<<<     ΛΛΛ     >>>   

[203]
теологии, преданно вторя всему тому, что она говорит, и одновременно колебля, казалось бы, самые прочные ее очевидности38.
Эта потребность возникает в тот момент, когда след затрагивает знак в целом, обе его стороны. Означаемое изначально и по сути своей (а не только для разума конечного и сотворенного существа) является следом и всегда уже находится в положении означающего -вот то по видимости невинное высказывание, внутри которого метафизика логоса, наличия и сознания должна осмыслить письмо как свою смерть и свою надежду

При каких условиях возможна грамматология? Основное условие -в том, что ее вызывает к жизни логоцентризм. Однако это условие возможности превращается в условие невозможности. Ведь оно способно поколебать и само понятие науки. Графематика или грамма-тография не должны были бы притворяться науками: их цель должна была бы лежать вне круга грамматологического знания.
Не отваживаясь следовать этой гибельной необходимости и временно подчиняясь традиционным нормам научности, повторим наш вопрос: при каких условиях возможна грамматология?
При условии, что мы знаем, что такое письмо и как упорядочивается все многоголосие этого понятия. Где возникает письмо? Когда оно возникает? Где и как след, письмо как таковое, общий корень речи и письма усыхают в "письмо" в обыденном смысле слова? Где и когда осуществляется переход от одного письма к другому, от письма вообще - к письму в узком смысле слова, от следа - к графии, от одной графической системы - к другой, а в области графического кода от одного графического дискурса - к другому и пр.?
Где и как возникает ?..Это вопрос о (перво)начале. Хотя ведь (перво)начала, т. е. простого (перво)начала, не существует: размышление о следе должно было бы уже научить нас тому, что вопрос о (перво)на-чале приносит с собой всю метафизику наличия. Не отваживаясь здесь следовать этой гибельной необходимости, но продолжая задавать вопрос о (перво)начале, мы должны разграничить в нем два уровня. Словами "где" и "когда" могут начинаться эмпирические вопросы: в каких местах и в какие моменты письмо впервые возникает в истории и в мире? Ответом на эти вопросы должен быть поиск и исследование фактов: это — история в обыденном смысле слова, которой и поныне занимаются почти все археологи, эпиграфисты, исследователи доисторических времен, изучающие различные виды письменности, распространенные в мире.
Однако вопрос о (перво)начале сразу же смешивается с вопросом о сущности. Можно сказать, что он предполагает постановку онто-феноменологической проблемы в строгом смысле слова. Требуется

[205]
выяснить, что есть письмо, чтобы ставить вопрос о том, где и когда оно начинается, уже понимая, о чем идет речь и в чем состоит суть вопроса.Что такое письмо? Как узнать, что перед нами - письмо? Какого рода уверенность сущностного порядка должна направлять эмпирическое исследование? Причем направлять его de jure, поскольку существует некая необходимость de facto, в силу которой эмпирическое исследование соскальзывает в рефлексию о сущности1. Она не может обойтись без "примеров", не может начать - как того требовала бы логика трансцендентальной рефлексии - с некоего de jure удостоверенного начала (commencement), и сама эта невозможность указывает на вычеркнутую (перво)начальность (l'originalite) следа, т. е. на корни письма. Размышление о следе показало, что он не может оставаться в плену онто-феноменологического вопроса о сущности. След есть ничто, он не есть сущее, он выходит за рамки вопроса: что это есть? - и при случае делает его возможным. В данном случае нельзя полагаться на оппозицию de facto и de jure, ибо она применима только к вопросу: что это есть? - в каких бы формах - метафизических, онтологических, трансцендентальных - он ни ставился. Не отваживаясь следовать этой гибельной необходимости в вопросе о прото-вопросе: что это есть? - останемся в поле грамматологи-ческого знания.
Письмо целиком исторично, а потому одновременно и естественно и удивительно, что научный интерес к письму всегда облекался в форму истории письма. Однако наука требовала также, чтобы чистое описание фактов (допустим, что такое выражение осмысленно) направлялось той или иной теорией письма.

Алгебра: таинства и прозрачность

Нередко не знают (или же недооценивают) тот факт, что XVIII век в своем стремлении учесть оба эти требования стал переломным. По вполне глубоким и серьезным причинам XIX век оставил нам тяжкое наследие иллюзий и упорного непонимания (meconnaissances), и от этого прежде всего пострадало все то, что относится к теориям знака, созданным в конце XVII и в течение XVIII века2.
1 Об этих трудностях, связанных с эмпирическим изучением происхождения письма, см.: М.Cohen."La grande invention de l'ecriture", 1958. T. I., p. 3 sq. Вместе с "Histoire de l'ecriture" de J. G. Fevrier( 1948-1959) это во Франции наиболее важные работы об общей истории письма. Ср. посвященное им исследование М. V.-David в "Critique", juin 1960.
2 М. В.-Давид предлагает свое объяснение этой ситуации. "В самом деле, после неумеренных восторгов вокруг фактов языка (начиная с Гердера) в мысли XIX века возникла пустота. Как ни странно, этот век великих расшифровок хранил молчание насчет той долгой подготовительной работы, которая им предшествовала, всячески выказывая свою нелюбовь к проблемам, связанным со знаками... Значит, требовалось заполнить пустоту, восстановить преемственность... Лучшим средством для этого были... тексты Лейбница, в которых речь шла, причем подчас одновременно, о китайском письме, о проектах универсального письма, о множестве возможных соотношений письма и речи...Однако в том, что касается знаков, мы страдаем не только оттого, что XIX век был слеп к этой проблеме. То обстоятельство, что мы пользуемся буквенным письмом, мощно способствует нашим заблуждениям насчет тех или иных аспектов письма как деятельности (текст взят из "ЕР", р. 352-353).

[206]
Следовательно, нам нужно заново перечитать то, что дошло до нас в столь запутанном виде. Мадлен В.-Давид - во Франции ее острый ум неизменно одушевлял историческое изучение письма зорким интересом к философской проблематике3 — собрала в своей ценной работе немало важных документов — свидетельств страстного спора, разгоревшегося в Европе в конце XVII века и продлившегося в течение всего XVIII века. Это слепяще яркий, но непонятый симптом кризиса европейского сознания. Первые замыслы "общей истории письма" (это выражение принадлежит Уорбертону и датируется 1742 годом") возникли в такой обстановке, когда собственно научной мысли приходилось преодолевать как раз то, что побуждало ее к действию: предрассудки отвлеченного умствования и идеологические предубеждения. Научная работа осуществляется этапами, так что задним числом можно восстановить всю ее стратегию. Прежде всего она устраняет "теологический "предрассудок: именно так Фрере некогда характеризовал миф о первоначальном естественном письме, данном людям богом, а Блез де Виженер трактовал древнееврейскую письменность: в своем "Трактате о цифрах или способах тайнописи" ( 1586) он утверждал, что эти "древнейшие буквы были начертаны собственным перстом господа Бога". Этот тео-логизм, по сути представлявший собой во всех своих формах, явных или скрытых, нечто большее и нечто иное, нежели просто предрассудок, был главным препятствием для всякой грамматологии. Он был несовместим с любой историей письма. И прежде всего это относится к истории письма у тех, кого он поражал слепотой: речь идет о древнееврейском или греческом алфавите. Историческая стихия науки о письме оставалась тем самым как бы невидимой - и прежде всего для тех, кто мог бы осмыслить историю других письменностей. Неудивительно, что необходимость децентрации всегда
3 См., в частности, "Les dieux et le destin en Babylonie" (PUF, 1949), атакже ее многочисленные статьи в "Revue philosophique", "Bulletin de la societe linguistique de Paris", "Critique", "Journal de psychologie", "Journal asiatique". M. В.-Давид была ученицей и переводчицей Б. Грозного. 4 DE, p. 34 sq.

[207]
возникала тогда, когда достоянием чтения становились (devenir-lisible) незападные виды письменности. История алфавита становится возможной лишь после того, как осознается принципиальная множественность систем письма, обладающих своей историей (независимо от того, можем ли мы дать ее научное описание).
Эта первая децентрация сама себя ограничивает. Она уступает место новой центрированности — на той внеисторической почве, которая подобным же образом примиряет логико-философскую точку зрения (логико-философская ослепленность: фонетическое письмо) с теологической точкой зрения5. Это так называемый "китайский" предрассудок: все философские проекты всеобщего письма и всеобщего языка, как-то: пазилалия, полиграфия, пазиграфия, - выдвинутые Декартом, а конкретно реализованные А. Кирхером, Уилкинсом6, Лейбницем и др., побуждали видеть в открытом тогда китайском письме образец философского языка, изъятого из истории. Такова была, во всяком случае, роль китайского письма в проектах Лейбница. С его точки зрения, именно условный, искусственный характер китайского письма, чуждого голосу, отрывает его от истории и обращает к философии.
То философское требование, которым руководствуется Лейбниц, многократно формулировалось и до него. Он следовал прежде всего Декарту. А Декарт в ответе Мерсенну, который послал ему проект (автор его неизвестен) с шестью предложениями относительно универсального языка, сразу же высказал свое недоверие этому проекту7.
Он с презрением отвергает некоторые предложения как попытку "получить доход от наркотиков", "расхвалить свой товар". К тому же у него "дурное мнение о слове "arcanum": "как только я вижу в каком-то предложении слово "arcanum", у меня немедленно возникает о нем дурное мнение". Возражая против этого проекта, он фактически использует - мы это еще увидим8 - те доводы, которые потом сформулирует Соссюр:
"...неудачное сочетание букв нередко порождает неприятные, невыносимые для слуха звуки: разнообразные механизмы словоизменения, сложившиеся
5Те, кого называли "кантонскими иезуитами", стремились вскрыть западные (иудео-христианские и египетские) влияния в китайском письме. Ср. V.Pinot."La Chine et la formation de l'esprit philosophique en France (1640—1740)", 1932, и DE, p. 59 sq.
6 Athanase Kircher."Polygraphia nova et universalis et combinatoria arte detecta"; John Wilkins."An essay towards a real character and a philosophical language", 1668.
7"Lettre a Mercenne", 20 nov. 1629. Ср. также L. Couturatet L.Leau."Histoire de la langue universelle", p. 10 sq.
8 Supra, p. 57.

[208]
в языковой практике, нужны именно для того, чтобы этого избежать; что же касается вашего автора, то он не сможет устранить этот недостаток в своей всеобщей грамматике для всех народов, ибо то, что легко и приятно для нашего языка, оказывается грубым и невыносимым для немцев, и т. д.".
К тому же этот язык потребовал бы от нас выучить "древнейшие слова" всех языков, а это "слишком обременительно".
Правда, их можно передавать и "в письменной форме". Декарт вынужден признать это преимущество:
"Что касается древнейших слов, то каждый человек может взять их из своего языка, и это будет не так уж сложно, хотя при этом понять нас смогут лишь наши соотечественники. Если же мы воспользуемся письмом, тогда тот, кто захочет нас понять, должен будет отыскать все слова в словаре, и это будет слишком обременительно, чтобы стать повседневным делом... И потому вся польза от этого изобретения, насколько я могу судить, ограничивается письмом: а именно, нужно будет издать толстый словарь на всех тех языках, с которыми мы ищем взаимопонимания, и представить в нем общие знаки всех древнейших слов - так, чтобы они соответствовали не слогам, а смыслу (введя, например, общий знак для aimer, amare и philein); тот, кто раздобыл бы этот словарь и постиг его грамматику, смог бы, переходя от знака к знаку, истолковывать написанное на своем языке. Однако эта система годится лишь для чтения тайн и откровений; впрочем, перебирать все слова в словаре станет лишь бездельник, так что я не вижу в этом большой пользы. Но, быть может, я ошибаюсь".
С глубокой иронией, в которой, пожалуй, больше глубины, чем иронии, Декарт находит для этой возможной ошибки другую причину, нежели недостаток очевидности, внимания или волевой порыв: он видит здесь ошибку чтения.Значимость системы языка или письма не мерится аршином интуиции, ясности или отчетливости идей, очевидностью наличия объекта. Система сама требует расшифровки.
"Но, быть может, я ошибаюсь; все равно мне хотелось написать вам все то, что пришло мне в голову по поводу этих шести предложений, которые вы мне прислали — с тем чтобы вы сами, увидев это изобретение, могли сказать, правильно ли я расшифровал его замысел".
Глубина иронии увлекает автора дальше, чем хотелось бы ему самому.Углубляясь, ирония уходит в подосновы картезианской очевидности.

[209]
А после этого, в качестве дополнения и постскриптума, Декарт просто описывает лейбницевский проект. Он видит в нем философский роман: написать такой роман может только философия, которая всецело зависит от этого умения, однако по той же самой причине ей никогда не удастся "найти применение этому языку".
"Изобретение этого языка зависит от истинной философии, поскольку без нее невозможно ни перечислить все человеческие мысли, ни упорядочить их, ни просто отличить их друг от друга, сделав их тем самым ясными и простыми, что, на мой взгляд, является самым главным секретом достижения подлинной науки... Итак, я считаю, что такой язык можно построить, равно как и создать науку, от которой он зависит: с ее помощью крестьяне могли бы судить об истине вещей лучше, чем ныне это делают философы. Однако не надейтесь когда-либо найти ему применение: для этого потребовались бы большие изменения в порядке вещей, весь мир должен был бы стать земным раем, что можно предположить разве что в стране литературного вымысла"9.
Лейбниц прямо ссылается на это письмо и на тот аналитический принцип, который в нем формулируется. Этот проект предполагает
9 Нужно восстановить контекст этой цитаты: "Впрочем, я считаю, что к этому можно было бы добавить одно изобретение, необходимое для построения древнейших слов этого языка и для определения знаков, из которых они составлены, — так чтобы этому языку можно было научиться очень быстро путем упорядочивания, т. е. путем наведения такого же порядка в мыслях, могущих возникнуть в человеческом уме, какой уже естественным образом сложился в области чисел; подобно тому, как за один день можно научиться называть все числа до бесконечности и писать их на незнакомом языке (а для этого требуется бесконечное множество разных слов), точно так же можно поступить и с другими словами, необходимыми для выражения всего того, что может прийти людям в голову. Если бы такой язык удалось построить, то он несомненно тут же распространился бы в мире, поскольку есть немало людей, которые охотно потратили бы пять или шесть дней на обучение языку, понятному всем людям. Однако я не думаю, что ваш автор об этом подумал: во-первых, потому что сам он ничего подобного не предлагает, а во-вторых, потому что изобретение такого языка зависит от истинной философии, без которой невозможно ни перечислить все человеческие мысли, ни расположить их по порядку, ни просто отделить одну от другой, сделать их ясными и простыми - а это, на мой взгляд, главная тайна построения настоящей науки. Если бы кто-нибудь мог показать нам те простые идеи, из которых человеческое воображение строит все мыслимые предметы, и если бы все другие люди согласились с этим, тогда бы я, пожалуй, осмелился надеяться на построение универсального языка, достаточно простого в обучении, произношении и написании и самое главное - способного помочь людям в их рассуждениях: этот язык мог бы изобразить все предметы так ясно, что ошибиться в наших суждениях об этих предметах было бы почти невозможно; но покуда слова нашего языка обладают лишь неясными значениями, человеческий ум может лишь свыкнуться с ними, хотя понять что-либо совершенным образом он все равно не в состоянии. И все же я полагаю, что такой язык возможен..."

[210]
расчленение всего и вся на простые идеи. Это - единственный путь, позволяющий заменить рассуждение исчислением. В этом смысле универсальная характеристика в принципе зависит от философии, однако ее можно строить и не дожидаясь, пока философия достигнет совершенства:
"Хотя этот язык и зависит от истинной философии, он не зависит от степени ее совершенства. Стало быть, этот язык можно построить, даже если философия еще несовершенна: он будет развиваться по мере развития человеческих наук. А пока он будет нам волшебным помощником - и в использовании того, что нам известно, и в поисках того, чего нам пока не хватает, и в изобретении средств для этого, но особенно — в искоренении противоречий в самих предметах рассуждений. Ведь рассуждать и исчислять — это одно и то же"10.
Как известно, все это не единственные поправки к декартовской традиции. Аналитизм Декарта опирается на интуицию, тогда как аналитизм Лейбница отсылает нас за пределы очевидности, к порядку, отношению, точке зрения11.
Характеристика "бережет ум и воображение, пользоваться которыми нужно умело. Вот главная цель этой великой науки, которую я привык называть Характеристикой. Алгебра, или Анализ, составляют лишь небольшую ее часть, поскольку именно опадает слова языкам, буквы — речам, цифры — Арифметике, ноты — Музыке; именно она учит нас, как закрепить наше рассуждение, оставляя на бумаге небольшое количество доступных зрению следов, с тем чтобы вновь исследовать их на досуге; наконец, именно она учит нас, как рассуждать с малыми затратами, используя знаки вместо вещей и тем самым давая свободу воображению"12.
Несмотря на все различия между проектами универсального языка или письма, выдвинутыми в эту эпоху (в особенности в том, что касается истории и языка13), во всех них неизбежно и непреложно использовалось понятие абсолютно простого. Было бы несложно показать, что это понятие всегда отсылает к теологии бесконечности и к логосу или бесконечному божественному разуму14. Вот почему
10 "Opuscules et fragments inedits de Leibniz", ed. Couturat, p. 27-28.
11 Cf. Y. Belaval."Leibniz critique de Descartes", особенно p. 181 sq.
12 "Opuscules et fragments inedits de Leibniz", p. 98—99.
13 Cf. Couturat."Histoire de la langue universelle", (p. 1-28). Y.Belaval, op. cit., p. 181 sq. et DE, ch. IV.
14 Ср., например, среди многих других текстов, "Monadologie", разделы 1-3, а также 51. Мы не ставим себе целью, да и не имеем возможности доказать наличие внутренней связи между характеристикой и теологией бесконечности у Лейбница. Для этого нужно было бы исчерпывающим образом изучить содержание этого проекта. Сошлемся по этому вопросу на уже упоминавшиеся работы. Вслед за Лейбницем, который в своем письме напоминает о связи между существованием бога и возможностью универсального письма, мы сказали бы, что "это - высказывание, которое невозможно доказать, не объясняя подробно оснований характеристики": "Однако в данный момент мне достаточно отметить, что основания моей характеристики суть одновременно доказательства бытия Божьего, поскольку простые мысли являются составными частями характеристики, а простые формы - источниками вещей. Итак, я утвеждаю, что все простые формы взаимосовместимы. Это высказывание я не смог бы доказать, не объясняя подробно основания характеристики. Если, однако, принять это объяснение, то из него следует, что божественная природа, объемлющая все безоговорочно принимаемые нами простые формы, возможна. А выше мы уже доказали, что, если Бог возможен, он существует. Следовательно, он существует. Что и требовалось доказать". ("Lettre a la princesse Elisabeth", 1678). Имеется существенная связь между возможностью онтологического доказательства и возможностью характеристики.

[211]
лейбницевский проект универсальной характеристики (которая по сути своей не имеет отношения к звуку), вопреки видимости и несмотря на всю его привлекательность для нашей эпохи, ни в чем не нарушает логоцентризма. Напротив, универсальная характеристика, как и ее критика у Гегеля, подтверждает логоцентризм, возникает внутри него и благодаря ему. Здесь мы имеем в виду именно сопричастность этих двух противонаправленных движений. В определенную историческую эпоху существовало глубокое единство между теологией бесконечности, логоцентризмом и своего рода техницизмом. Первописьмо - или, иначе, до-фонетическое или мета-фонетическое письмо, которое мы пытаемся здесь помыслить, ни в коей мере не означает, что механизм "идет дальше" речи.
Логоцентризм - это этноцентрическая метафизика в изначальном, а не "релятивистском" значении этого слова. Он связан с историей Запада. Хотя Лейбниц ссылается на китайскую модель в изложении своей Характеристики, эта модель порывает с логоцентризмом лишь по видимости. Дело не только в том, что эта модель дает лишь некое доморощенное представление о китайском письме15, но и в том, что вслед за похвалами китайскому письму в нем обнаруживаются недочеты и возникает необходимость поправок. Лейбниц считает китайское письмо произвольным и, стало быть, независимым от истории. В свою очередь, он связывает эту произвольность с такой чертой китайского письма, как его не-фонетич-ность. Кажется, будто это письмо было "изобретением глухого" ("Новые Опыты"):
"Говорить - это значит подавать членораздельные знаки своей мысли. Писать — это значит делать то же самое линиями, остающимися на бумаге. Со-
15 Cf. DE, ch. IV.

[212]
относить их с голосом необязательно, как показывает китайская иероглифи-ка" ("Opuscules", p. 497).
В другом месте читаем:
"Быть может, существуют такие искусственные языки, которые всецело основаны на выборе и полностью произвольны, как это приписывают китайскому языку, а также языкам Георгия Дальгарно и покойного господина Уилкинса, епископа Честерского"16.
В письме отцу Буве (1703) Лейбниц проводит различие между египетским письмом — доступным простым людям, данным в чувственном восприятии, аллегорическим, и китайским письмом — философским и интеллектуальным:
"...китайские иероглифы, быть может, более философичны и, кажется, построены на более интеллектуальных соображениях, связанных с числами, порядком и отношениями; таким образом, мы видим здесь лишь отдельные черты, не стремящиеся к сходству с какими бы то ни было телами".
Впрочем, это не мешает Лейбницу провозгласить возможность такого письма, по отношению к которому китайское письмо было бы лишь черновым наброском:
"Этот тип исчисления мог бы одновременно дать нам нечто вроде универсального письма, которое обладало бы преимуществами китайского, поскольку каждый человек понимал бы его в своем собственном языке, и вместе с тем бесконечно превзошло бы китайский, потому что ему можно было бы научиться всего лишь за несколько недель, соотнося между собою знаки сообразно порядку и связям вещей, тогда как у китайцев имеется бесчислен-
16 "Nouveaux essais", III, II, § 1. В 1661 году Дальгарно опубликовал "Arssignorum, vulgo universalis et lingua philosophica". Относительно Уилкинса (Wilkins) см. выше Couturat, op.cit., и DE, passim. Письмо и язык, возникшие в результате простого установления и полного произвола, могли бы возникнуть в качестве системы лишь сразу и целиком. Именно это - задолго до Дюкло, Руссо и Леви-Стросса (см. ниже) - считал вполне вероятным Лейбниц: "Голиус, знаменитый математик и великий знаток языков, полагал, что их язык искусствен, т. е. что он был изобретен сразу и целиком каким-то глубоким умом, чтобы наладить общение посредством слов между различными народами, населявшими ту великую страну, которую мы называем Китаем, хотя этот язык уже мог измениться в результате долгого употребления" (III, I, § 1).

[213]
ное множество иероглифов сообразно множеству вещей, так что у них вся жизнь уходит на то, чтобы вполне овладеть письмом"17.
Понятие китайского письма функционировало таким образом как своего рода европейская галлюцинация.И в этом не было ничего неожиданного: напротив, это отвечало насущной потребности. А галлюцинация эта свидетельствовала не столько о невежестве, сколько об упорном непонимании. Во всяком случае, ее никак не затрагивало знание о китайском письме — ограниченное, но все же вполне реальное.
Одновременно с "китайским предрассудком" тот же самый эффект заинтересованного ослепления вызвал и "иероглифистский предрассудок". Непонимание, которое, казалось, порождалось этно-центристским презрением, приняло вид преувеличенного восхищения. Мы еще не выяснили окончательно, насколько подобная схема необходима. От нее не свободен и нынешний век: каждый раз, когда происходит бурное и шумное ниспровержение этноцентризма, на заднем плане сенсации потихоньку совершается усилие, направленное на то, чтобы укрепиться изнутри и извлечь из этого свою собственную выгоду. Так, удивительный отец Кирхер положил весь свой талант на то, чтобы открыть Западу египтологию18, однако при этом получалось так, что само превосходство "возвышенного" письма не допускало его научной расшифровки. В связи с его работой "Prodromus coptus sive aegyptiacus" (1636) М.В.-Давид пишет:
"Эта работа до некоторой степени выступает как первый манифест египтологических исследований, так как автор определяет здесь природу древнеегипетского языка, уже располагая средствами для этого открытия(а). Однако в этой книге проект расшифровки иероглифов полностью отвергается. Ср. "Lingua aegyptica restituta".19
Такое непонимание, вызванное ложным уподоблением, в данном случае не связано, как у Лейбница, с рациональностью и расчетом. Оно мистично:
"Иероглифы, - говорится в "Prodromus", — это, конечно, письмо, но оно не состоит из букв, слов и определенных частей речи, которыми мы обычно
17 "Die philosophische Schriften", ed. Gerhardt, T. VII, p. 25 и DE, p. 67. По всем этим проблемам см. также R. F. Merkel."Leibniz und China", в "Leibniz zu seinem 300 Geburtstag", 1952. Насчет перепески Лейбница с Буве по поводу китайской мысли и письма см. р. 18-20 и Baruzzi."Leibniz", 1909, p. 156-165. 18 DE, ch. III. 19 DE, p. 43-44.

[214]
пользуемся. Иероглифы — это гораздо более совершенное письмо, более возвышенное, более абстрактное, это письмо, которое - посредством искусного нанизывания символов или чего-то подобного - разом (uno intuitu) предлагает уму мудреца некое сложное рассуждение, высокие понятия или же величайшую тайну, скрытую в лоне природы или Божества20".
Таким образом, рационализм и мистицизм оказываются сопричастными друг другу. Письмо «другого» оказывается каждый раз нагружено своими собственными схемами. То, что можно было бы назвать, вслед за Башляром, "эпистемологическим разрывом", осуществляется прежде всего благодаря Фрере и Уорбертону. Можно проследить за той тщательной работой, которая позволила им освободить от этих местных предрассудков в одном случае - китайский, в другом - древнеегипетский язык. Относясь к Лейбницу и самому проекту универсального письма с большим уважением, Фрере, однако, камня на камне не оставляет от лейбницевского представления о китайском письме: "Китайское письмо вовсе не является тем совершенным философским языком, в котором нечего больше желать... Ничего подобного у китайцев никогда не было"21.
Однако и Фрере не свободен от иероглифистского предрассудка, который так яростно обличает Уорбертон в своей критике отца Кирхера22. В ней немало апологетизма, но это вовсе не исключает ее действенности.
Именно внутри расчищенного этой критикой теоретического поля начинают применяться — сначала аббатом Бартелеми, а затем Шамполионом — научные приемы расшифровки. Так рождается систематическое изучение отношений между письмом и речью. Главная трудность здесь заключалась в том, чтобы исторически осмыслить и
20 "Prodromus", p. 260, cit. et trad, par Drioton (cf. DE, p. 46). О полиграфических проектах А. Кирхера см. "Polygraphia nova et universalis ex combinatoria arte detecta", 1663. О его отношениях с Луллием, Бехером, Дальгарно, Уилкинсом, Лейбницем см. DE, p. 61 sq.
21 "Reflexions sur les principes generaux de l'art d'ecriture, et en particulier sur les fondements de l'ecriture chinoise", 1718, p. 629. См. также "Essai sur la chronologie generale de l'Ecriture": в этой работе рассматривается "иудейская история" "без того религиозного благоговения, которое внушает Библия" (DE, p. 80 sq.).
22"Essais sur les hieroglyphes des Egyptiens, ou l'on voit l'Origine et le Progres du Langage et de l'Ecriture, l'Antiquite des Sciences en Egypte, et l'Origine du culte des animaux, avec des Observations sur l'Antiquite des Hieroglyphes Scientifiques, et des Remarques sur la Chronologie et sur la premiere Ecriture des Chinois" 1744. Таково французское заглавие фрагмента "The divine legation of Moses" (1737-1741). Далее мы рассмотрим влияние этой работы на Кондильяка, Руссо и авторов "Энциклопедии".

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Правитель это образ отца
Должен был бы вновь привести к полному овладению наличием
У деррида есть понятия
Начало построению некоей открытой системы понятий деконструкции все же было здесь положено
Сущностного характера чисто фонетическое письмо в принципе невозможно