться больше. Вовсе нелегко сказать, сколь сильно портят нравы такого рода превратные суждения.

      Некоторые наставления, касающиеся добродетели, доходят до того, что личину благочестия они считают важнее самого благочестия; настолько, что при неосмотрительном поступке они просто исключают возможность истинного благочестия. Если бы зараза умеренной веры скрывалась в обрядах, то Павел во всех своих посланиях нападал бы на это не с такой силой. Но мы не настолько осуждаем скромные обряды, мы только думаем, что не в них, как говорится, заключается весь корабль святости. Божественный Августин запрещал клирикам, которых он воспитывал дома, носить особую одежду[xxxvi]. Если они хотели что-нибудь сказать людям, то должны были делать это своим поведением, а не одеждой. А сколько

84

нового, сколько необычного появилось теперь! Однако же я не нападаю на это! Меня только удивляет, что тем вещам, которые можно было бы справедливо порицать, придают значения больше чем достаточно, и напротив, на что только и следовало смотреть, тому придают очень мало значения. Я не преследую насмешками за то, что францисканцы превозносят свой устав, а бенедиктинцы — свой, а за то, что некоторые из них ценят его выше Евангелия. О, если бы этого не делали многие! Я не смеюсь над тем, что одни питаются рыбой, другие — овощами и травой, а еще другие — яйцами; но я напоминаю, что очень заблуждаются те, которые облачаются на иудейский лад в убеждение о своей праведности и на основании такого рода пустяков, выдуманных людишками, противопоставляют себя прочим, не считая при этом никаким грехом возводить напраслину на чужую славу. Христос нигде не давал никаких предписаний о выборе пищи, апостолы тоже, а Павел часто говорил, чтобы этого не делали. Однако мы хотим казаться благочестивенькими: в этом мы тверды и бестрепетны. Тот, кто напомнит об этом при случае дружелюбно, скажи на милость, неужели покажется, что он вредит благочестию? В ком же будет столько безумия, что он пожелает прослыть красноречивым, считая нужным вынести на свет монашеские пороки? Они боятся, что тогда свои будут меньше повиноваться слову и потом очень немногие станут просить принять их в стадо. Впрочем, никто, говоря словами Павла, не покоряется более того, кто, испив духа Христова, обретет свободу[xxxvii]. Истинная любовь обо всем судит добро, все переносит, ничего не отвергает, повинуется начальникам, не одним только хорошим и выгодным, но также и строгим и трудным.

Однако и начальникам надлежит при этом остерегаться, как бы не обратить чужое послушание в собственное тиранство и не предпочесть благочестивым суеверных, потому что последние больше следят за малейшим мановением. Они рады, когда их зовут отцами. Но какой отец по плоти пожелает, чтобы его сыновья постоянно оставались детьми, дабы он мог больше проявлять власть над ними по своему хотению! С другой стороны, те,

85

которые стремятся к свободе Христовой, прежде всего должны остерегаться, чтобы, как напоминает об этом Павел[xxxviii], не делать свободу угождением плоти или, по учению Петра[xxxix], не делать свободу прикрытием для зла. Если тот или другой человек таким образом злоупотребит свободой, это не значит, что отныне все навеки останутся иудеями. Всякий, кто наблюдает это, поймет, что путы обрядов ничуть но связывают тех, кто владычествует под их прикрытием и живет для собственной утробы, а не для Христа. Разумеется, нечего страшиться, что при таком разнообразии умов и настроений продлится род ессеев[xl]. Нет такой нелепости, которая не пугала бы многих. Хотя лучше бы этим людям побольше желать, чтобы у них были искренние и подлинные наставники благочестия, чем чтобы их было много. О, если бы закон запрещал всем впутываться в эти сети до тридцати лет — до тех пор пока человек но узнает сам себя и не познакомится с силой истинного благочестия! Впрочем, для тех, которые по примеру фарисеев исполняют свой долг, обходя моря и земли, дабы приобрести хоть одного прозелита, нигде не будет недостатка в неопытных молодых людях, которых заманивают в западню и ловят. Повсюду существует огромное число глупцов и простаков. Конечно, я желал бы — нет сомнения, что этого хотят все по-настоящему благочестивые люди,— желал бы всем от всего сердца евангельского благочестия, дабы, довольствуясь им, никто не стремился к благочестию бенедиктинскому или же францисканскому; я не сомневаюсь, что этого пожелали бы и сам Бенедикт с Франциском![xli] Моисей, затемненный славой Христа, рукоплескал Ему. Рукоплескали бы и те, если бы любовью к евангельскому закону они внушили нам презрение к человеческим установлениям. Я хотел бы, чтобы все христиане жили так, чтобы и те, которых ныне только лишь зовут благочестивыми, казались недостаточно благочестивыми. Это теперь нередко случается; почему же мы утаиваем явное? Некогда начало монашеской жизни заключалось в отказе от дикости идолопоклонства. Вскоре установления монахов, которые следовали им, стали не чем иным, как призывами возвратиться ко Христу. Дворы правителей были иногда христианскими больше на словах, чем по образу жизни. Епископов испортила болезнь чванства и алчности. В на

86

роде же первоначальная любовь остыла. Потом отказ подхватил Бенедикт, за ним Бернар[xlii], а потом и многие другие. Немногие думали исключительно только о чистом и простом христианстве.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Если кто нибудь напоминает
Имеется в виду издатель трудов авиценны настоятель собора парижской богоматери jac перстень оригинале
чем отличается государство от большого монастыря монахи повинуются аббату