<<<     ΛΛΛ     >>>   

Итак, этика Шопенгауэра простирается до той области, где имеет силу
миро- и жизнеотрицание, которое в состоянии сохранять в себе этическое
содержание. Она является лишь прелюдией и подготовкой к освобождению от
мира. В конечном итоге снятие воли к жизни происходит в интеллектуальном
акте. Если человек понял, что весь мир явлений - суета сует и что его воля к
жизни не должна серьезно считаться с миром и самой собой, то он обрел
избавление от жизни. Вопрос о том, как долго он еще будет сознательно
принимать участие в игре, не имеет уже никакого значения.

Пессимистическому мировоззрению Шопенгауэра не свойственны то величие и
спокойствие, которыми преисполнены индийские мудрецы. Он ведет себя подобно
нервному и болезненному европейцу. Там, где восточные мудрецы величественно
вступают в мир надэтического, постигнув во всей глубине идею освобождения от
мира, и минуют добро и зло как давно преодоленные этапы пути, Шопенгауэр
выглядит бедным европейским скептиком *. (* О том, что человек, постигший в
совершенстве идею миро-и жизнеотрицания, становится святым, несмотря на то,
что он может совершать, согласно обычным воззрениям, неэтические поступки,
говорят упанишады и тексты бхагавадгита. ).

Неспособный жить созданным им самим мировоззрением, он цепляется за
жизнь, как за деньги, ценит гастрономические наслаждения больше, чем услады
любви, и презирает людей сильнее, чем им сочувствует. Чтобы оправдать себя,
он выступает в книге "Мир как воля и представление" (где он говорит именно о
подавлении воли к жизни) против того, чтобы тот, кто переживает священный
поворот в своем сознании, превращался в святого.

"Вообще, - пишет он, - странно требовать от моралиста, чтобы он не
проповедовал иных добродетелей, кроме тех, какие сам имеет" *. (* А.
Шопенгауэр, Мир как воля и представление, стр. 398). Задачей философии он
считает воспроизведение сущности мира в абстрактных, общих и четких понятиях
и внедрение ее в виде таких рефлективных отображений в устойчивые,
сложившиеся понятия рассудка.

Здесь философия Шопенгауэра совершает самоубийство. Гегель с полным
правом говорил, что философия есть рефлективное, а не императивное мышление,
ибо его философия не стремилась быть ничем иным. "Мир как воля и
представление", однако, обращается к воле к жизни в назидательном и
заклинающем тоне. Эта книга должна, таким образом, быть жизнеисповеданием
того, кто сочиняет ее.

То, что Шопенгауэр на мгновение перестает говорить скептически об
этике, имеет веское основание. В существе самого миро- и жизнеотрицания,
которое он выдает за этику, заложена невозможность его последовательного
развития. Уже у брахманов и Будды эта философия вынуждена сделать большие
уступки жизнеутверждающему мировоззрению. У Шопенгауэра, однако, эти уступки
идут так далеко, что он даже не пытается согласовать теорию и практику и
вынужден прибегать к явно сомнительным идеям.

Правда, Шопенгауэру удается ярко раскрасить этическое покрывало,
которое он набрасывает на свое миро- и жизнеотрицание. Но создать из него
подлинную этику ему не удается, как не удалось это и индийским мыслителям.

Фридрих Ницше (1844-1900) в начале своей творческой деятельности
развивал идеи в духе Шопенгауэра *. (* Ф. Ницше, Несвоевременные размышления
(4 выпуска, 1873-1876); Человеческое и слишком человеческое (3 тома,
1878-1880); Оптимистическая наука (1882); Так говорил Заратустра (4 выпуска,
1883-1885); По ту сторону добра и зла (1886); О генеалогии морали (1887);
Воля к власти (из научного наследства, 1906) [русск. пер.- Полн. собр. соч.,
М., 1909-1912].). Один из выпусков "Несвоевременных размышлений" носит
подзаголовок "Шопенгауэр как воспитатель". После этого он проделал такой
путь развития, который привел его к идеалу научного позитивизма и
утилитаризма. Самим собой он становится только тогда, когда, начиная с
"Оптимистической науки" (1882), пытается создать философию высокого
жизнеутверждения, обращая свое мировоззрение против Шопенгауэра, против
Христа и против утилитаризма.

Его критика философской и религиозной этики носит страстный и резко
враждебный характер, но одновременно она глубоко содержательна. Он бросает
подобной этике два упрека: первый заключается в том, что она не в ладах с
истиной, и второй - она не позволяет человеку стать личностью. Он
высказывает то, что уже давно назрело. Еще скептики вскрыли многие
недостатки этой этики. Но Ницше излагает свою критику как человек, ищущий
истину и озабоченный духовным будущим человечества, и придает ей тем самым
новое звучание и новое значение.

Современная ему философия полагала, что решила в основном этическую
проблему, согласившись с точкой зрения биологического и социологического
утилитаризма в том, что в области индивидуальной этики нельзя уже сделать
никаких открытий. Ницше опровергает все эти утверждения и показывает, что
любая этика покоится прежде всего на индивидуальной этике. Он вновь
выдвигает в элементарной форме вопрос о сущности добра и зла, с которым, как
считалось, уже давно покончено. У Ницше, как и у Канта - хотя на другом
фоне, - вновь ярко вспыхнул свет истины, утверждающей, что этика по своему
внутреннему существу есть самосовершенствование. Поэтому Ницше и принадлежит
достойное место в первом ряду моралистов человечества. Его никогда не
забудут те, кто испытал всю силу воздействия его идей, когда его страстные
творения, как весенний ветер, налетели с высоких гор в долины философии
уходящего XIX века, ибо они останутся всегда благодарны этому мыслителю,
проповедовавшему истину и веру в личность.

Этика, согласно Ницше, утратила свою истинность именно потому, что
взяла понятия добра и зла не из арсенала идей человека о смысле его жизни, а
выдумала их сама для того, чтобы сохранить отдельных индивидов в подчинении
коллективу. Слабые убеждают себя, что любовь и сострадание хороши, потому
что это их устраивает. Так все люди, пребывая в заблуждении, пытаются
принудить себя считать высшим смыслом существования самопожертвование и
служение другим. Но эти идеи не становятся действительно их внутренним
убеждением. Они живут, не имея собственного представления о том, что делает
ценной их жизнь. Истина, которую они исповедуют вместе с толпой, - это
мораль покорности и самопожертвования. Но они сами не верят в эту истину,
чувствуя, что самоутверждение есть нечто естественное; в своих действиях они
руководствуются им, не признаваясь себе в этом. Они не подвергают сомнению
общественный этический авторитет идеи смирения и самопожертвования, а,
наоборот, способствуют тому, чтобы укрепить ее, действуя из страха, что
кто-либо более сильный, чем они, станет для них опасным в случае, если
разрушатся эти сдерживающие людей этические оковы.

Итак, существующая этика есть учение, с помощью которого обманывают
человечество, с одной стороны, а с другой - сами люди обманывают себя.
Подобные гневные речи Ницше оправдываются тем, что этика смирения и
самопожертвования принципиально избегала деловой и ясной полемики с
действительностью. Эта этика держалась, собственно, на том, что оставляла
туманной саму меру жизнеотрицания. В теории она пропагандирует принцип
жизнеотрицания, в действительности же она протаскивает свою неестественную и
хилую идею жизнеутверждения. Ницше разоблачает ее ложный пафос и доказывает,
что только та этика может стать действительной этикой, которая в результате
собственного размышления постигает смысл жизни и честно полемизирует с
действительностью.

Индивидуальная этика должна предшествовать любой социальной этике.
Первый вопрос, который должна рассматривать этика, состоит в том, чтобы
выяснить, что она служит не обществу, а совершенствованию индивида. Признает
ли она в человеке личность или нет? Существующая этика, говорит Ницше, на
этот вопрос положительно ответить не может. Она не дает возможности человеку
развиваться, уподобляя людей изуродованным шпалерным деревьям. Идею смирения
и самопожертвования она преподносит людям как понятие совершенства. Но она
абсолютно не понимает сущности этического, заключающегося в том, что человек
един по своей природе и истинен в себе.

Что благородно? - гневно вопрошает Ницше, ставя тем самым перед своими
современниками этот забытый этический вопрос. Те, которых взволновала
истина, клокотавшая в этом вопросе, и страх, дрожью прозвучавший в нем,
глубоко поняли, что дал миру этот отшельник. Если жизнеотрицание таит в себе
так много неестественного и сомнительного, оно не может быть этикой. Этика
должна содержать в себе высшую мораль жизнеутверждения.

Что же означает эта высшая мораль жизнеутверждения? Фихте и вообще
философы спекулятивного направления усматривают ее сущность в том, что воля
человека осознает себя в бесконечной воле и поэтому приобщается к универсуму
не только по естественным законам, а входит в этот универсум сознательно и
по своему желанию в качестве активной энергии в рамках бесконечной воли.
Ницше утверждает, что и в этом случае не предлагается какого-либо
убедительного содержания высшим мотивам жизнеутверждения, так как оно
остается в сфере абстракций. Сам же Ницше намерен любой ценой ограничиться
рамками элементарной, естественной морали. По этой причине он, как и
философы типа Сократа, избегает общих философских рассуждений об универсуме.
Он высмеивает тех, кто не удовлетворяется тем, чтобы принизить человека, но
еще и искажает реальную картину мира, изображая человека в качестве его
представления.

Первоначально Ницше надеялся обосновать высшую мораль жизнеутверждения
как развитие воли к жизни, к высшей духовности. Однако при первых же
попытках изложения этих идей они принимают несколько иную форму. Высшая
духовность означает на деле отказ от естественных стремлений и естественных
требований к жизни и переходит, по существу, в жизнеотрицание. Высшее
жизнеутверждение может, следовательно, заключаться только в том, что все
содержание воли к жизни претерпевает максимальный подъем. Человек выполнит
задачу своей жизни лишь при условии, если он свободно и абсолютно
сознательно будет утверждать все, что в нем есть... в том числе и свое
стремление к власти и свои нечистые желания.

Ницше, однако, не в состоянии устранить противоречие между духовным и
естественным в природе человека. Как только он начинает выдвигать
естественное, духовное отходит на задний план. Постепенно, под заметным
влиянием прогрессирующей психической болезни, его идеальный человек
превращается в "сверхчеловека", который выходит победителем из всех
испытаний, посылаемых ему судьбой, и в беспощадной борьбе утверждает свою
власть над другими людьми.

Ницше уже заранее был обречен на то, чтобы при разработке своей морали
жизнеутверждения и преобразовании ее в высшую мораль жизнеутверждения
кончить более или менее бессмысленным прожиганием жизни. Он действительно
хотел подчеркнуть высшее стремление воли к жизни, не намечая никакой связи
ее с универсумом. Но высшее жизнеутверждение может существовать только там,
где оно пытается осознать себя и как мироутверждение.

Жизнеутверждение само по себе не в состоянии перейти в высшее
жизнеутверждение, какую бы форму оно ни принимало, - в лучшем случае оно
может только подняться на ступень выше. Не имея ясной цели, оно, подобно
судну с закрепленным рулем, кружится на одном месте.

Ницше инстинктивно отвергает идею преобразования жизнеутверждения в
мироутверждение и отрицает такой путь развития его в высшее этическое
жизнеутверждение. Преобразование жизнеутверждения в мироутверждение означает
смирение перед миром. Это свидетельствует лишь о том, что в самом
жизнеутверждении обнаружились моменты жизнеотрицання. Но именно это
объединение Ницше и хочет ликвидировать по той причине, что обычная этика
потерпела крах на этом...

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Отстоять впервые им осознанный как необходимыйабсолютный характер нравственного
Надеяться преобразоватьего в культурное государство
Диктуемое надличнойответственностью
Швейцер А. Культура и этика 10 познание
Человек поднимается наддействительностью