<<<     ΛΛΛ     >>>   

Ведь Христос не за то умер, чтобы богатства, могущество, оружие и все прочее, в чем заключается трагедия царства земного, то, чем обладали языческие или же чисто мирские князья, которые не столь отличаются от языческих, оказалось теперь во владении нескольких священников! По-моему, нужно было бы стараться пробудить их души посланиями и книжечками намного раньше, чем пробовать силу оружия. Но какими посланиями? Не грозными и тираническими, а такими, в которых дышит поистине отеческая любовь, каковая была в сердцах Петра и Павла, и она не только называлась апостольской, но и была пропитана апостольской силой. Не то, чтобы я не знал, что источник и главная артерия христианской философии сокрыты в евангелиях и апостольских посланиях, но язык чужеземный и очень часто запутанный, фигуры речи и переносные значения так трудны, что даже нам нередко приходится попотеть до того, как мы поймем их. Из-за этого, по-моему, было бы весьма удобно, если бы несколько равно благочестивых и ученых мужей получили поручение по чистейшим евангельским и апостольским источникам, по наинадежнейшим толкованиям свести всю христианскую философию в

74

компендий,   и сделать это столь же просто, столь и искусно, столь же кратко, сколь и ясно. Что относится к вере, должно быть выражено в очень малом числе статей. Что относится к жизни, надо тоже изложить кратко, по изложить так, чтобы люди поняли, что иго Христово приятно и сладостно, а не тягостно; чтобы поняли, что они стали отцами, а не тиранами: пастырями, а не разбойниками; что их зовут к спасению, а не гонят в рабство. И они — люди, и у них в груди не железо и не булат! Они могут смягчиться, могут взяться за дела, к которым даже и зверей приручают. И наиболее действенна истина христианская. Но тем, кому папа римский пожелает дать это поручение, он прикажет, чтобы они не отклонялись от архетипа Христова и никогда не обращали внимания на человеческие порывы и влечения!

Приблизительно это мучило меня, когда я ковал это «Оружие». Я видел, что многие христиане испорчены не только страстями, но и предрассудками. Я думал о тех, которые провозглашают себя пастырями и докторами: многие из них злоупотребляют именем Христовым для своей выгоды; я не стану упоминать о тех, которые кивком головы переворачивают[xviii] человеческие дела вверх дном грабят и разоряют, их грехи столь явны, что о них трудно и подумать. В таком тумане дел, при таком смятении мира, разнообразии человеческих мнений куда же и следует бежать, как не к действительно священному якорю евангельского учения? Какой поистине благочестивый человек не видит и не скорбит о том, что этот век так сильно испорчен? Когда еще тирания, когда любостяжание царили шире и безнаказаннее? Когда еще придавалось больше значения обрядам? Когда свободнее распространялась несправедливость? Когда так замерзала любовь? О чем возвещают, что читают, что слушают, что решают, кроме того, в чем наличествует вкус тщеславия и наживы? Сколь несчастны оказались бы мы, если бы Христос не оставил нам хоть какие-то искры своего учения. Они подобны живому, неиссякаемому источнику! Следовательно, оставив в стороне человеческие колкости, нам надо стремиться возгревать эти искры (мы

75

охотно употребляем здесь Павлово слово[xix]) — давайте исследовать этот источник до тех пор, пока не найдем живой воды, бегущей в жизнь вечную. Мы тщательнейшим образом исследуем нашу землю, дабы раскопать корни пороков[xx], мы обследуем богатейшую землю Христову для обретения спасения душ. Никакой лед пороков не угашает жар любви настолько, чтобы он не мог снова пробиться сквозь этот утес. Христос — камень, но в этом камне источник огня небесного, сосуд живой воды. Авраам когда-то выкопал колодцы на всей земле, повсюду искал живую воду[xxi]. Филистимляне их засыпали землей, но эти же колодцы снова откопал Исаак со своими сыновьями; не удовлетворившись восстановлением прежних, он выкопал и новые. Филистимляне снова начали браниться и ссориться, однако он не перестал копать[xxii].

И в наше время не полностью исчезли филистимляне, которым земля милее бурлящих животворных источников; те, которые довольствуются земным и направляют евангельское учение на земные страсти, вынуждают его служить человеческому тщеславию, постыдному любостяжанию, заставляют его уступать их тирании. Если такой Исаак или кто-либо из его семьи копает и находит какой-нибудь чистый источник, тотчас же люди начинают шуметь и уверять, будто знают, что этот источник преграждает путь к выгоде, преграждает путь к почестям, даже если он и служит славе Христовой. Быстро набрасывают они землю и ложным толкованием закупоривают источник, копателя прогоняют или же так замутняют воду глиной и грязью, что тот, кто напьется из этого источника, проглотит больше ила и грязи, чем жидкости. Они не хотят, чтобы жаждущие праведности пили чистую воду, а ведут их к своим старым бочкам, в которых есть мусор, а влаги нет[xxiii]. Однако сыновьям Исаака, т. е. истинным почитателям Христа, нельзя уставать от этой работы. Потому что те, которые носят землю в евангельские колодцы, тоже хотят слыть христианами, настолько, что среди христиан стало уже весьма небезопасно с чистой совестью утверждать дело Христово. В борьбе за землю филистимляне приобрели очень большую силу, проповедуют земное вместо небесного, человеческое вместо божественного, и делают это не во славу Христову, а для выгоды тех, которые промышляют индульгенциями,

76

составлением судебных жалоб, диспенсациями[xxiv] и тому подобным товаром. И это тем опаснее, что для своих вожделений они прикрываются именами знатных князей, высшего понтифика и даже самого Христа. Однако обязанности высшего понтифика никто не исполняет вернее того, кто честно проповедует небесную философию Христа, первым учителем которой Он и является. Никто из князей не заслужит больше, чем тот, кто старается, чтобы дело народное процветало возможно больше и возможно меньше страдало от тирании.

Но здесь любой произнесет фразу из школьного арсенала: «Всякому легко наставлять в том, что надо делать, а чего избегать, но как все-таки ответить тем людям, которые спрашивают об очень многих делах и случаях?» Во-первых, существует больше разных человеческих обстоятельств, чем точных ответов на каждое из них. Затем — существует столь великое разнообразие условий, что, даже зная их, никто не может дать точный ответ. Наконец, я не знаю, верен ли их ответ, особенно если о многом они имеют разное мнение. И кто из них в этом отношении рассудительнее, те обыкновенно не отвечают: «Это делай, а этого избегай», но говорят: «Это, по-моему, безопасней; это, я полагаю, терпимее». Ведь если бы у нас было то простое и ясное око из Евангелия[xxv], если бы в доме духа горел светильник чистой веры в подсвечнике, то эти мелочи, этот туман легко рассеялся бы. Если было бы правило христианской любви, тогда все легко уладилось бы. Но что тебе делать, когда это правило окажется в противоречии с теми, которые веками были приняты для общего употребления и освящены законами правителей? Ведь так бывает нередко. Не осуждай того, что правители делают по своей обязанности. Однако, с другой стороны, не смешивай небесную философию Христову с человеческими установлениями. Да останется Христос таким, каков Он есть,— центром, который огибают несколько окружностей. Не сдвигай цель с ее места. Те, которые ближе всего к Христу,— священники, епископы, кардиналы, папы; их задача — следовать за агнцем, куда бы Он ни пошел, они охватывают чистейшую часть и, сколь это только возможно, изливают ее на самых преданных. Второй круг мог бы содержать в себе мирских правителей, оружие и законы которых на свой лад служили бы

77

Христу, если бы они одолевали врага в справедливых войнах и защищали общий покой, если бы они подвергали преступников законным наказаниям. Однако, хотя они по необходимости занимаются теми делами, которые связаны с самыми низкими подонками земли и с мирскими делами, опасность состоит в том, чтобы они не скатились ниже; надо, чтобы они вели войну не себе на потребу, а за государство, чтобы под прикрытием справедливости не ярились против тех, кого можно исцелить снисходительностью; под видом господства не разоряли бы народ, владения которого они обязаны охранять.

Более того, подобно тому как Христос, словно источник вечного огня, притягивает ближе к себе сословие священников и делает их будто бы огненными, очищенными от всякого соприкосновения с земной грязью, так задача священников, и особенно высших, состоит в том, чтобы привлекать к себе правителей, насколько это возможно.

Если где-нибудь разразилась война, понтифики должны стремиться к тому, чтобы дело обошлось без кровопролития, или, если это невозможно, так как бури в делах человеческих существуют, делать так, чтобы война велась менее жестоко и недолго.

Когда-то власть епископов запрещала и справедливые наказания, а иногда и виновного вырывала из рук судей — об этом прямо свидетельствует в своих письмах Августин[xxvi]. Ведь существуют некоторые вещи, необходимые для порядка в государстве, несмотря на то что Христос частично их отставлял, а частично отбрасывал от себя, не отклоняя их и не одобряя — как бы закрывая на них глаза. Он не признает ни монеты Цезаря, ни надписи. Он приказывает платить подать, если это нужно, как будто это Его не очень касается, если только дают Богу то, что Ему должны. Прелюбодейку Он не осуждает, но и не прощает ее открыто, Он только приказывает не повторять проступка. Об осужденных Пилатом, кровь которых смешалась с жертвоприношениями, Он не говорит, справедливо они пострадали или нет, а говорит только, что такой конец угрожает всем, если они не раскаются. Более того, судья, призванный разделить наследство, открыто отказывается от этой обязанности, считая недостойным для себя говорить о столь

78

низких делах, когда он учит о небесном. С другой стороны находится то, что Он открыто проклинает. Он призывает «горе» на алчных фарисеев, на лицемеров, на надменных богачей. Никогда Он не изобличает апостолов резче, чем когда их охватила жажда мщения и жадность. Когда они попросили, не прикажет ли Он свести огонь с неба, чтобы сжечь город, из которого их изгнали, Он сказал: «Не знаете, какого вы духа»[xxvii]. Петра, пытающегося отозвать Его от креста для мира, Он называет «Сатана»[xxviii], Сколькими способами и сколько раз тех, кто спорит о первенстве, зовет Он к противоположному чувству. Но есть и то, о чем Он учит и в чем наставляет открыто: не противиться злу, делать добро врагам, учит кротости души и тому подобному.

Следует различать это и расставить все по своим местам. Мы не станем делать Христа виновником того, что творят правители или светские должностные лица, не станем присваивать им, как теперь говорят, божественного права. Грубые дела они свершают вовсе не из-за христианской чистоты; но эти дела нельзя и преследовать, поскольку они необходимы для защиты порядка вещен. И это происходит с их помощью не для того, чтобы нам быть хорошими, а чтобы нам быть менее плохими и чтобы те, которые плохи, приносили государству меньше вреда. Значит, и у них должна быть своя честь, потому что они по возможности служат божественной справедливости и общему покою, без которого не раз пришло бы в смятение и то, что исполнено благочестия. Их следует почитать, если они верны своему долгу, но. может быть, их следует терпеть, если они используют свою власть, дабы не произошло что-нибудь худшее. Ведь и в них просвечивает образ, или, вернее, и на них лежит тень божественной справедливости, которая, однако, должна гораздо яснее, ярче и чище проявляться в обычаях и установлениях священников. На железе образ отражается иначе, чем в стеклянном зеркале.

В третьем кругу давайте поместим простой народ, как грубейшую часть мира сего, хотя и эта грубейшая часть принадлежит телу Христову. Ведь не только очи — части тела, но также и икры, ноги, срамные места. К ним необходима своего рода снисходительность, дабы всегда, как только появится возможность, призывать их к тому,

79

что предпочтительнее Христу. Ибо в этом теле тот, кто был ногой, может стать оком. Однако, согласно суждению Августина, подобно тому как правителей, даже если они нечестивы, не следует раздражать злословием, чтобы но вызвать более тяжелой трагедии, так по примеру Христа, который с такой кротостью терпел своих учеников и помогал им, следует терпеливо переносить слабый народ и помогать ему с отеческой снисходительностью до поры, пока он постепенно не окрепнет во Христе. Ведь и у благочестия есть свое детство, взросление и созревшая бодрая сила. И все должно стремиться к Христу на свой лад. Каждому элементу свое место; но огонь, который занимает главное положение, понемногу все захватывает и подчиняет себе. Павел многое прощал коринфянам, делая, однако, различие между тем, что он предлагал именем Господа совершенным и что он от своего имени прощал немощным, в надежде, конечно, что они станут совершеннее. Он вновь порождает галатов, доколе не изобразится в них Христос[xxix].

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Давайте исследовать этот источник до тех пор
Сочувственно относился к реформации преподавал продолжал
Издатель трудов оккама