<<<     ΛΛΛ     >>>   

20

греховности к реальным условиям поздней античности и средневековья: здесь, так же как в догмате о Христе-Логосе, мы видим связь исторического начала с не исторически- антично -рациональным. Таким образом были реципированы несколько бедные теории стоицизма. Воздействия действительного богатства истории и ее проблематики на этику, следовательно, подлинной, охватывающей весь материал философии истории здесь поэтому никогда не было, а была лишь догматика и история церкви как история постоянно действующего чуда и соблазнов Сатаны Именно поэтому такая вера в историю сохранялась, пока сохранялось господство церкви; с
наступлением Нового времени она вытесняется прежде всего подлинно критической историей и проблемами культуры в изменившейся общей ситуации. До этого мышление основывается на переплетении античной всеобщей истории с библейско-церковной историей, основанной на вере, как она была создана Юлием Африканом, Евсевием, Иеронимом и Августином. Их называют философами истории, но они - нечто. противоположное этому, компиляторы и догматики, которые помещают все происходящее в рамки, образованные верой в чудо и исторической конвенциональностью античной школы. В эти же рамки средневековье ввело свои хроники, как сделал,
например, Отгон Фрейзингенский. В обоих случаях это ничего общего не имело с действительно историческим мышлением Это просто рамки, примененные христианской античностью к Римской империи, картины мира, расширенные включением в нее нордического мира. Мудрым завершением служит Discours sur l'histoire universelle 11 изощренного ритора и ловкого политика Боссюэ 12
Из распада этого церковно-догматического мира не возникла, что совершенно понятно, в качестве преемника и основы мировоззрения история, а произошло преобразование античной сущностной и субстанциальной философии в естественнонаучно -математическую метафизику законов природы. До исторического мышления вообще еще не дошли. Поскольку в великой книге вещей теперь вышла на свободу и критическая история, она ограничивалась тем, что разрушала в качестве протестантской или гуманистической критики католические догматы или воспевала, служа династическим и национальным интересам, в панегириках величие и права властей, или восхваляла, руководствуясь пробудившимся в Италии национальным чувством, происхождение народов. Все это было историей отдельных событий, определяемой так или иначе практическими тенденциями времени, то более риторической тенденцией, то более юридически- документальной Лишь филология мавристов дала свободную от интересов,
основанную на источниках историю как результат истинной

21

монашеской аскезы. Философы же предоставляли в своих системах место истории и учению об обществе лишь в приложениях, где были выражены личные взгляды на жизнь, как это сделал Декарт, или подчиняли эти науки рационализму и механистическим воззрениям, как сделали Гоббс и Спиноза.
Из этого при преобразовании античного и христианского естественного права возникает суррогат, предшествующий философии истории, современное светское естественное право, продолжавшее действовать до Канта и Фихте, Бентама и Конта и оказывающее значительное влияние и после них. Однако
именно отрицание, или во всяком случае ограничение, сферы истории посредством рациональной конструкции является последней преградой становящемуся историческому сознанию и свидетельствует о невольном желании приспособиться к нему 13 Связанная с обмирщением государства, с возвышением бюргерства и с новой литературой популяризация этой
философии должна была в конце концов так или иначе соединиться с пробудившимся историческим самосознанием эпохи. В идеалах Просвещения надо было видеть вершины истории. Правда, самые нормы и цели истории выводились при этом из связанной с натурализмом и рационализмом систематики. Но эти нормы казались новыми, а не всегда существовавшими, даже противоположными всему периоду господства церкви. Одновременно в поле зрения попали открытия и колонизация, сравнительная этнография и собрания эмпирических данных, внеевропейский мир, а вдали виднелся
источник всего Просвещения, античность, послужившая первым импульсом Querelle des anciens et des modernes14 Из этого возникли histoire philosophique15 или philosophie de l'histoire 16, как ее назвал Вольтер, общее видение Просвещения всего исторического многообразия и рациональной цели в качестве идеи прогресса человечества, открытие философских аспектов истории, преобразование католической философии истории Боссюэ в совершенно современную проблематику 17. Это вместе с пробуждением сознания об исторической особенности и высоте собственной эпохи является одновременно и началом философии истории. Лишь с этого момента
начинается научное историческое мышление как составная часть и средство образования мировоззрения. Воззрение на мир и на ценности по существу еще определены рационально и в соответствии с положениями естественного права, но конкретное представление об историческом прогрессе и о преодоленной неясности озаряет и одновременно оживляет рациональный культурный идеал, наполняет его сознанием ответственности действующего человека, чувством триумфа от победы культуры и предчувствием бесконечного дальнейшего подъема. Одновременно в качестве носителя

22

прогресса и тем самым подлинного предмета истории выступает уже не церковь, а понятое в государственном и культур ном аспекте народное единство, самосозерцание которого ощущается как владеющее движением истории; исходя из его потребностей, смысл истории толкуется как продвижение к гражданской свободе.
Но и это еще не было философией истории в полном смысле слова, познанием целей жизни, исходя из истории. Для этого оно было еще слишком рационально. И Лейбниц, много занимаясь историей в дипломатическом, юридическом и политическом аспектах, с философской точки зрения установил космическую, поэтому именно не историческую, идею континуума, а историю отдал во власть смешения теологии и рационализма. Идею континуума надлежало освободить от ее математической формы, она проявила свою громадную плодотворность только в ином применении. Даже сильнейший
прорыв в философию истории, глубокая работа Вико Scienza nuova 18, обосновавшая теорию самопонимания порождающего исторического духа и сопоставившая эту теорию с картезианским исследованием природы, также не разделила спекулятивно-априорное и эмпирически-апостериорное, как социологически- коллективное от исторически-индивидуального. Вико хотел возвысить филологию до философии, но не вышел за пределы смешения законов природы в истории и догматических католических учений о провидении. Ощущая атмосферу истории сильнее всего в доисторические времена и видя цель истории яснее всего в церкви, он еще недостаточно ощутил значение проблемы ценности и цели истории. Импульс к этому дал Руссо, первый романтик, который своим отрицанием всякой ценности истории в сущности поставил проблему ее значения и посредством своего нематематического, поэтического понятия природы одновременно привел к пониманию божества как создателя движения жизни. Так он колебался между идеалом примитивной начальной стадии, уничтожавшим историю, и полной демократией, завершающей историю Этим он дал сильнейший импульс развитию современной философии истории, причем в двух ее главных направлениях - англо-французскому позитивистскому и немецкому спекулятивному, импульс, еще усиленный Французской революцией.
которая, по-видимому, основывалась на идеях Руссо и, открыв новую мировую эпоху, принудила к еще большему осмыслению истории 19. Из противопоставления идеям Французской революции и при сохранении ее склонности к телеологическому и универсальному мышлению вообще вышла подлинная современная философия истории. Немецкая философия
истории, возникшая под влиянием Руссо, приступает в лице
Канта к выведению из глубин теории познания и метафизики,

23

из духовной исторической жизни своеобразия морального мира свободы, противоположного закономерности природы; она перемещает идеал прогресса в бесконечное приближение к возникающему из него формальному идеалу царства свободы к рассматривает реальный процесс развития как осуществление и конкретизацию этого идеала. История - царство свободы в отличие от природы и действует по законам, в которых природа и свобода связаны друг с другом. Больше о конкретном содержании истории благодаря видению исторического становления и обретению цели гуманности из живого созерцания истории дал нам, отправляясь от до-критического Канта и Гамана, интуитивный гений Гердера, а вслед за ним и Гете, Вильгельм Гумбольдт, Шлейермахер и романтики. Затем оба направления, формальное своеобразие истории и создание содержания духовных ценностей из истории, дал в первую очередь Гегель. Цель составляют у него европейская гуманность и воплощающее ее государство. Тем самым достигнута решающая противоположность математически-естественно-научному мировоззрению, которое введено как рефлективное поверхностное учение в почерпнутое из истории глубинное учение. Параллельно немецкому философско-историческому мышлению идет своим путем совершенно иное по своему характеру англо-французское мышление, основанное в понимании целей
прогресса на утилитаризме Бэкона, а в понимании законов прогресса на математическом учении о природе. Однако и здесь энтузиазм и телеология восходят к Руссо. Уже Сен-Симон соединил постижение прогрессивного движения по законам природы с основанной на этом, сотворяемой волей утопией, а за ним, правда, более умеренно применяя эту идею, последовали
Конт, Милль и Герберт Спенсер. Развитие образованности и индустриализация - закон, либерализм или социализм – идеал будущего. Несмотря на применение позитивистского, т. е. естественно- научного метода, и здесь история, познание цели человечества и полученные из этого познания средства ее осуществления, выступают как вершина и точка единения всей науки и основа практического мировоззрения будущего, более того, она именно этим стремится преодолеть пороки революционной, анархической современной культуры. Различие между немецкой и англо-французской философией истории бросается в глаза. Немецкая отличается религиозно-мистическим пантеистически- теистическим характером, благодаря которому на передний план выводится мистерия индивидуальности; англо-французская - атомистически- математическим, который может быть не в своей основе, а только по своим результатам соединен с энтузиазмом nouveau christianisme 20 или religion de l'humanite 21 , если он не сочетается, как это происходит у англичан, со скепсисом, с ортодоксальностью или с тем и другим.

24

Таким образом, философия истории так или иначе вышла в центр мировоззрения, оказывая сильнейшее воздействие. От Вольтера и Гердера до Гегеля и Конта идет непрерывное, все более богатое развитие. Сложность современной культуры, ее критическое отношение к христианству и античности, меняющаяся широта исторического горизонта и конкуренция исторических элементов культуры, революционные потрясения и опирающаяся на историю реакция - все это требовало истории и философии истории. Однако решающий успех ни в немецкой, ни в англо-французской философии
истории достигнут не был. Объясняется это тем, что философия истории в обоих случаях вступала в острую противоположность к эмпирически-историческому исследованию. Оно было в значительной степени стимулировано ею. Романтика и позитивизм придали ему большую силу, научили исследовать доисторию и историю. Однако эмпирическая история обрела при этом самостоятельность, сначала под влиянием критики
источников и филологии, затем политического, социального и экономического движения; пользуясь установленными опытным путем методами работы над конкретными деталями, она создала свои масштабы независимо от протяженности философской системы, из более узких, но неотложных практических интересов дня, прежде всего из возникающих национальных движений. Одновременно были уничтожены предпосылки философии истории с другой стороны, со стороны философии. Годы после 1848 г. - время упадка философии, нового утверждения математически-механистических естественных наук, которые, в отличие от идеалистического XVII века, теперь вели либо к полному метафизическому скепсису, либо к натуралистической эрзац- метафизике ярко выраженного материалистического характера. Одновременно естественные науки обрели господство над биологией и понятием развития в чисто механистическом смысле и втянули
также историю в эту область. В популярной литературе это привело к своего рода материалистической вере в прогресс Историческая наука шла своим путем; здесь господствовали специализация, профессиональное разделение труда и эмпирическая точность. Историю считали единой, продолжающей-
ся со времен Геродота и Фукидида специальной наукой, изучающей политическую жизнь и подверженной лишь во вторую очередь поверхностному воздействию философии 22.Там, где о философии вообще почти не говорилось, и она в качестве истории философии сообщала лишь историю своей болезни и
выдавала себе свидетельство о смерти, о философии истории, конечно, также не могло быть и речи. Историческое исследование велось необыкновенно ревностно, широко и успешно, но без какой-либо философской направленности и цели. История

25

превратилась в эмпирическую науку, распадающуюся, подобно естествознанию, на сотни специальных дисциплин В обоих случаях принимаются в виде общей основы закон и связь, но они не исследуются. Это - время расцвета позитивных наук, возвышения критического эмпирического исследования до самоцели, триумфа эмпирического и критического духа, который знаменовал себя во множестве блестящих свершений, но одновременно был подвержен слабости и рутине. С момента удовлетворения стремления к национальному единению и обретения политической историей конвенциональности оба эти момента стали в Германии очень ощутимы
Тем самым сложились условия, которые выше были определены как исходная точка всего нашего изложения Долго выносить их было невозможно, и философия должна была возродиться. Но характерно и чревато последствиями, как и из каких исходных точек она возродилась. Конечно, лишить естественные науки их прав и заменить их она не могла, поэтому она заняла позицию, при которой она могла одновременно признавать их и служить их предпосылкой, благодаря
чему и по отношению к ним в известном смысле был утвержден приоритет духа. Это стало возможным, когда философия в виде логики, теории познания и методологии завоевала собственную область и, отправляясь от нее, вновь подчинила познание фактов единству познающего духа. Для этого она
обратилась к Канту, который, правда, не был столь скромен и глубоко проник в метафизику, этику и философию истории, но как оказалось, по крайней мере утверждал своей теорией априорной обусловленности непреходящее значение познания природы и реальности при крушении всей философии, в том числе и его собственной. Правда, истории такое неокантианство помогло мало. Ибо подобно тому как сам Кант построил свою теорию познания по типу математически-механистического познания природы и подчинил во всяком случае в принципе каузальному исследованию даже мир духовных явлении, и
неокантианская теория познания в ее самых различных направлениях была исключительно или преимущественно направлена на априорные предпосылки каузального познания природы. Эта априорность была остатком самостоятельности и особенности духа и таким образом был в общем сохранен
приоритет духа отношению к просто данному. Однако история стала при этом либо частью природы, либо, если ядром ее признавалась вслед за Кантом свобода разума, эта система гармонии свободных волеизъявлений строилась как логика единства воли, в котором исчезало все конкретное богатство
истории, и единство этических законов осуществляло в качестве идеала такую же тиранию, как в области природы – закон природы. В обоих случаях история, несмотря на философское

26

обоснование, лишалась сильного и живого воздействия на мировоззрение. Прежде всего было утрачено подлинное значение ценности и содержания истории, ее конкретной индивидуальной жизненности и напряженной игры ее тенденций. И положение не улучшилось, когда вследствие близости анализа познания и психологии, последнюю стали рассматривать как единственный раздел философии, приближающийся к экспериментальному естествознанию. Психологию конструировали как основу так называемых наук о духе, или психологических наук, подобно тому как механику или учение об энергии как основу естественных наук, стремясь найти психологические законы истории, чтобы поднять ее таким образом до ранга науки, т. е. до некоей аналогии естественным наукам. Но именно тогда история превратилась в своего рода естествознание, где самостоятельность и активность духа ограничены познанием упомянутых законов, оценка и позиция лишены всех корней, и полнота исторической жизни становится в лучшем случае художественно воспринимаемой драмой, а большей частью - закономерно связанным комплексами элементарных психологических процессов. Одновременно под
действием дарвинизма стали, исходя из психологии дикарей. при каждом предмете изучения проходить через <комплексы> к современности, предпочитая исходить в понимании ее из психики дикарей, а не из самих себя.
Но дух, независимо от предпринимаемых действии, требовал большей глубины жизни и черпал ее самыми различными способами из истории. Впереди шли дилетанты типа Чемберлена или Rernbrandt-Deutschen 23, объявились ученики Гобино, Рёскима, Лагарда. История вновь противостояла натурализму и требовала от философии обоснования ее притязаний. Положением возрождающейся философии объяснялось, что она могла подойти к этой задаче только как логика и теория познания истории. Считалось, что от мысли о цели и смысле истории и соответствующей конструкции истолкования исторического процесса приходится отказаться. Это якобы в сущности - провидение, телеология и мифология, что вызывает непреодолимый ужас чисто каузально ориентированной методологии. В такой ситуации заявила о себе историческая логика, указав на полное отличие естественнонаучной каузальности от каузальности психологической, на логическую независимость и особенность исторического метода по сравнению с методом естественных наук, на органическую связь исторических каузальных понятой с идеями цели и ценности и на требуемое именно логикой метафизическое своеобразие биологической и исторической действительности. Путь к такому пониманию открыли первыми Лотце и Зигварт; Вундт занял
промежуточную позицию; Дильтей, Риккерт, Виндельбанд и

27

Ласк построили историческую логику, полностью уничтожившую монизм метода. Зиммель показал глубокое преобразование пережитой действительности историческими понятиями, аналогичное тому, которое совершается посредством понятий естественнонаучных, но иное по своему топу. Другие исследователи - Шелер. Макс Вебер, Шпрангер, Г. Майер, Эд. Мейер. Ксенопол. Шуппе - различным образом комментировали эти попытки истолкования. Бергсон связал историческое мышление с немеханистической биологией и провел более глубокое, чем кто-либо, различие между математическим и историческим мышлением. Тем самым был открыт путь для исторической. логики, которая благодаря этому создала истерическое
мировоззрение наряду с естественнонаучным или, вернее, возродила его, вновь устранила монизм метода и открыла взору второй мир, существующий наряду с миром природы 24.
Однако мышление, и прежде всего практическая жизнь, этим не удовлетворились. Они требовали сведений также о целях и духовном содержании истории, о развитии современности из прошлого и об уходящих из нее направлениях, определяющих развитие буднего, о философском переосмыслении истории. Многочисленные, принятые как само собой разумеющиеся схемы развития, которые с легкостью конструировались применительно к сиюминутным цепям национального, хозяйственного или художественного характера, свидетельствовали о способности всего само собой разумеющегося содержать подлинную проблему и одновременно скрывать ее.
Анархия ценностей, скептицизм и эстетизирующий релятивизм, распространенные среди людей духовно изощренных, стали по-человечески и на практике невыносимыми. И здесь Лотце был первым мыслителем, связавшим естественнонаучное мировоззрение с автономным идеализмом ценностей. Наряду с ним и после него в этой области работал Эйкен, отличавшийся склонностью к воспитанию народа, и тихий Густав Клас: оба они исходили из работ ученика Шеллинга Стеффенсена, продолжая таким образом велико традицию. Э. Гартманн соединил в своем учении оказывавшего все большее влияние Шопенгауэра с Гегелем. К ним присоединились марксисты, заимствовавшие у Гегеля диалектачески- конструктиено-телеологическую направленность, - единственные, признававшие в худшее для философии время философию истории в виде
утешения для преисполненных надежд народных масс; к философии истории обратились и теологи, которые, после того как историческая критика уничтожила основы их теории откровений и апологетику чудес, должны были с помощью философии истории обосновать высшую значимость христианства 25 В результате вновь выросло влияние Шпейермахера и прежде всего Гегеля, большое число сторонников которого все время

28

сохранялось в Англии и Америке. Такой мыслитель, как Дильтей, принял философски-историческую этику Шлейермахера, происхождение которой из философии Канта, классицизма и романтики он подробно изложил и тем самым отвоевал у своего скепсиса то, что он мог еще признать как систему ценностей, исходя из истории. В конце концов произошло слияние исторической логики и философии истории и возникло много работ, возрождавших Гегеля; вспомнили и о таком тонком и глубоком философе, как Э. Гартманн. Выдающийся по своему духу мыслитель Якоб Буркхардт собрал все проблемы, во всяком случае те, которые связаны с понятием исторического
величия. Ницше - великий революционер нашей эпохи в области наук о духе, показал всю бессмысленность и неплодотворность истории как специальной науки и построил на фантастическом видении понятия развития свою новую эсхатологию сверхчеловека, который преодолевает историю, завершая ее. Другой великий революционер этой эпохи, Карл Маркс, утопически революционизировал историю в применении к социологии. С тех пор наша молодежь колеблется между вызванным активностью презрением к истории, направленным на обоснование собственной силой ценностей будущего, с одной
стороны, и стремлением к синтезу и общему обзору, который позволит органически вывести будущее из прошлого, - с другой. В обоих случаях обоснование носит философско-исторический характер и целью являются новые по своему содержанию позиции 26.
Таким образом, мы неожиданно снова оказываемся в центре новой, востребуемой практической жизнью философии истории, а она сама - в средоточии мировоззрения. Однако о ее действии и значении еще идут многочисленные споры и предполагаемые пути ее различны.
Соответственно данному выше описанию развития этой новой философии истории сразу же выделяются два пути - формальной исторической логики и содержательной конструкции процесса. Их следует тщательно различать, хотя в конечном счете они, несомненно, должны совпасть. Тем не менее это - самостоятельные и логически обособляемые проблемы, каждая из которых обладает поэтому отдельным Воздействием и значением. Недостатком прежней философии истории было то, что она большей частью их смешивала и
упускала из виду необходимость строить логические основы, исходя из эмпирической истории; гегелевская логика также насыщена данными материальной философии истории и спекуляции. Во всяком случае при современном положении философии такое разделение необходимо, и с этой точки зрения историческая логика - более верный и ясный отправной пункт,
который может быть приемлемым и для того, кто не решается

29

принять материальную философию истории с ее многочисленными позициями и установлениями целей и ценностей Так, например, Эдуард Мейер предпослал своей обширной истории древнего мира <Антропологию> или психологическую теорию познания истории, которую он отождествляет с формальной исторической логикой или рассматривает как ее основу, считая все остальное устаревшим. И в самом деле, нельзя не признать, что историческая логика представляет собой более объективное и общезначимое мышление и вместе с тем ближе к эмпирическому исследованию и что определить ее отношение к материальной философии истории трудная задача.
Поэтому в дальнейшем изложении речь пойдет сначала о формальной исторической логике.

Логику реальных наук надо строго отличать от общей формальной логики с ее учением о суждении, умозаключении и понятии и двумя ее средствами - законом тождества и законом противоречия. Логика реальных наук инстинктивно складывается в общении с объектом и существенно определяется
также предметами: и если она уверена в необходимости своей связи со своими предметами, то ее не беспокоит множество основополагающих методов и все продолжающееся расчленение используемых ею понятий разлагающей, разъединяю щей и ставящей вопросы формальной логикой. Со стороны
предметов в законах тождества и противоречия формальной логики заключено нечто весьма проблематичное и необъяснимое. Они представляют собой как бы способ постоянно разрушать и ставить под вопрос все обретенные знания, подобно своего рода философской камере пыток, из которой все естественно сложившиеся знания выходят надломленными и ослабленными, но тем не менее не могут отказаться от своих инстинктивных убеждений. Законы формальной логики служат поэтому лишь принятой вначале предпосылкой, которая, исходя из общих результатов реальных наук, должна быть подвергнута новой логической и метафизической обработке, в результате которой закон тождества и закон противоречия будут установлены в их последнем смысле, а учение о суждении, умозаключении и понятии может быть ориентировано на применение многозначности его форм в реальных науках. Это- сложные проблемы металогики 27. Наиболее своеобразно в
логике реальных наук предшествующее формальной логике учение о различном характере абстракции в главных областях, зависящей от материала, на который направлено познание, и от особой цели познания, которая инстинктивно возникает вместе с материалом и связана с его формированием,

30

вследствие действующей в самом материале необходимости. Образуемые этим обстоятельством проблемы также не могут быть решены самой логикой. Ясно, однако, существенное различие абстракции, действующей в естественных науках и в истории человечества. Здесь мы пока оставляем в стороне совершенно иное обоснование значимых целей и ценностей, которые не устанавливаются посредством абстракции, а полагаются.
Историческая логика состоит из определенных логических предпосылок, принципов отбора, формирования и связи, которые мы сначала совершенно бессознательно применяем в постижении действительности пережитого на основе критики или собственного созерцания. В соприкосновении с предметом познания или в занятии определенным вопросом эти принципы выступают все отчетливее и в конце концов требуют логической формулировки. Здесь, пока мы исходим из предпосылки, что голые факты известны и установлены, можно не касаться того, в какой мере эти принципы уже применяются при критическом установлении фактической действительности. Там, где установить в достаточной степени факты невозможно, вообще нет истории. Там же, где это возможно, связная картина событий возникает лишь посредством применения этих принципов. Они, о чем свидетельствует уже инстинкт каждого человека и развитие эмпирической истории, полностью отличаются от логических предпосылок естественных наук. Различие может быть, правда, ясно сформулировано, если держаться крайних полюсов чистого естествознания как математически -механистически -физически-химической теории, с одной стороны, и чистой истории как исследования и изображения душевных движений, творений и связей людей - с другой. Между ними лежат многочисленные промежуточные и переходные ступени: с одной стороны, описательное естествознание, история природы, биология, с другой география, антропология, социология, сравнительные дисциплины. Их мы здесь касаться не будем. Решающее - противоположность полюсов.
Считать ли при этом, как полагает Зиммель, что речь идет о логических, определяемых целью познания искусственных приемах с трудно устанавливаемым соответствием их действительности, видеть ли вслед за Виндельбандом и Риккертом в научных понятиях трансцендентально-логическое формальное создание предмета мышлением при смутном
отношении к материалу образования понятия, утверждать ли, как это делается в феноменологии, сущностное созерцание истории с интенциональным отношением к соответствующей этому сущностному созерцанию реальности, или, наконец, как делал уже Вико, а позже Гегель и Кроче, рассматривать исто-

31

рические понятия как самопознание творящего исторического разума в так или иначе антропологически обусловленных формах конечного разума, - очень трудные вопросы теории познания и метафизики, ответ на которые может быть дан только с помощью многих предпосылок самого общего характера. О них может быть сказано позже. Достаточно того, что все эти учения едины в признании особых формирующих историю принципов и группируют эти принципы вокруг понятия индивидуальности, что этим принципам соответствует фактическая деятельность историков, изображающих конкретный исторический процесс. Об абстрактно-исторических дисциплинах, пытающихся найти общие понятия и законы, которые, без сомнения, также существуют и достигают плодотворных результатов, речь пойдет позже. Здесь необходимо только со всей решительностью подчеркнуть, что подлинная история представляет собой конфетное созерцаемое изображение всегда индивидуальных образований истории, соответствующих общей практике, и что избежать этого не мог ни один исследователь. Какое бы значение ни имели для истории такие генерализирующие науки, как социология, этнология и типология, оттеснить или заменить историю как изображение событий они до сих пор не могли. И это вполне естественно, так как действительный интерес и подлинная реальность заключены в созерцаемых бесконечно многообразных событиях, об этом и должна а первую очередь пойти речь. Здесь отчетлив
выступает практика, позволяя с достаточной точностью формулировать ее деяния. Если они сами по себе ясны и плодотворны, нет необходимости выводить законы этих деяний вместе с другими методами вплоть до методов самых абстрактных естественных наук из единой, расщепляющейся в них
необходимости: свести их хотя бы впоследствии к таким корням, вероятно, невозможно, потому что глубочайшие основания разъединения заключены, по-видимому, в предметах, а не в расщеплении логики самой по себе. Если же перевести эту проблему в область метафизики, где несомненно пребывают последние основания мышления и предметов, то до сих пор она всегда лишь формулировала, а не решала эту проблему. Следовательно, надо попытаться решить эту проблему, исходя из методов, применяемых историком, и противопоставив противоположным методам 28.
Если стать на полюс истории, то для нее основная категория в отличие от элемента и абстрактных общих законов его взаимодействий, в которые естественнонаучный анализ превращает доступные ему и выбранные им составные части переживаемой действительности, - категория индивидуальной тотальности как основное единство. История вообще не располагает простым основным элементом, анало-

32

гичным элементу естественных наук - будь то в понимании атомистики или энергетики, - перед ней все время сложные величины, в которых полнота элементарных психических процессов вместе с известными природными условиями всегда соединяется в жизненное единство или тотальность. Логически решающая точка зрения состоит в том, что исходить следует не из подсчета подобных элементарных процессов, а из их созерцаемого единства и сочетания в большее или меньшее исторически значимое жизненное целое. Именно поэтому основы исторической логики лежат не просто в психологии, хотя психические процессы и составляют ее наиболее важный материал, а в уже наглядно находящихся перед нами соединениях таких процессов, в которые входят и отношения к чистым основам природы, в историческое целое. Подобные соединения не могут быть выведены из психологии, они образуют каждый раз новые, чисто фактически положенные и поэтому
предстающие лишь в историческом видении конкретности. А это - прежде всего инстинктивная и только вслед за тем сознательная логическая установка по отношению к предмету, и она не может быть получена из психологии как таковой. В какой степени определят в каждом отдельном случае эту тотальность, следовательно, основополагающий исторический предмет, зависит от постановки вопроса и интереса, вычленяющего свою тему из бесконечной переживаемой действительности. Под этим следует прежде всего понимать тех, кто в обычном смысле именуется индивидами или отдельными
людьми, выступающими на первый план в эпосе, легенде, биографии и повседневном мышлении. Но так как серьезный анализ показывает, что каждый такой индивид в свою очередь может быть понят, лишь исходя из большей тотальности, семьи, рода, класса, народа, обстоятельств времени, общей духовной ситуации и, наконец, общечеловеческой связи, то
подлинным предметом научной истории становились все меньше биографии отдельных индивидов и все больше коллективные индивидуальности - народы, государства, классы, сословия, эпохи культуры, тенденции культуры, религиозные сообщества, комплексы событий разного рода, такие, как войны, революции и т. д 29. Речь идет каждый раз о тотальности, которая вследствие своей еще сохраняющейся обозримости И относительной замкнутости может быть вычленена из потока событий и на своих границах более или менее неопределенно растекается в общем потоке происходящего. То, где этой тотальности будут поставлены границы, полностью зависит от исторического такта исследователя. Как ограничение определенных отрезков времени или периодов, так и охват круга предметов субъективны. Однако при этом историк должен быть всегда уверен, что он следует заключенной в самом

33

предмете возможности расчленения - в чем основание <объективности> такого ограничения, вопрос особый, о нем речь пойдет ниже, когда мы в конце данного тома обратимся к проблеме периодизации. Для историка достаточно видеть в вычлененном им предмете некую зримую связь. Правда, он должен одновременно стремиться рассматривать его как фиксированный в понятии и включать принятую им тотальность в число других индивидуальных тотальностей или подчинять им. Так, культуру Возрождения он разделит на входящие в нее культурные и политические компоненты и исследует каждый
такой компонент как частичную индивидуальность, которую он должен каждый раз постигать в ее существенном, более или менее близком отношении того или иного характера к тотальности или индивидуальности в целом. Это прежде всего чисто интуитивно-логическая деятельность. Лишь после того как
она завершена в виде гипотезы, ее можно проверить или исправить, исходя из реальных каузальных связей. Только на основании подобного общего понимания предмета и его деления может быть применено исследование каузальных связей от одного члена тотальности к другому; при этом такие
отдельные члены сами уже представляют собой совокупность сложных процессов, а не элементы в понимании естественных наук или экспериментальной психологии. Исследованию придется ограничиться особенно важными точками для своего рода выборочного контроля, ибо совершенно невозможно каузально осветить и связать все отдельные процессы. Чем больше коллективная индивидуальность, с которой связана постановка проблемы, тем сложнее окажется задача.
То, что начиная с XVII века из числа этих коллективных индивидуальностей в качестве центральных предметов истории выступают государство и народ, является отражением эпохи абсолютизма и начавшегося преобразования Европы в систему великих держав30 Это было уже в античности Только духовное оплодотворение, совершенное эллинизмом, и мировое сообщество христианства разорвали тесные рамки, но в образовании государств современного мира они вновь обрели превосходящего соперника. С тех пор темы исторического исследования стали безгранично меняющимися и противоречивыми, переходящими часто в пагубную беспринципность. поэтому теперь существуют тотальности наряду с государством, подчиненные ему, возвышающиеся над ним или действующие параллельно ему, которые также могут стать, и в ряде случаев становятся, предметом истории Однако значению организованных народных единств и особенно современному положению в мире соответствует, что история видит свой главный предмет в народах и государствах при растущем внимании к содержанию значения их культуры Это

34

объясняет и все усиливающуюся в наши дни склонность соединять народы и государства в культурные сферы и рассматривать их как подлинный предмет истории.
Против ориентации образования исторических понятий на индивидуальное было сделано два возражения: во-первых, что, если не изменять полностью значение слова понятие, индивидуальных понятий быть не может; во-вторых, что само индивидуальное может возникнуть только при сопоставлении
с типической всеобщностью человеческой природы и одновременно само ставит задачу своего каузального объяснения и расчленения в качестве точки пересечения общих закономерных каузальных рядов. Что касается первого, то это просто вопрос терминологии, Который вообще поколебал в современной логике использование понятия, тогда как значение суждения и умозаключения осталось во всех областях науки в основном прежним. <Понятие>, определяющее субъект предикатом, в самом деле значительно менее устойчиво по своей логической функции. Понятия рода, закона, тотальности -
действительно очень различные образования, но тем не менее все они связаны с задачей абстракции, с помощью которой в мысли и языке становится постигаемым все неисчерпаемое многообразие действительности. В зависимости от направления абстракции в различных областях различаются и
образованные в них понятия. В этом причина того, что понятие значительно менее устойчиво, чем суждение и умозаключение, а также того, что мы так далеко ушли от античной логики, оперировавшей только родовыми понятиями. Если уяснить себе это, не составит уже трудности признать абстракцию,
сохраняющую значительный неистребимый остаток созерцания и именно потому создающую понятия индивидуальной тотальности. Без такого признания вообще нет пути к истории. Что же касается второго возражения, то нет никакой необходимости отрицать сопоставление со всеобщностью. Уже практическое знание людей работает с известными типичными усредненными образами и постановками вопросов и, хотя не может систематически завершить научную теорию, способно придать ей большую тонкость и широту 31Однако это создание усредненных образов само почерпнуто из наблюдения
над индивидуальными жизненными единствами, и задачу истории создают не сами эти средние образы, а уточненное и проясненное с их помощью постижение конкретно-индивидуального в его историческом становлении. Такое сопоставление со всеобщим всегда только вспомогательное средство, единственной непосредственной целью остается неизменно самостоятельное постижение индивидуального Если же утверждают, что оно и само должно допускать каузальное расчленение в качестве сложного продукта и что границы этому ставит не только

35

необозримость условий такого расчленения, то на это можно возразить, что это уже вопрос не чисто логический, а вопрос о первичных метафизических предпосылках жизни и истории. Ведь фактическая нерасчленяемость всеми признана; речь идет только о принципиальной, наличие которой утверждают
историки, испытывающие влияние романтиков, и отрицают историки позитивистски -психологизирующего направления Отрицать ее можно только исходя из аксиомы полной делимости всего существующего по каузальным законам, если считать такую аксиому сущностью и требованием всякой логики.
Если не считать ее таковой, так же как это невозможно допустить при всех нормативных установлениях человеческого духа, то возможность рассматривать индивидуальное как нечто в конечном счете просто данное и фактическое, как нерасторжимую тайну жизни, остается совершенно открытой Интуитивное ощущение собственного Я и общее восприятие историков, одаренных особенной способностью созерцания, а также непроизвольно сложившаяся психология художников свидетельствуют об особой реальности и нерасторжимости индивидуального, не нуждаясь в том, чтобы это основополагающее жизненное чувство было пространно доказано метафизикой и теорией познания; напротив, они принимают эту данную опытом уверенность как предпосылку. Здесь перед нами тот пункт, где решает уже не чистая логика, а жизненная установка исторически мыслящего человека; наоборот, она здесь определяет логику. Историк может указать на то, что образование индивидуальных понятий происходит не только в его области, но и во всех других, правда, либо со значительно меньшим духовным содержанием, либо совсем без него; следовательно, образование индивидуализирующих понятий наряду с образованием генерализирующих, следующих законам понятий, относится вследствие своей внутренней связи с предметностью к необходимым основным направлениям предметной логики или теории науки, тогда как формальная логика образует свои свободные от предмета понятия как применимые к различным областям и модифицируемые, исходя из них. В этом вопросе впереди был Лейбниц, который именно вследствие остроты своей математизирующей установки оказался вынужден признать эти verites de fait 32
Тем самым мы подошли к дальнейшему важному пункту. В этом понятии индивидуальной тотальности, которое отнюдь не относится преимущественно к биографии или к отдельной личности, а, напротив, превращает это в значительно менее важную, скорее литературную или психологическую
задачу, содержится понятие исконности и однократности Особый принцип заключен в чем-то таком, что нельзя дедуцировать и объяснить, можно лишь чувствуя понять, но не вывести из

36

чего-либо. То, что в истории называют выведением и объяснением, есть лишь вчувствование в процесс становления, посредством которого доступно пониманию, как, если даны исконное положение и обстоятельства, можно во взаимодействии между средой и условиями почувствовать все это становление. Но во всем этом присутствует некая просто данная исконная положенность, качественная единичность и особенность, которую можно определить как судьбу, предназначение, сотворение или иным образом, но которая при всем том есть лишь логическая категория существующей фактической данности. Так, например, существует характер израильской, эллинской, германской народности, основанный, как обычно говорят, на особом предрасположении или одаренности, который историк, должен просто принять. Религиозное, научное, художественное и т п. мышление действует у них в соответствии с закономерностью психической жизни или с гарантированными аналогиями <парапсихологическими> процессами; однако объяснить самый этот факт из психологических законов невозможно. Приняв географические, исторические и прочие предпосылки, мы можем все это посредством вчувствования понять, будто сами создали все это в подобных условиях: но такое понимание не есть каузальное объяснение. Все названные характеры складываются из бесчисленных отдельных процессов, но выведены из их сочетания быть не могут, ибо в самих этих отдельных процессах уже присутствует особенное, и из
того, что в них уже присутствует, только и образуется целое. В этой оригинальности нет, конечно, ни чуда, ни непостижимой мистики, и все-таки она есть нечто просто данное, как просто данное есть и мир в его целостности. Создается впечатление, что из скрытых пластов духовной жизни или из ее основы каждый раз прорывается своеобразная форма жизни с новым или
оригинально модифицированным содержанием и проникает в формы физического или психического аппарата. Эти пласты с их постоянно вызывающими удивление своим содержанием новообразованиями и есть то, что отличает историю от изучающей только верхний план психических закономерностей психологии, в котором и понимающая психология как наука о
духе может открывать лишь места прорыва жизни. Такая психология может исследовать также условия и сущность вчувствования в это чужеродное и новое. Но смысл и содержание становящегося всегда остаются только предметом истории. На этой оригинальности и на степени ее значения и смысла в каждом данном случае и основаны подлинное очарование и
содержание исторической жизни, внутренняя свобода и независимость от условий, среды, от всего предшествовавшего и от влияний. Сколь бы велико ни было их значение и действие, они никогда не исчерпывают того, что образуется из них и в

37

них. Поскольку под чрезвычайно многозначным понятием свободы понимают именно выражение внутренней сущности и ее необходимости вопреки принуждению и случайностям внешнего влияния, это и есть основание внутренней свободы, тождественной необходимости и противоположной принуждению и случайности.
Если же попытаться дать характеристику тотальности посредством формулирования именно этого исконного и посредством созерцания его воздействия, то мы придем к необходимости более узкого отбора, который не только вычленяет предмет из движения вещей, но и подчеркивает внутри
предмета существенные или характерные свойства, как бы vinculum substantiale 33. Это - глубоко проникающий в бесконечный материал отбор, при котором все зависит от правильного видения, тонкости чувства и точной предусмотрительности историка. Только благодаря этому происходит превращение действительности исторического переживания в историческое понятие. Это - общее понятие, которое обладает пребывающей конкретной созерцаемостью и основано на сочетании знания фактической стороны дела и интуиции и сверх того ориентировано всегда на определенные конкретные территориальные, временные и биологические условия. Понятие,
объединяющее самых различных индивидов и ставящее в центр духовное содержание, например, понятие возникающего литературного, художественного, религиозного или научного движения, всегда остается связанным с физическим характером и конкретными психическими свойствами, с традициями и наследственными чертами рассматриваемых людей, а тем самыми со связывающими их условиями. Тем самым и эта
сторона, а не только связывающее их содержание, требует созерцательности. Каждое историческое понятие - синтез природных условий, ценность, смысл или свобода, и никакой отбор, который бы исходил из понятия существенного, не может устранить эти основные условия; мера абстрактности и созерцательности всегда будет колебаться в зависимости от предмета историка и его таланта. Неподражаемое очарование работ таких гениев, как Ранке и Буркхардт, основано на достигнутом ими равновесии обоих моментов.
В понятии <существенного> вместе с моментом отбора заключен и момент представительства, поскольку характерные черты должны представлять и массу связанных с ними по свидетельствам общего опыта или в силу интуитивной фантазии следствий и оценок, которые в лучшем случае могут
быть доступны созерцанию в примерах, но никогда не могут быть даже приблизительно воспроизведены в их действительной массе. Эта способность представлять бесчисленные индивидуальности посредством содержащихся в них характерных черт

38

является обязательной предпосылкой каждого исторического исследования, сущностью господствующих здесь общих понятий и противоположностью аналогичным действиям, совершаемым совершенно иным по своему характеру понятием закона в естественных науках. Тот, кто определяет политику Цезаря как основанную на демократии военную диктатуру, стремящуюся к наследственной обожествленной власти правителя восточного типа, пользуется не родовыми понятиями и не понятиями закона, а понятиями представительства, которые пробуждают в фантазии тысячи созерцаемых деталей и только с их помощью поясняют происходившее. При этом всегда принимается во внимание дополняющая фантазия читателя, которая в принципе вообще не может быть ограничена, благодаря чему предполагается известная степень созерцаний и способности образования аналогий, но и открывается источник заблуждений и ложных комбинаций, который никогда не может быть устранен. Здесь значение имеют прежде всего такт историка, его профессиональный опыт и способность предвидения, посредством чего одновременно используется множество общих понятийных элементов. Самое важное при этом, чтобы эти представительства и символизации не были просто практически необходимыми сокращениями и неточным собранием каузальных связей, а обосновывались в конечном счете своеобразным характером исторического процесса, позволяющим различать всеохватывающую, над индивидуальную связь и движущую силу исторических тенденций. Они символизируются в представляющих их примерах, соответственно которым фантазия читателя может восполнить остальное, ибо узнать и проследить, как эти тенденции будут действовать в отдельных психических каузальных процессах, совершенно невозможно, да и не нужно. Эти связи являются в своей сущности не рядами отдельных каузальных процессов, а выходящими за пределы всего единичного направлениями и движущими силами. Правильность этого допущения можно и должно проверять в соответствующих местах, контролируя их выражение в каузальных связях. Однако сами исторические изображения остаются в значительной степени символичными. Именно этому они обязаны своей созерцаемостью, которая основана не на копировании действительности или разделении ее на отдельные каузальные связи. В последнем случае мы оказались бы не только во власти непреодолимых трудностей, но и самых мрачных абстракций, проходящих мимо главных важных моментов. Поэтому наряду с изображением отдельных явлений во всех их деталях необходимы и общие итоги, и духовное проникновение, и именно поэтому постоянный взаимный контроль конкретного исследования и исследования, проводимого с общих точек зрения, относится к

39

важнейшим требованиям исторического метода Так, например, общая история Реформации и локальное конкретное исследование или исследование биографического характера отличаются друг от друга именно тем, что во втором случае преобладает каузальный элемент, а в первом - символический. Такие знаменитые работы, как <Epochen> Ранке, <Considerations> Гизо или <Сущность христианства> Гарнака и <Weitgeschichtliche Betrachtungen> Буркхардта, представляют собой сопряжения символов, экстракты из бесчисленных конкретных исследований и нуждаются в дальнейшей проверке посредством последующих специальных работ. Этот символический характер связан не только с сущностью предмета и понятия истории, но прежде всего с сущностью понятия исторического развития, о чем подробно пойдет речь в третьей главе. Здесь следует лишь подчеркнуть, что эти символы от носятся к чему-то выходящему за пределы отдельных каузальных процессов и что, исходя из них, следовательно посредством каузального понятия вообще не могут быть постигнуты, независимо от того, делается ли попытка конструировать особую психическую, индивидуальную или духовную каузальную связь. Последнее должно быть все равно совершено, однако и этого недостаточно, чтобы достигнуть данных лишь интуитивно ощущаемых, но полученных из конкретного материала символов, проверенных посредством психологической каузальной связи в отдельных процессах, На вопрос же, как можно определить само сущностное или характерное, определяющее эту созерцаемую абстракцию или образование символов, следует ответить, - это возможно только посредством обращения к единству ценности или смысла, имманентной собственному сознанию каждой тотальности, которую мы можем постигнуть только с помощью нашей собственной способности ощущать ценность и смысл. Это также чисто логическая точка зрения, самостоятельно привнесенная в исторические явления из внутренней необходимости установка, которая не может быть выведена из психологии и психологических законов, а основана на нашей совершенно автономной способности понимать самые различные смысловые и. ценностные возможности. В этой способности заключены одновременно потребность и принуждение выявлять во всех исторических явлениях содержащуюся в них и лежащую в их основе смысловую структуру При этом под словом <смысл> имеется в виду не сознательное полагание цели, а, может быть, еще совершенно неосознанная связь между влечением и значением. Одновременно слово <смысл> понимается чисто формально и не должно всегда означать позитивные смысл и ценность. Смысловой связью обладают также легкомысленно танцующее на вулкане сбо-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Гребнер в данном случае считает возможным историческое учение об индивидуальном психологии развития
372 данилевский николай Яковлевич александр иванович
Николай
Современная философия
1867 история конституционного движения в xix столетии