<<<     ΛΛΛ     >>>   

40

рище, банда разбойников, эпоха упадка и закостенения. И марксистское учение с его пониманием экономики как основы развития представляет собой во всех применениях смысловую связь, именно поэтому оно отдает предпочтение диалектике, а не понятию каузальности С ростом больших общих образов в созерцании мира и жизни изменяются, конечно, и постановки вопросов о смысле и сущности, вследствие чего все образы истории меняются вместе с изменением всей жизни Этим история также отличается от естественных наук, для которых прочной основой служит математика и изменение которых связано с изменением объективных математических конструкций. Однако и вследствие этого история не становится чисто <субъективной> по своему характеру. Ибо в ней происходят лишь изменения и расширения постановки вопросов или отношений связей. Предмет истории в его конкретной созерцаемости и критической обусловленности остается всегда одним и тем же и можно надеяться лишь глубже или с других сторон проникать в него И в своем смысловом содержании он всегда остается вещью для себя и никогда не становится просто вещью для нас Не следует поэтому думать, что упомянутое сущностное надо всегда искать в фактически действенном или длящемся и тем самым вновь возвращать идею сущностного к каузально- психологической основе; именно само <действенное> надлежит возвращать главным образом к его значению для осуществления смысла и ценности, даже если речь идет о таких чисто внешних событиях, как землетрясение, голод или эпидемии Длящееся также оказывается таковым лишь вследствие смысла и значения его функции внутри целого 34. Вывести эти установки, принципы отбора и акцентирования просто из психологии совершенно невозможно, разве что уже саму психологию подчинить этим автономным установлениям В действительности с идеей сущностного дело обстоит совершенно так же, как с идеей тотальности. Она исконная и спонтанная логическая установка, возникающая с внутренней глубокой необходимостью из существа нашего мышления в его соприкосновении с исторической действительностью
Именно поэтому в сложной природе понятия индивидуальной коллективности или тотальности заключено сильное напряжение между общим и особенным, между общим духом отдельного обществом и индивидами, объективным и субъективным духом Это - самая глубокая и трудная проблема истории Если уже в биологическом организме между всем телом и отдельными клетками, если в душевной жизни между личностью и отдельными психическими элементами существуют отношения напряжения, то тем более это присуще исторической тотальности Здесь постоянно наблюдается движение то в

41

одну, то в другую сторону, постоянная взаимная обусловленность, постоянное единство и постоянное противоречие, диалектическое отношение, если под этим понимать единство противоречия. То, что происходит в истории, составляет не разрешимую антиномию по сравнению с антиномиями понятия атома и каузальности в естественных науках, однако она значительно глубже и ощутимее проникает в сущность исторического изображения, чем антиномия названных понятий в сущность естественных наук. Подобно тому как в них заключена антиномия субстанции и необходимого действия, в истории заключена антиномия идеи единства исторической жизни и взаимодействия ее частей друг с другом и с целым. При этом очень важно подчеркнуть, что данное понятие полностью относится к сфере исторического видения, не заимствовано из социальной психологии или из социологии и не должно быть объяснено ими. Это - исконный феномен истории, он не ограничивается государствами, народами и нациями, а охватывает самые тонкие связи, основанные на мысли или чувстве, совершенно так же, как само понятие индивидуальной тотальности, которое только таким образом прослеживается в его внутренней структуре. В нем все универсальное соотносится с индивидом, а все индивидуальное - с универсальным, причем под универсальным следует понимать смысловое единство образующей предмет тотальности. Отношение общего духа к духам отдельного отнюдь не выражено в формуле и не определяет все случаи Пользуясь терминами Тенниса, можно сказать. что структуру определяют то общность и сущностная воля, то общество и произвольная воля. Кроме форм, конструированных Теннисом, могут быть еще и совсем иные, например, связи внутри художественных и научных школ, в духовных мистических объединениях, или насильственно созданные образования, в которых также складывается типичное чувство общности. Все это составляет главный материал и ежедневное занятие историка, который должен выработать для этого тончайшее восприятие и изощренное искусство при изображении каждого случая. Психолог и социолог могут очень помочь ему посредством схематических познаний характера и законов, в которых находит свое выражение этот исконный феномен исторического мира действия, сбиваясь, распадаясь и дробясь. Но объяснить сам этот исконный феномен не может ни психолог, ни социолог, ибо они должны заранее предпослать его, чтобы не стоять перед невыполнимой задачей объяснить его либо из множества с самого начала изолированных, а затем случайно пришедших в соприкосновение отдельных сознаний, либо, наоборот, - из мистических целостностей мыслимого до и без индивидов общего духа. То и другое было бы фундаментальной ошибкой, ибо того и


42

другого не существует - ни единичного сознания, заключающего в себе одновременно чужое сознание, ни состоящего из индивидов и в индивидах формирующегося общего сознания. Лишь сторонник фанатичного объяснения, для которого не должно быть обладающих внутренней жизнью исконных феноменов. способен поверить, что историку можно здесь помочь национальной или мистической, номиналистскиагрегирующей или мистически- ипостазирующей объясняющей теорией; этот феномен в его громадном индивидуальном многообразии относится к области историка и его созерцающего видения, а психолог и социолог могут только составить общие схемы и законы проявлений данного феномена. При этом отпадают все возникающие из такой мнимой помощи или из попыток возвысить историю до науки критерии, применяемые к определению индивидуалистического или коллективистического видения истории и всего, что с этим связано. Исконный феномен истории психологу и социологу показывает историк, а не наоборот. У двух последних остается еще достаточно собственных проблем и того, в чем они могут оказать помощь историку. Об этом пойдет речь ниже 35.
Надо сказать, что понятие общего духа возможно только при обращении за помощью к другому основополагающему историческому понятию, к понятию бессознательного. Слагающийся из тысячи индивидуальных действий и в свою очередь определяющий их посредством традиции и наследия, в своих начатках вообще едва различимый общий дух предполагает сознание вне актуального сознания индивида, подобно тому как и сам индивид предполагает в чуде памяти вне актуальное сознание. Однако исходя также из понятия развития, из только постепенно проясняющихся утверждения и влияния тенденций или стремлений, понятие бессознательного необходимо, как мы подробнее покажем ниже. Ведь и огромное количество предпосылок, инстинктов и намерений каждого отдельного индивида настолько неосознанно или полуосознанно, что моменты полностью осознанного действия рассматриваются как исключения. На этом основано проводимое Гегелем различие между <в себе сущим> и <для себя сущим>, полное совпадение которых, быть может, никогда не наступает или открывается лишь по прошествии долгого времени обозревающему связь этих состояний историку. Во всяком случае приближенное осознание их совпадения в историческом действии доступно лишь редким гениям. История повсюду работает с этим понятием бессознательного и именно оно отличает современную историческую науку, изучающую процесс исторического развития, от прагматической истории Просвещения, которая кладет в основу всего рефлексию и обособляемые мотивы.

43

В этом причина и невозможности истории
современности, поскольку мы не сознаем важность и значение, силу и продолжительность наших стремлений. Все это может открыть нам лишь успех и последующий обзор событий, хотя одни люди и способны в каждый данный момент к более ясному и точному видению, чем другие. На таком видении и основаны действия политика или любого вождя, пророка и поэта, которые таким образом усиливают действующие тенденции, а быть может, и приводят к победе. Момент бес сознательного в деятельности историка имеет очень мало общего с психологией. Это - не сложное психологическое понятие бессознательного, а тысячекратно подтверждаемый историей факт, что в наших чувствах, действиях, инстинктах, устремлениях и решениях заключено значительно больше предпосылок, чем мы знаем, и что они имеют для целого и для его продолжительности значительно большее или совсем иное значение, чем мы сознаем. Это не бессознательность, а выход содержания за пределы актуально осознанного и отступление осознанного в неведомые глубины, которые лишь приближенно открываются обозревающему все совершающееся историку и ставят перед ним все новые вопросы. Там, где подобные постановки вопросов стали возможны, с полным правом говорят, что эпоха стала <исторической> и в этом случае можно будет обозреть предстающее в отдельном случае отношение между индивидами и тотальностью. Если психология хочет заниматься подобными проблемами, ей надлежит пройти обучение у истории, а не наоборот,
В проблематичном отношении между обществом и индивидами вновь, лишь перемещенная в другую область, возникает проблема оригинальности и исконной положенности. Речь идет не просто о положенности смысла целого, а о творческой оригинальности отдельных индивидов внутри такого смысла целого. Это и есть столь дискутируемая в наши дни проблема <великих людей>; она также - одна из проблем. возникших в связи с господством натуралистического понятия каузальности или с применяющей исключительно эти понятия психологии. Для историка, основывающегося на созерцании, и для логика, признающего тайну индивидуальности, эта проблема принимает вообще совсем иной характер. Без всякого сомнения, все люди объединены некой над индивидуальной связью, предоставляющей им наследие и традиции, однако при этом как в целом, так и в единичном существе остается неистребимый момент оригинальности и исконных индивидуальных задатков. Эта оригинальность личности обладает такой силой преобразующего и определяющего влияния на целое, которая не есть просто нечто данное и воспринимается нами прежде всего в ее поражающей и не поддающейся предвидению продуктивности. Это творческий элемент, который не исчер-

44

пывается индивидуальной положенностью и особенностью, а: создает, исходя из нее, важные преобразующие импульсы, которые составляют не единственную, но важную тему историка. Такой творческий элемент присущ как будто каждому человеку, но может вырастать, проходя все степени пассивности до величайшей силы. Это означает, что решающую роль начинает играть новое, не содержавшееся еще в предшествовавших элементах; оно утверждается и, постоянно увеличивая действительное, привносит в действительности новые образования, силы, начинания. <Великие люди>, или <выдающиеся личности>, как их называют, составляют здесь, правда, точки концентрации и вершины, но совершаемый ими творческий синтез проникает в качестве образующей силы в институты и духовные силы, которые они создали непосредственно или опосредствованно. Что дело действительно обстоит таким образом, показывает изучение истории. Но все это совсем не устраняет понятие каузальности, ибо происходит под действием и в силу соединения различных условий и причин, и способный вчувствоваться в происшедшее историк может внутренне пережить весь каузальный процесс. Однако это в корне отлично от естественнонаучного процесса, ориентированного на эквивалентность причины и действия и на количественное равенство, тогда как историческая каузальность ориентирована на неравенство, на понимание возникновения нового и расширения горизонта действительности. Рационализм естественных наук направлен на возможное тождество, понимание истории - на не поддающееся определению новое и действительное созидания. Если ограничить понятие рациональности первым, то историю надо признать иррациональной. Однако это невозможно, так как она на самом деле располагает вполне понятной логикой. Если же не стремиться к такому ограничению, то понятие логического надо настолько расширить, чтобы оно могло вместить и его историческую разновидность. В этом состоят величайшие трудности всякой логики, особенно современной; преодолеть их можно только в том случае, если рассматривать логическое мышление каждый раз вместе с его особым предметом. Однако этим далеко идущим трудностям можно не придавать значения, если исходить из того, что каждое погружение в историческую действительность ведет к этой лишь кажущейся иррациональной, лишь с определенной точки зрения представляющейся иррациональной логике нового и творческого 36. В этом понятии заключено и понятие свободы как произвола, которое справедливо всегда относили к особенностям истории, но которое требует очень осторожной формулировки. Оно может означать только то, что в борьба возрастающих оригинальных
творческих тенденций, происхождение которых не может быть

45

познано, с предшествовавшими им душевными процессами, а также с существующими условиями, сила нового зависит от его способности концентрироваться и добиться успеха, от его превращения в процессах размышления и самоосмысления в большую силу, от его принятого для самого себя решения противостоять напору всех сил. Следовательно, это - прохождение через все возможные отклонения, почерпнутое в определенный момент из себя самого усиление воли к цели, решения о смысле и ценности, которые также уже не могут быть далее рационализированы, а относятся к мгновенному творческому акту, составляющему понятие нового.
Это учение о свободе ведет к чрезвычайно важным последствиям для истории и с этими последствиями связаны другие родственные им особенности. Вследствие этого история становится в принципе непредсказуемой и поэтому любая мысль о создании охватывающего с ее полностью единого закона, будь то натуралистический или диалектический, неосуществима. Исконные глубины характера, из которых возникают самые свободные, ибо сами себя определяющие действия, не могут быть конструируемы и выведены, а, наоборот, могут быть открыты только из этих действий и лишь, исходя из них, помещены в определенную связь. Более того, эта характерологическая определенность не есть мистическая и законченная вещь, не есть интеллигибельная вещь в себе, а представляет собой нечто само себя порождающее в желании, мышлении и решении, самопорождение личности, которая является таковой лишь постольку, поскольку она сама себя производит из слияний идей и мотивов. Вся совокупность исторических законов и смыслов должна быть постигнута таким образом, чтобы внутри них сохранялась возможность этого самопорождения личности из надвигающихся сил. К этому присоединяется то, что такое самопорождение действует на самой различной глубине и с различными последствиями и что большинство действий совершается без подлинной связи с характерологическими глубинами, на поверхности, под любым давлением в результате несерьезного, быстрого или вообще совершенно необдуманного решения. Поэтому при сопоставлении с основной характерологической тенденцией и ее связью со смысловой тенденцией эти действия оказываются случаями, так как случай есть нечто, всегда возникающее из пересечения различных гетерогенных, не имеющих общего корня систем законов. И так как существуют самые различные системы законов, то такие пересечения необозримы и очень различны по сущности. Между самими историческими смысловыми связями образуются то способствующие им, то концентрирующие и возбуждающие, то расщепляющие, разъединяющие и колеблющие их скрещения. Все приходящие извне слияния


46

культур, столкновения, возрождения и преодоления, все испытываемые индивидом вследствие случайных встреч и знакомств влияния носят такой характер. Возможны также столкновения между смысловыми и чисто природными культурными связями, возникновение или исчезновение крупных талантов и одаренных людей, внезапная смерть близких к завершению своих целей вождей, голод, эпидемии и изменения климата, которые разрушают культуру. И наконец, существуют скрещения чисто гетерогенных каузальных систем между собой, которые, однако, оказывают влияние на историческую жизнь, например, совпадение неурожая с ростом населения, открытие месторождений золота в одном месте и недостаток металла в другом, или, скажем, известный случай, когда на голову прогуливающегося человека падает кирпич. Такие случайности играют в истории громадную роль. Из-за этого историю рассматривали часто как сферу случая. Само существование исторического исследования как будто подтверждает это, ибо оно зависит от случайного наличия или открытия исторически данных; и мышление предполагает случай, так как оно само есть не что иное, как логическое упорядочение случайно совпавшего. Крупный политик видит свою задачу в господстве над случайностями, а сведущие в делах мира аристократы, обозревающие многое в практической жизни, со скептической иронией преклоняются обычно в своих мемуарах перед его величеством случаем. Таким образом, эта громадная роль случая в самом деле имеет значение для идеи смысловых тотальностей истории, следовательно, для самого предмета истории. Во-первых, эти тотальности образуются всегда в точке пересечения гетерогенных воздействий и поэтому являют собой, хотя и в самой различной степени, сложные образования. Во-вторых, их смысловое единство никогда не сохраняется в чистом виде, и испытывает влияние чуждых элементов и случайностей, которые иногда проникают в его глубинные пласты, то разрушая их, то развивая, обогащая и оживляя, как придется. Но прежде всего, в-третьих, нет никакой уверенности в том, что подобные смысловые тотальности вообще всегда формируются в значительном, приводящем к господству количестве. Бывают однообразные эпохи, какой должно было быть, судя по орудиям и условиям жизни, бесконечное доисторическое время; бывают и времена чрезмерной зрелости и хаотичности, когда все содержание культуры беспорядочно перемешивается и основная пластичная направленность отсутствует, как, например, в хаотическом скоплении народов поздней античности и, быть может, в наше время. Большие и значительные смысловые тотальности встречаются редко, и их относительно единый расцвет длится недолго Пластическая сила истории то предполагает долгое время

47

действия, то беспорядочно разбрасывает свои результаты. Изображать такие эпохи трудно, даже невозможно: приходится держаться рассеянных, обособленных объектов, которые, быть может, допустимо считать представляющими целое или выборкой из чего-то необозримого. Правда, чем большим представляется значение случая, тем отчетливее становится,
с другой стороны, понимание того, что возможности свободы ограничены, что давление, производимое природой, регулярно и равномерно, что пластические силы смысла все время подчиняют себе случай и вступают в действие, стремясь двигаться преимущественно по прямым линиям. И тогда вновь
становятся доступны пересмотр возможностей, статистический анализ и духовное проникновение. Если же исходить из более высокой точки зрения, из больших по своему размеру каузальных систем и более широких смысловых связей, то случай может до известной степени утратить свой характер
чисто внешнего пересечения и дополнительного фактора.
Все взаимопересечения жизненных тенденций – борьба за существование; продолжающееся действие случая в качестве составной части развития жизни, рассмотренной в ее
содержании, - средство, способствующее этому развитию Взятые сами по себе, гуляющие люди и кирпичи относятся к различным системам; рассмотренное, исходя из понятия города, их возможное столкновение соответствует существу дела. Тем самым случай - уже не поиск образования исторических понятий, а материал, который оно предполагает и преодолевает в своих пластических членениях. В зависимости от того, чему оно отдает преимущество, это образование понятий будет оптимистичным или пессимистичным. Но и его пессимизм может быть героической верой в долг по возможности покорить себе случай, тогда как, с другой стороны, его оптимизм, следуя во всех случаях восстанавливаемому правилу, ведет к идее предопределения. Правда, при этом как в одном, так и в другом случае граница чистой истории преступается, однако не преступать ее в том или другом направлении действительно трудно. Над историческое окружает историю на
каждом шагу, и его воздействие может быть сдержано лишь очень строгим и всегда несколько произвольным самоограничением. Реализм и методическое сознание современности склонны к такому самоограничению и именно в этом проявляют свой научный характер, но одновременно и известную резкость и односторонность 37.
Это конституирование предмета истории. Решающим здесь предстает понятие индивидуальности и смысловой тотальности в их отношении к принуждению, осуществляемому созерцаемым жизненным единством исторического материала. Предмет истории мыслится по преимуществу покоящимся

48
и целостным, как, например, понятие Возрождения, Реформации, античности. Но само собой разумеется, что это просто результат обобщающей абстракции. В действительности он безостановочно пребывает во внутреннем движении и в своем отношении к другим предметам принадлежит бесконечному потоку становления и должен быть перемещен в него. Это не могло быть полностью скрыто и до сих пор. Теперь текучесть и всеобщая связь, устраненные вычленением и абстрагируемым отбором предмета, должны быть восстановлены.
Таким образом основное понятие исторической индивидуальности приносит с собой и понятие непрерывной связи в становлении, или, как обычно теперь говорят, развития Процессы внутри такого целого не определяются для исторического мышления просто единичными каузальными связями
между различными психическими процессами, из которых могут возникнуть творческие установления как особые уплотнения и открытия. Напротив, чисто каузальные процессы являют себя как одновременно проникнутые и определенные действующим в них смысловым единством или тенденцией, которая часто с трудом познается, а иногда и надламывается в игре случайностей или даже теряет свое единство, но в сущности действует повсюду, где вообще можно свести воедино и понять историческую связь. Это относится к историческим идеям, например, таким, как христианство, Возрождение, капитализм, феодализм и т. д. Нет сомнения в том, что лишь
благодаря этой тенденции единение тотальности может происходить как становящееся и как предстающее в своем развитии. Там, где не может быть обнаружена подобная тенденция, невозможно и понимание истории. Ясно также, что эта идея непрерывности значима не только для замкнутого в себе отдельного объекта, но и для взаимосвязи объектов. Так, отдельные периоды и историю отдельных городов мы соединяли в историю греческого народа, а ее вместе с другими крупными культурными сферами последующего времени - в целое западной культуры. Обоснование связи становления на основе подобной идеи смысла и ценности уже потому само собой разумеется, что предмет истории с самого начала мог быть выражен только в ней и поэтому в своем становлении также должен оставаться в ней. В этом заключено то важное логическое следствие, что непрерывное становление предметов истории, если оно поистине непрерывно, не может быть представлено чисто каузально как ряд обособленных единичных процессов; эти процессы слиты в некоем пронизывающем их, растворяющем их друг в друге и придающем им этим непрерывность единстве становления, которое логически описать очень трудно, но видение и чувствование которого составляют сущность исторического смысла О нем говорят едва ли не как

49

об особом органе познания, имея в виду именно способность понимать события, не соединяя их в виде отдельных каузальных процессов, а созерцая в слиянии и текучести в некоем единении становления, с чем, впрочем, должно быть связано и чувство, допускающее их ломку, надломленность, отклонения и всяческие затруднения. В отличие от естественнонаучного понятия каузальности здесь каузальному равенству противостоит не только заменяющее его каузальное неравенство или индивидуальная каузальность 38, но в еще большей степени устранение отдельных отношений в возвышающейся над всем непрерывности смысла, ценности, идеи, при этом творческая оригинальность в такой вообще совершенно немеханической связи менее бросается в глаза Этим, конечно, мы не хотим сказать, что в отдельных случаях процессы не следует связывать и объяснять по психологическому каузальному закону; речь идет о том, что такие отдельные случаи всегда
выступают из основы упомянутого течения и возвращаются в него и что следует одновременно принимать во внимание более широкую связь Это - различие, которое Гегель проводил между диалектически- конкретным и рефлектирующе-абстрактным исследованием связей исторического становления и которое все время в той или иной форме возникает из положения вещей. Его называли также различием между <эманационной> логикой и логикой, образующей эмпирические ряды. Это различение неизбежно возникает в историческом мышлении, и трудность заключается в том, чтобы соединить то и другое Непрерывность смысла выражается в процессах, которые могут быть исследованы посредством психологически каузального метода и одновременно подчинены индивидуальность и новообразованию, которые не могут быть объяснены с помощью этого метода Следовательно, в определенных пунктах должно быть возможно контролировать интуитивное непрерывно-созерцательное восприятие посредством каузального метода, тогда как при неизмеримости процессов нечего и думать о всестороннем его применении В действительности это никто и не делает, и подлинное деяние одаренного историка - видение больших конкретных структурных связей
И в конечном итоге это различие ведет в глубины понятия времени одно лежит в основе естественнонаучного постижения, иное - в основе исторического постижения становления Первое связано с пространством и с движением в пространстве, а тем самым и с понятием каузальности, второе
- с внутренним смыслом и памятью, которая властвует над пространственным и непространственным содержанием и заставляет его служить ориентации в настоящем и будущем Первое понятие делит время на точно ограниченные отрезки и

50

на происходящие в них процессы, что возможно только посредством сведения времени к пространственным процессам Напротив, историческое время - это поток, в котором ничто не ограничивается и не обособляется, а все переходит друг в друга, прошлое и будущее одновременно проникнуты друг другом, настоящее всегда продуктивно заключает в себе прошлое и будущее; измерение здесь вообще невозможно, допустимы лишь цезуры, более или менее произвольно помещаемые в соответствии со смысловыми связями и важными смысловыми изменениями. Хронологическое сведение этих процессов к пространственному выражению астрономического времени не более чем грубое внешнее средство ориентации, не имеющее ничего общего с внутренним делением, с внутренним медленным или быстрым прохождением этих процессов 39.
После всего сказанного очевидно, что понятие исторического развития надо резко отличать от существующего в философии истории понятия прогресса и естественнонаучного понятия эволюции. Первое - секуляризованная христианская эсхатология, идея универсальной, достигаемой всем человечеством конечной цели, которая перемещена из сферы чудес
и трансцендентности в сферу естественного объяснения и имманентности Эта идея вообще постижима только в вере и только в периоды подъема В отличие от нее понятие исторического развития есть просто движение и течение истории сами по себе, относящиеся ко всем так называемым состояниям. Оно относится всегда только к отдельным отрезкам истории и неспособно свести эти отрезки, совершенно различные, отчасти следующие друг за другом, к общему развитию И даже внутри каждой отдельной целостности общего развития объединяется ряд отдельных линий, имеющих в некоторых случаях общий корень или, во всяком случае, в конечном счете сливающихся в некое единство: но при этом каждая линия сохраняет свою направленность. Так, например, развитие протестантизма в отдельных странах совершенно различно, и одновременно повсюду происходит соединение узлов различных процессов развития, нередко очень разнородных по своему характеру В этом заключены главные проблемы исторического познания и искусства исторического изображения событий, в задачу которого входит дать картину взаимоотношения этих тенденций и одновременно описание всего процесса в целом. Однако поскольку такие процессы развития всегда составляют смысловую целостность, которая медленно формируется и следует из их предпосылок, то каждый раз, конечно, складывается впечатление более или менее отчетливо завершающих и выражающих свой смысл процессов
развития; но за этим подъемом всегда следует спад, ослабление или появление препятствий, которые воспринимаются

51

как быстрый или медленный упадок. О непрерывном, растущем и ведущем далее, все время расширяющемся общем прогрессе не может быть и речи: этого бы не выдержали, с этим бы не справились нервы людей Историческое понятие развития отличается и от естественнонаучного понятия каузальных временных рядов, к тому же вообще не имеющего большого практического значения, так как оно почти неприменимо к сложным общим процессам; прежде всего понятие исторического развития необходимо отличать от понятия эволюции, получившего благодаря Спенсеру значение технического термина, который исходит из сложности природных каузальных рядов и ведет от агрегации к дезагрегационным моментам. Конечно, и таким образом создаются системы возрастающей величины, взаимосвязанные и единые Однако здесь отсутствует именно характеризующая историю мысль о живом
органическом слиянии и инстинктивной непрерывности смысла, мысли, которая все пронизывает и создает, в которой благодаря памяти ежеминутно могут быть творчески соединены прошлое и настоящее. Названные образования понятий в корне различны, и даже если счесть необходимым метафизически придать и телесным агрегатам целевую связь и приписать прежде всего биологическим системам организующую идею, подобное понятие развития все-таки, несмотря на проводимое сближение, будет полностью отличаться от понятия исторического развития, которое не нуждается в таких толкованиях и подспорье, а созерцается в своем смысле и содержании как жизненное и структурное единство. В историческом понятии, как и в предмете истории, речь идет о созерцательной абстракции, об абстрагирующем вычленении, которое бы соответствовало конкретному предмету, а не стирало бы полностью созерцаемость. Поэтому <историческое видение> и есть подлинная сущность истории и одновременно мышление
Дальнейшее важное следствие этой логической сущности понятия развития состоит в том, что содержание и тенденцию каждого комплекса развития надлежит в первую очередь проверять с точки зрения его непосредственного, наличного в нем смысла. Эти комплексы развития не являются просто продуктами усложнения и агрегаций, как утверждают позитивисты и сторонники инспирированного ими направления психологии, согласно которым каждый такой комплекс следует всегда сводить к последним психическим свойствам разума или аффектов, причем особенности его содержания объясняются лишь из применения этих свойств к все усложняющемуся познанию и рассмотрению материалов <среды> Следуемый из этого вывод, что все должно познаваться, исходя из психологии первобытных народов, одновременно невозможен и бессмыслен Ибо при наличии колебаний в определении,

52

какие живые существа следует считать людьми, и в огромных временных периодах датировать начало человеческого рода и конструировать в качестве точки отправления нормальный тип первобытного человека невозможно 40. С другой стороны, <более высокий>, относящийся к культурной истории комплекс совершенно очевидно представляет собой нечто новое и своеобразное. Иисус. Будда, Лютер и идущее от них развитие не могут быть
объяснены возвращением к первобытным народам. Объяснение следует искать в чем-то своеобразном и новом, которое сами упомянутые мыслители определяют как озарение или вдохновение. Совершенно так же обстоит дело в искусстве, науке и во всех других областях. Лишь ощутив своеобразное и новое, можно перейти к объяснению и установлению непрерывности. Это относится и к каждой рационалистической психологии, которая, как и большинство феноменологических психологий культуры или психологий как наук о духе, работает с сущностными исконными типами или исконными идеалами различных классов ценности и соответствующих им актов для того, чтобы в свою очередь определить исторические комплексы как просто усложнения, смешения, адаптации и индивидуализации, причем индивидуальность может и должна быть объяснена. Эти <сущностные законы> всегда более или менее произвольно заимствуются из своего рода средних срезов развитой культуры, а не у диких народов, вследствие чего они богаче по содержанию, но при этом ничуть не более прочны и исконны, что же касается усложнении, которые, по мнению этих исследователей, еще не могут быть исследованы современными методами, то они вообще не могут быть в своем ядре выведены каузально- генетически, их ядро вообще нечто <сущностно> новое, постигаемое только самостоятельным созерцанием и анализом
Граница между психологией любого рода и историей состоит в том, что психология стремится, будь то из натуралистических принципов или из положений наук о духе, исходя из <элементов> первобытной культуры или из <сущностных законов> развитой культуры, к прочным и замкнутым величинам, которые в истории якобы лишь усложняются и обусловливаются,
тогда как история видит истинно новое в слиянии мотивов. Поэтому-то история остается по отношению к психологии чем-то иным и независимым, в какой бы мере ей ни приходилось принимать во внимание психологические законы и формы. Но это формы, в которых продуктивная жизнь прорывается из скрытой основы, в непрерывности становления, в общем потоке каузальных.
научно познаваемых мотивов и все-таки не только из них Понятие развития в этом смысле принадлежит истории, а несовершенно химерической психологии развития 41.
Поскольку понятие исторического развития тесно связано с мыслью о создаваемом нами самими дальнейшем развитии в

53

настоящем и будущем и поскольку поэтому материальная философия истории должна тесно примыкать к ней, этой мыслью мы будем еще. много заниматься в дальнейшем. В третьей главе мы подвергнем ее особому анализу с точки зрения ее значения для философии истории и остановимся на ее разработке в предшествующих работах. Здесь же речь идет только о ее значении для эмпирического исследования.
Установлением обоих понятий, понятия исторического предмета и понятия исторического развития, которые соответствуют в естественных науках понятиям субстанции и образования рядов и все-таки носят совсем иной характер, и прежде всего установлением различия между хронометрическим временем и конкретной длительностью, достигнута глубочайшая противопоставленность истории математически механическому естествознанию. Попытка подойти к этим особенностям с помощью высшей математики, посредством бесконечно малых величин оказалась совершенно несостоятельной. Невозможно также вывести это различие из особенности
психологического материала истории, так как особенность этого материала обнаруживается лишь в процессе исторического исследования и изучения, тогда как экспериментальная психология по возможности приближается к понятиям естественнонаучных законов. Следовательно, речь в самом деле идет о своеобразных логических принципах, которые все отчетливее и яснее выступают в историческом познании и отношение которых к совершенно противоположным принципам естественных наук не создает никаких трудностей, если не считать, что последние в принципе исключают любой другой метод; если, в частности, понимать закон сохранения энергии не как замкнутую систему и считать, что он допускает прорыв духовной жизни из телесного мира и воздействие на него Об этом пойдет речь в конце этой главы.
Однако здесь необходимо еще бросить взгляд на абстрактные исторические науки, образующие законы и типы. Их метод очень близок методу естественных наук, ибо они изучают мир истории посредством индукции, сравнения и предпосылки правил и аналогий во всем происходящем и таким
образом стремятся создать правила для исследования индивида. Возможность этих методов основана на том, что мир истории всегда создает свои индивидуальные образования из однородного материала в одинаковых психологических формах и под сильным влиянием длительно сохраняющихся природных условий. Поэтому, несмотря на все случайности и на всю свободу, средняя линия все время обнаруживается Что с помощью образования психологических законов, индукции и сравнения в историческом исследовании могут быть в самом деле получены значимые абстрактные законы исторического

54

познания, давно доказано самим существованием многих наук такого рода и их роли в историческом понимании. Они представляют собой научное отражение того, что в повседневной жизни подводится под каждый отдельный случай как полученные опытным путем категории постижения и позволяет ориентироваться в практической жизни. Следовательно, такие науки связаны с самой природой вещей и требуются определенными сторонами предмета, который вплоть до самой сублимированной и индивидуальной особенности проникнут общими связями. Общие понятия и законы, которые должны быть
здесь открыты, полностью отличаются от тех, которые действуют в естественных науках, ибо в них отсутствует математизация и понятийная необходимость. Они выведены из текучего материала и из тысячи индивидуальных единичных явлений и поэтому - за исключением нескольких выведенных с помощью формальной психологии законов - могут считаться
скорее эмпирическими правилами, чем законами. Поэтому ошибочно было бы выводить эти правила из особой логической установки по отношению к предмету, а не из него самого и заключенных в нем самом логических требований; еще более ошибочно было бы обозначать эти понятия как естественно-научные или относительно таковые; это - подлинно исторические понятия, только исторические абстрактно и закономерно, совершенно так же, как в естественных науках, наоборот, существуют своеобразные, связанные с их предметом индивидуально описывающие понятия, которые очень отличаются от исторических индивидуальных понятий и которые предпочтительнее обозначать как естественнонаучные понятия развития. Особенностью понятий исторического закона объясняется то, что, будучи очень общими, они дают лишь абстрактные и смутные понятия, а приближаясь к конкретному, переходят в описание сравниваемых индивидуальностей. Граница здесь всегда текуча и постоянно возможен скользящий переход от
исторических законов позитивизма к органологии немецкой романтически-исторической школы, от собственно социологии к историческому изложению 42 Последнее происходит прежде всего тогда, когда от социальной статики переходят к динамике, всегда переходящей в конкретную историю Только для
статичного состояния могут быть приближенно сформулированы законы.
Такие науки присутствуют при попытках построить этологию или характерологию, которые совершались от Теофраста до Милля и рассматривались как выводы из типизирующей понимающей психологии, они несомненно служат категориями для понимания индивидуального, в рамках которых оно только и может быть понято, ограничено и определено
Об этом уже шла речь выше. Далее, вообще возможна психо-

55

логия как наука о духе, которая экспериментальными методами определяет формы психических явлений, виды и следствия апперцептивных переплетений, постоянно повторяющиеся основные напряжения психических сил, как это сделано в психологии народов Вундтом и Фиркандтом; сюда можно отнести также социальную психологию Мак Дугалла и французов. Но прежде всего здесь следует вспомнить и о социологии, которая в последних замечаниях уже затронута. Эта дисциплина, правда, еще не достигла своего завершения, в ней еще не определены однозначно ни центральная проблема, ни систематическое членение материала. Лишь чтобы не проявить слишком большую неопределенность, я осмеливаюсь попутно указать на мое понимание того и другого 43 Социология изучает сущность и законы образования общества
как такового, совершенно не уделяя внимания тому, на каком материале и из каких интересов это происходит. Поэтому она исходит из социальной психологии, дополняя ее данными, полученными из созерцания исторического материала Так возникает, во-первых, формальная социология, ряд классических примеров которой дал Зиммель. Однако поскольку каждое из различных содержаний культуры - хозяйства, государства, искусства, религии, науки и т. д. излучает особую силу социального формирования, то второй предмет социологии - содержательная социология хозяйства, государства,
науки, религии и т. д., а которой в значительной степени уже приходится совершать переход к учению об <идеальных типах>44 Логическую основу для этого дал в первую очередь Макс Вебер, приведя великолепные примеры. Все эти работы по формальной и содержательной социологии исходят из первоначального группового единства и вновь соединяются отделившись от него или обособившись внутри него, в государственные, внегосударственные и надгосударственные целостности, которые в тесном смысле обычно называют <обществом> и из которых социология вначале, например в
работах Шеффле, Конта и Спенсера, исходила как из своего подлинного объекта. Данная третья проблема только и дозволяет большую типизацию. Это, в-четвертых, ведет к сравнению процессов образования общества у различных народов и народных групп, к совпадающим картинам чередования различных социальных состояний, таких, как первобытный период, средние века, развитая культура, упадок. Здесь уже действуют отнюдь не законы, а только схемы, которые при каждом применении надлежит корректировать, исходя из особых обстоятельств. Однако эти схемы очень ценны, как убедительно показали Теннис, Лампрехт, Брейзиг и Шмоллер И, наконец, взятых, к этому примыкают проблемы социологии культуры, вопросы, возникшие из марксистского учения о

56

базисе и надстройке, об отношении высоких, тонких, подвижных духовных элементов культуры к массивным, плотным и длительно сохраняющимся основам экономического и политического характера; комплекс этих вопросов все настойчивее требует уяснения и может быть схематически решен только
посредством сравнительной индукции, что позволит затем действительно постигнуть его в каждом отдельном случае Начало уяснению этой проблемы положили работы Макса Вебера и - в значительно более скромной степени - мои; в работах марксистов же она превратилась просто в средство агитации 45
Рассматривать это здесь более подробно невозможно. Ведь все эти абстрактные исторические науки о законах и типах являются для подлинной, изображающей прошлое истории лишь вспомогательными науками, которые позволяют видеть и группировать постановки вопросов, категории, схемы, средства, но сами по себе вообще не дают картины и понимания исторического мира. Между тем лишь этим как подлинной целью истории мы здесь занимаемся. Поэтому для подлинной, центральной исторической логики на переднем плане безусловно стоят рассмотренные выше понятия конструирования предмета истории и ее полного смысла развития
Уже здесь ясно, какое громадное значение имеет такая логика истории для философского и мировоззренческого момента истории Если все это верно, то мы, ни в коей степени не затрагивая естественные науки и не посягая на их значение, можем быть свободны от всего натуралистического принуждения абстрактных законов естественных наук, от холодной чисто логической необходимости, лишенной смысла и цели. От все расчленяющих, а затем вновь искусственно соединяющих атомистических теорий, от расслабляющего детерминизма и установления путем сравнения значимого равенства, от
которых нас не может освободить и конструкция особой психической каузальности. Тогда мы вновь свободны для определения автономности живой ценности и ее оценки из сиюминутной собственной необходимости, свободны для выбора того, что представляется нам в истории наиболее значительным в этом смысле, свободны от массы безразличного и мертвого для нас Мы вновь живем в целом, движущемся, творческом и понимаем ответственность момента и личностного решения. Перед нашим взором уже не цепь абстрактных необходимостей, в которых новой и особенной является лишь комбинация, а общая сумма и сущность остаются неизменными, перед нашим взором - находящаяся в движении драма, происходящая на этой Земле и разыгрывающаяся на вершинах органического развития жизни со всеми ее взрывами и непредвиденными неожиданностями, с широтой и глубиной а качестве

57
предпосылок великого и высокого и со всеми различиями: ценного и лишенного такового, или даже со всеми различиями глупого и дурного, совершенно так же, как мы все это в самом деле переживаем в действительности и с трудом пытаемся отрицать во славу плохо понятой науки. Мы преодолели болезнь дурного историзма, который был главным образом об остальном вскоре пойдет речь ниже - плохо понятым приспособлением истории к отдельным элементам, общим законам, образованию рядов и необходимым требованиям естественных наук. Проклятие натуралистического детерминизма, не имеющего ничего общего с религиозной идеей предопределения, с него снято. Искусственная абстрактность, с помощью которой пытались спасти наряду с этим детерминизмом ценности и значения, уступает место логически ясной созерцательности и впечатлению от самих предметов. Мы возвращены жизни, но не задыхаемся в ее путанице, а можем превратить положения ее порядка и строя, которым мы инстинктивно следовали и которые были даны нам вместе с самой жизнью, в научные правила и принципы формирования, не теряя при этом самой жизни.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории 9 николай
Истории развития процесса
чуждых тотальных исторических процессовgt
542 546стюарты династия шотландии
Историзм