<<<     ΛΛΛ   

Ипполит, Цветан Тодоров, Жорж Пуле, Люсьен Гольдман, Жан-Пьер Вернан... и Жак Деррида. И среди всего этого созвездия, от уже необычайно популярного в Америке Ролана Барта до по праву не скрывающего своих амбиций Лакана, наибольший успех выпал именно на его долю. Доклад Деррида «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» произвел в среде американского интеллектуального бомонда (в который, как нетрудно понять, не входят профессиональные философы) настоящий фурор9. Недоброжелатели списывают это на его прекрасный английский, на неискушенность американцев, на личное обаяние, но факт остается фактом: на протяжении последующих десятилетий Деррида становится желанным и щедро оплачиваемым гостем многих американских университетов, начиная с Джонса Хопкинса и Йеля, его работы подчас выходят в английском переводе раньше, чем в оригинале, число посвященных его изучению работ растет с астрономической быстротой, само его имя становится нарицательным и т. п. Поразительно долго, со второй половины 70-х и до конца 80-х годов популярности Деррида в Америке могли бы позавидовать и некоторые звезды шоу-бизнеса.
Именно в Мекке американских гуманитарных штудий, в знаменитом Йельском университете к середине 70-х годов из ведущих представителей американской «новой критики» и сложится пресловутая «йельская школа» литературоведения во главе с другом Деррида экс-бельгийцем Полом де Маном (в нее также входили Джеффри Хартман, Барбара Джонсон, Дж. Хиллис Миллер), которая применит «деконструктивную» методологию к анализу литературных текстов. Именно ее представителей в озлоблении и окрестят бранным словом «деконструктивисты» традиционалисты-недоброжелатели, именно сквозь призму их деятельности и будет восприниматься в Америке сам Деррида...
Но если вернуться назад, в 60-е, термин «деконструкция» (который поначалу был просто одним из звеньев бесконечно отодвигающейся цепочки замещающих друг друга означающих, столь же неуловимым, как письмо, след, архе-, восполнение, фармакон, рассеивание, подпись, закрытие и, в первую очередь, различание,а с годами все чаще стал использоваться самим Деррида даже и для обозначения в целом своей исследовательской стратегии) пока еще только вводится в оборот, поначалу просто подменяя знаменитую хайдеггеровскую деструкцию европейской метафизики. И первые — как французские, так и американские — интерпретаторы применяют его только в приложении к знаменитым дерридианским разборам10сугубо философских концепций, относя его трактовки литературных текстов к «прикладной» грамматологии.
Критика же с литературных позиций чаще была направлена не на его трактовки чужого слова, а на его собственное письмо, воспринимаемое как радикализация и одновременно поэтизация традиционного философского языка. Письмо это и в самом деле весьма непривычно и уклоняется от канонов и «художественного» (литературного), и «научного» (философского) дискурсов. Объясняется это отчасти и теоретическими установками Деррида: одна из целей его письма— расшатать механическую, линейную систему соответствий между полем означаемых и цепочками означающих, украдкой навязываемую, суфлируемую традиционной (соссюровской) концепцией знака. Образцами в использовании подспудной мощи языка стали для Деррида в первую очередь уже упоминавшиеся Хайдеггер и Бланшо. От Хайдеггера Деррида унаследовал пристальное внимание к этимологическому «генотипу» того или иного конкретного слова, к родословной используемых им понятий. Точнее, именно родословной,а не нынешним стертым от долгого употребления значением, сплошь и рядом определяется та роль, которую будет вынуждено играть то или иное слово в спектакле, разыгрываемом по воле автора означающими. От Бланшо — правила этой игры, понимание недостаточности любого сценария подобного представления, необходимости на сцене письма своего рода «театра жестокости».
Но важнее всего — свое. Убежденность, что глобальная топология всего понятийного поля определяется его локальным устройством, определяется исключительными, особыми точками, где максимально ясно проявляется игра языка (не путать с языковыми играми!), где сбоят традиционные механизмы порождения смысла (например, в одном слове слипаются противоположные значения, или этимология вступает в спор с узусом, или происходят фонетические отождествления"), причем не столь важно, чтобы этими точками оказывались пресловутые крайности: хайдеггеровское бытие(«конечное означаемое») или лакановский фаллос («конечное означающее»), это могут быть даже мнимые, отсутствующие в языке точки вроде того же differance. И, параллельно, что внутренняя интенция, подразумеваемая направленность и, в конце концов, смысл как vouloir-dire всякого текста проступает в первую очередь как раз в таких особых точках: по его краям, на полях.
В частности (или особенности) на крайнем поле любого текста, называемом перевод. Пожалуй, никто из философов не уделял проблеме перевода, проблеме, как выясняется, не только лингвистической, но и философской12, такого внимания — и тем более никто не решится вслед за волюнтаристским жестом Вальтера Беньямина заместить эту проблему задачей переводчика.Но за анализом восполнительной функции перевода мы отсылаем читателя к эссе Деррида «Вокруг вавилонских башен».
Итак, задача, ставящаяся перед переводчиком текстами Деррида, очень и очень непроста. Он по праву должен поставить множество вопросов и на деле ответить на них. Для начала такие: как перевести текст, оригинальным образом соотносящийся со своим языком (который становится тем самым оригинальным языком), на другой язык; что важнее, перевести текст как факт языка или как факт отношения к языку; возможно ли сделать и то, и другое? Или: не пошатнется ли при переводе сама каноническая структура знака, хрупкость и нерушимость которой подчеркивает

9 Любопытно, что, если для современников Деррида в ранних работах казался структуралистом par excelence («ультраструктуралистом»), то с временной дистанции нынешние исследователи полагают, что с этим докладом завершиллся начатый критикой Фуко период перехода от структурализма к постструктурализму.
10 Разбор,собственно, является вполне правомочным переводом слова deconstruction. Так, например, во французском языке XIX века деконструкцией назывался специальный вид грамматического разбора фразы (чаще всего на древних языках), связанного с перестройкой ее структуры.
[424]

11 Но есть и куда более, казалось бы, простые (а значит, более сложные) случаи: идиомы, имена собственные, подписи, перформативы... Все они станут в будущем объектом пристального внимания Деррида, но некоторые из них в неявной форме заявляют о себе уже в нашей книге. К примеру, откровенно маркированное в тексте французское слово deja (уже) — своего рода подпись Jacques Derrida, — которое так хочется перевести (vouloir-traduire) на русский как даже.
12 См., например, интервью с Юлией Кристевой в «Позициях».
[425]

любой перевод? Можем ли мы верить по крайней мере в незыблемость плана означаемых? Конечно, все эти вопросы имплицитно присутствуют в работе переводчика над любым текстом, но здесь они напрямую включены в его задачу, задачу, перед которой его единственным со-общником является исходный текст.
Исключительность текстов Деррида естественно навязывает при этом и специфику переводческой позиции. Сам Деррида подчеркивает, что задача принятия решения падает исключительно на переводчика — и на его язык. В обсуждении перевода его текстов на русский, более далекий от французского, чем основные европейские языки, он с охотой был готов предоставить переводчику куда большую, чем это принято, свободу (факт, при известной пунктуальности и подчеркнутой скрупулезности работы с иноязычными текстами самого Деррида, весьма неожиданный, но вполне объяснимый в рамках его общей концепции) — при условии принятия переводчиком определенных решений — и принятия им на себя ответственности за них перед оригиналом и своим языком. Вообще оказалось, что в приложении к собственным текстам требования Деррида к переводу несколько отличаются (правда, по-своему их продолжая) от тех, которые он сам предъявляет к переводам чужих текстов. Так, например, он высказал недовольство идеей передачи избыточной языковой информации его текстов, той игры означающих, которая не поддается компрессии в аналогичные формы иного языка, при помощи дублирования в скобках исходных французских слов.
Кроме того, он проявил полное согласие, когда речь зашла о возможном отказе от одного из неписанных правил перевода философских и, шире, вообще научных текстов. Правило это гласит, что любой термин и даже вообще любое маркированное автором слово должно по всему корпусу его текстов переводиться единообразно. В случае Деррида, когда значение регулярно используемых им «еще-не-понятий», с одной стороны, рождается на пересечении целого пучка тем и контекстов, а с другой, постоянно рассеивается в общении с себе подобными, правило это, отнюдь не теряя своего значения, перестает быть императивом. Отступать от него, конечно же, по возможности не следует, но возможность подобного отступления остается тем не менее открытой для принятия решения13.
Из принятых нами решений некоторые разбираются в примечаниях, некоторые хотелось бы пояснить. Прежде всего, проблема цитат. Любой текст Деррида инкорпорирует в себя множество самых разнообразных цитат и заимствований, на скрупулезном разборе части из которых он, обычно, и строится. При этом уровень этой скрупулезности, как правило, значительно превышает ту степень точности, которой придерживаются традиционные переводы. Поэтому пользоваться существующими (сплошь и рядом канонического статуса) русскими переводами здесь просто невозможно. Еще более ситуация осложняется в случае переведенных на французский текстов, где в эстафетную цепочку включается еще одна инстанция, возникает треугольник из трех языков, трех переводов: здесь возможно даже проявление во французском переводе неких виртуальных слоев оригинала, просто ненаблюдаемых из нашего языка. Посему единственно возможной стратегией перевода всего текста выглядит перевод его как единого целого — но с непременным обращениям и к исходным, первоначальным произведениям-донорам. При этом, не
13 Вообще подход Деррида к переводу его текстов характеризуется требованием почти немыслимой верности оригиналу за счет предоставления почти неограниченной свободы в путях ее достижения.
[426]
желая преумножать сущности, мы всюду исходили из существующих русских переводов, меняя их только в той степени, в которой это казалось нам необходимым (и иногда даже отмечая эти изменения)14. По этой причине мы не стали дополнять текст перевода дополнительной русской библиографией, тем более, что и библиографические ссылки оригинала не отличаются аккуратностью и точностью (хотя Деррида всегда указывает имена переводчиков).
Другим решением было транскрибировать греческие слова французского текста, когда они напечатаны там латиницей, русскими буквами, поскольку в оригинале они, будучи заимствованием из другого языка,не выведены в другую письменность. С «подлинной» латиницей, которая в оригинале «у себя дома», дело, конечно же, обстоит иначе. Здесь различие наших языков мы должны перевести и в письмо.

июнь 2000     Виктор Лапицкий

 <<<     ΛΛΛ   

В соответствии с кругообразностью логоса
Структура
Деррида Ж. Письмо и различие современной философии 11 различие
Бесконечности
Таким образом медитации понятия