<<<     ΛΛΛ     >>>   

Идея либидозных трудовых отношений в развитом индустриальном обществе находит слабую поддержку в традиции западной мысли, а там, где такая поддержка обнаруживается, в ней начинают видеть угрозу. Преобразование труда в удовольствие является центральной идеей гигантской социалистической утопии Фурье. Если

...промышленность -это судьба, назначенная нам создателем, можно ли представить себе, что он хочет принудить нас к ней и что он не предоставил каких-то более благородных средств, каких-то вознаграждений, способных преобразовать труд в удовольствие.* (* Armand F., Maublanc R. Fourier: Texts Choisis. Paris: Editions Sociales Internationales, 1937, III, 154. - Примеч. авт.)

Фурье настаивает на том, что такое преобразование требует полного изменения социальных институтов: распределение социального продукта в соответствии с потребностями, выполнение функций в соответствии с индивидуальными способностями и наклонностями, постоянная перемена функций, короткие периоды работы и т.д. Но возможность "привлекательного труда" (travail attrayant) проистекает прежде всего из высвобождения либидозных сил. Фурье предполагает существование attraction industrielle ** (** притягательность промышленного [труда] (фр.). -Примеч. пер.), способствующей наслаждению в процессе сотрудничества. Ее основу в природе человека составляет attraction passionnee*** (*** страстное влечение (фр.). - Примеч. пер.), которую не может задушить оппозиция ни разума, ни долга, ни предрассудков. Эта attraction passionnee преследует три главные цели: доставление "наслаждения всем пяти чувствам", формирование либидозных групп (дружбы и любви) и установление гармоничного порядка, организующего работу этих групп в соответствии с развитием индивидуальных "страстей" (внутренняя или внешняя "игра" способностей)* (* Ibid., II, 240ff.- Примеч. авт.) Фурье ближе чем кто-либо из утопических социалистов подходит к пониманию связи свободы с нерепрессивной сублимацией. Однако в его детально разработанном проекте реализации этой идеи он перепоручает ее гигантской организации и аппарату управления и, следовательно, сохраняет элементы репрессии. Трудовые сообщества phalanstere скорее предусматривают "силу через радость", чем свободу, придание эстетичности массовой культуре, чем ее упразднение. Труд как свободная игра не признает администрирования; только отчужденный труд поддается организации и регламентации рациональным порядком. Нерепрессивная сублимация, хотя и использует его как основу, создает свой собственный культурный порядок этой сферы.

Подчеркнем еще раз, что нерепрессивная сублимация совершенно несовместима с институтами принципа производительности и предполагает его отрицание. Это тем более важно, поскольку постфрейдовская психоаналитическая теория обнаруживает отчетливую тенденцию к забвению этого противоречия и восхвалению репрессивной производительности как формы самореализации человека. Разительный пример находим в статье Айвза Хендрика "Труд и принцип удовольствия"** (** Psychoanalutic Quarterly, Vol. XII, § 3 (1943). - Примеч. авт.) Он считает, что "потребность и энергия для использования в труде физиологических органов" исходит не от либидо, но скорее от особого влечения - "инстинкта мастерства". Его цель "контролировать или изменять фрагмент окружающей среды... благодаря искусному использованию перцептивного, интеллектуального или моторного умений". Позыв к "объединению и умелой деятельности интеллектуально и эмоционально переживается как потребность выполнения результативной работы"*** (*** Ibid., p. 314. - Примеч. авт.) Поскольку труд рассматривается скорее как удовлетворение инстинкта, чем его "временное отрицание", сама работа "доставляет удовольствие" в процессе результативной деятельности. Удовлетворение инстинкта мастерства рождает "удовольствие от труда", которое обычно совпадает с либидозным удовольствием, так как формообразования Я, участвующие в труде, "как правило, а возможно и всегда, совместно используются для разрядки избыточного либидозного напряжения"* (* Ibid., p. 317. - Примеч. авт.)

Как и обычно, пересмотр теории Фрейда оборачивается теоретическим регрессом. Если предположение особого инстинкта ставит проблему, то принятие особого "инстинкта мастерства" идет гораздо дальше: тем самым разрушается в целом структура и динамика "психического аппарата", разработанного Фрейдом. Более того, сглаживаются наиболее репрессивные черты принципа производительности путем интерпретации его как удовлетворения инстинктивной потребности. Труд в чистом виде является главным социальным проявлением принципа реальности. Поскольку труд (согласно Фрейду) обусловлен задержкой и отклонением удовлетворения инстинктов, он находится в противоречии с принципом удовольствия. Если удовольствие от труда "обычно совпадает" с либидозным удовольствием, сама концепция принципа реальности становится бессмысленной и ненужной, а формообразования влечений, описанные Фрейдом, предстают как анормальное развитие. Не спасает принцип реальности и постулирование (как это делает Хендрик) самостоятельного принципа труда, ибо если принцип реальности не управляет трудом, ему практически нечего делать в этом мире.

Разумеется, существует труд, который доставляет удовольствие благодаря умелому использованию органов тела, "приспособленных к труду". Но вопрос в том: какой труд и какое удовольствие? Если удовольствие действительно возникает в акте работы, а не приходит извне, оно должно быть следствием деятельности органов тела и тела как целого, активизирующей эрогенные зоны или эротизирующей тело в целом - иными словами, удовольствие должно быть либидозным. В условиях действительности, управляемой принципом производительности, такой либидозный труд - редкое исключение и возможен либо за пределами, либо на периферии мира труда - как "хобби", игра или в непосредственно эротической ситуации. Нормальный труд (социально полезная профессиональная деятельность) при преобладающей форме разделения труда обустроен таким образом, что индивид не удовлетворяет в трудовом процессе своих собственных побуждений, потребностей и способностей, а выполняет предуказанную функцию. Однако Хендрик игнорирует факт отчужденного труда, преобладающего в условиях данного принципа реальности. Безусловно, и отчужденный труд не исключает напрочь "удовольствия". Машинистка, вручающая безукоризненно отпечатанный материал, портной, демонстрирующий превосходно сидящий костюм, парикмахер, создающий великолепную прическу, разнорабочий, выполнивший свою норму, - всем им доступно удовольствие "хорошо сделанной работы". Однако это удовольствие либо приходит извне (предвосхищение вознаграждения), либо (что само уже свидетельствует о репрессии) рождается осознанием удачности профессионального выбора и доставшегося места, а также своего вклада в функционирование аппарата. В любом случае такое удовольствие не имеет никакого отношения к удовлетворению первичных влечений. Связывать работу на сборочном конвейере, в офисах и магазинах с инстинктивными потребностями означает возносить хвалу дегуманизации как удовольствию. Неудивительно, что Хендрик рассматривает как "грандиозную проверку воли людей к результативному выполнению своей работы" эффективное функционирование армии, не обремененной более "фантазиями о победе и приятном будущем" и продолжающей сражаться по одной-единственной причине: работа солдата состоит в том, чтобы сражаться, а "выполнение работы до сих пор было единственным осмысленным мотивом"* (* Ibid., p. 324. - Примеч. авт.) Провозглашать, что работа должна быть сделана, только потому что это "работа", - это поистине вершина отчуждения, абсолютная потеря свободы влечений и интеллектуальной свободы, репрессия, ставшая уже не второй, а первой природой человека.

В противоположность такого рода аберрациям истинный дух психоаналитической теории живет в бескомпромиссных усилиях, обнажающих антигуманистические силы, скрытые за философией производительности:

Из проклятия, которым он всегда был для наших отдаленных предков, тяжелый труд превратился в добродетель... Наших детей следует воспитывать так, чтобы работа для них не была невротической необходимостью. Необходимость работы - невротический симптом, костыль, попытка придать себе ценность даже в случае отсутствия особой потребности в работе.* (* Chisholm С. В. The Psychiatry of Enduring Peace and Social Progress (panel discussion) // Psychiatry, Vol. XI, §1 (1946), p. 31. - Примеч. авт.)

В условиях отсутствия подавления сексуальность обнаруживает тенденцию к "перерастанию" в Эрос, т.е. к самосублимации в долговременные и расширяющиеся отношения (включая трудовые), которые способствуют усилению удовлетворения. Но когда Эрос стремится "увековечить" себя в нерушимом порядке, он наталкивается на сопротивление - и прежде всего царства необходимости. Разумеется, существует возможность преодоления нужды и бедности, преобладающих в мире, и установления всеобщей свободы, но, по-видимому, только при сохранении основы существующего общества - непрекращающегося труда. Ни технологический прогресс, ни завоевание природы, ни рационализация человека и природы не смогли и не смогут устранить необходимость отчужденного труда, необходимость механической, лишенной удовольствия работы, не обещающей индивиду никакой самореализации.

Однако само прогрессирующее отчуждение увеличивает возможность свободы: чем более внешним по отношению к индивиду становится необходимый труд, тем меньше этот индивид оказывается вовлеченным в царство необходимости. С ослаблением требований господства происходит количественное сокращение времени и энергии, расходуемых в процессе труда, которое ведет к качественному изменению человеческого существования: его содержание тогда определяется скорее свободным, чем рабочим временем. Царство свободы, расширяясь, становится подлинным царством игры - свободной игры индивидуальных способностей, способной создать новые формы осуществления

и раскрытия мира, что, в свою очередь, повлечет трансформацию царства необходимости и борьбы за существование. Изменившееся соотношение между двумя мирами человеческой реальности означает перемену соотношения между желаемым и разумным, между инстинктом и разумом. С преобразованием сексуальности в Эрос инстинкты жизни развивают свой чувственный порядок, и в то же время разум становится чувственным настолько, что познает и использует необходимость для защиты и обогащения инстинктов жизни. И уже не только художественная культура, но и сама борьба за существование становится фундаментом эстетического опыта. Все это подготавливает новую рациональность. Репрессивность разума, свойственная власти принципа производительности, не принадлежит к царству необходимости per se. В мире принципа производительности удовлетворение сексуального инстинкта в значительной степени зависит от "отключения" разума и даже сознания ненадолго (законным способом или тайком) забыть о частных или общих невзгодах, прервать благоразумную рутину жизни, долга, офиса, почетного положения. Счастье неразумно по определению - как сопротивляющееся подавлению и контролю. Напротив, за пределами принципа производительности инстинктивное удовлетворение тем более нуждается в сознательном усилии для создания новой рациональности, чем менее оно является побочным продуктом рациональности угнетения. В свою очередь, чем свободнее развивается сексуальный инстинкт, тем свободнее утверждает себя его "консервативная природа". Стремление к устойчивому удовлетворению не только способствует разрастанию строя (order) либидозных отношений ("сообщество"), но также и его увековечению. Принцип удовольствия проникает в сознание. Эрос создает новую форму разума. Теперь разумным становится то, что поддерживает порядок удовлетворения.

Поскольку борьба за существование превращается в сотрудничество с целью развития и осуществления индивидуальных потребностей, репрессивный разум уступает место новой рациональности удовлетворения, в которой сливаются разум и счастье. Она создает собственное разделение труда, приоритеты, иерархию. Администрирование, доставшееся в наследство от принципа производительности, обращается не на людей, а на вещи: для успешного функционирования зрелая цивилизация нуждается в координации множества соглашений. Эти соглашения, в свою очередь, должны быть формой осуществления признанной власти. Иерархические отношения per se не являются причиной несвободы, рациональная власть, на которую в значительной степени опирается цивилизация, основана на знании и необходимости и нацелена на защиту и сохранение жизни. Такова власть инженера, регулировщика движения, пилота летящего самолета. Напомним еще раз отличие подавления от прибавочного подавления. Если ребенок испытывает "потребность" пересекать улицу в любое время по своему желанию, подавление этой "потребности" не является подавлением человеческих возможностей. И наоборот - потребность "расслабиться" с помощью предоставляемых культурной индустрией развлечений репрессивна, и ее подавление - шаг на пути к свободе. Там, где подавление стало настолько эффективным, что для человека оно принимает (иллюзорную) форму свободы, упразднение такой свободы может показаться тоталитарным актом. Здесь снова возникает старый конфликт: человеческая свобода не является сугубо частным делом, но она - совершеннейшее ничто, если забывают, что она - также и частное дело. Если автономия индивида больше не нуждается в отделении и противопоставлении ее публичному существованию, то свобода индивида и целого могут быть примирены "общей волей", воплощенной в институтах, которые обращены, так сказать, лицом к индивидуальным потребностям. Исходящие от общей воли требования отказа и задержки не должны быть косными, "бесчеловечными", как не должен быть авторитарным ее разум. Однако остается вопрос: как возможно свободное порождение свободы в цивилизации, если несвобода стала неотъемлемой частью психического аппарата? А если нет, то кто имеет право устанавливать объективные нормы?

От Платона до Руссо единственным честным ответом была идея наставнического диктата, осуществляемого теми, кто, по общему мнению, приобрел знание истинного Добра. Но этот ответ давно устарел: знание о том, как сделать существование человеческим для всех, - уже не исключительное достояние привилегированной элиты. Факты открыты для всех, и индивидуальное сознание, если не подвергается методическому торможению и отвлечению, может легко до них добраться. Индивиды сами в состоянии отличить рациональную власть от иррациональной, подавление от прибавочного подавления. То, что они не могут этого сделать сейчас, не означает, что они не способны обрести умение сделать это в нужный момент. Тогда метод проб и ошибок становится рациональным методом свободы. Путь к условиям свободного общества в отличие от утопий лежит не через фантастические проекты. К ним ведет разум.

Самый серьезный аргумент против свободной цивилизации исходит не из конфликта инстинкта и разума, но скорее из конфликта внутри самого инстинкта. Даже если разрушительные формы его полиморфной извращенности и распущенности - следствие прибавочного подавления и способны принять либидозный порядок при устранении последнего, сам инстинкт остается по ту сторону добра и зла, а никакая цивилизация не может обойтись без этого различения. Тот незамысловатый факт, что сексуальный инстинкт не руководствуется взаимностью в выборе своего объекта, - источник неминуемых конфликтов между индивидами, а также веской аргументации против возможности самосублимации. Но, возможно, сам инстинкт обладает внутренним барьером, который "сдерживает" его неистовую силу? Возможно, Эрос обладает "естественным самоограничением" так, что для своего подлинного удовлетворения он сам нуждается в откладывании, окольности и задержке? Тогда возможны препятствия и ограничения, не налагаемые извне принципом реальности, но устанавливаемые и принимаемые изнутри самого инстинкта, ибо им присуща либидозная ценность. Такое понятие есть у самого Фрейда, который полагал, что "неограниченная сексуальная свобода" ведет к неполному удовлетворению:

Легко доказать, что психическая ценность любовной потребности понижается тотчас же, как только удовлетворение становится слишком доступным. Чтобы увеличить возбуждение либидо, необходимо препятствие.* (* Об унижении любовной жизни, с. 151. - Примеч. авт.)

Более того, по его мнению, "следовало бы - как это ни странно звучит - допустить возможность существования в самой природе сексуального влечения чего-то, что не благоприятствует наступлению полного удовлетворения"** (** Там же, с. 152. - Примеч. авт.). Неоднозначная идея, легко поддающаяся идеологическому использованию: неблагоприятные последствия легко достижимого удовлетворения, по-видимому, составляли одну из основных опор репрессивной морали. Тем не менее в контексте теории Фрейда "естественные препятствия" представляются не отрицающими удовольствие, а функционирующими в качестве премии к удовольствию, если только они не связаны с архаическими табу и экзогенными ограничениями. Удовольствие содержит элемент самоопределения, который является знаком человеческого триумфа над слепой необходимостью:

Природа не знает действительного удовольствия, но только удовлетворение потребности. Всякое удовольствие имеет общественную природу. Причем для несублимированных аффектов это характерно в не меньшей степени, чем для сублимированных. Удовольствие коренится в отчуждении.*** (*** Horkheimer, Max; Adorno, Theodor W. Dialektik der Aufklarung. Amsterdam, Querido Verlag, 1947, S. 127. - Примеч. авт.)

Удовольствие от слепого удовлетворения нужды отличает отказ влечения истощить себя в немедленном удовлетворении, его способность воздвигать и использовать барьеры для усиления удовлетворения (fulfillment). Выполняя работу господства, этот инстинктивный отказ может также служить и противоположной цели: эротизации нелибидозных отношений и преобразованию биологического напряжения и облегчения в свободное счастье. Используемые теперь не как инструменты прикрепления людей к отчужденным функциональным ролям, барьеры против абсолютного удовлетворения могут стать элементами свободы человека, они способны защитить то отчуждение, в котором коренится удовольствие, - отчуждение человека уже не от себя, но от голой природы - его свободное самоосуществление. Стало бы реально возможным существование людей как индивидов, каждый из которых сам формирует свою жизнь; они противостояли бы друг другу как индивидуальности с действительно разными потребностями и разными способами удовлетворения - с собственными отказами и собственными предпочтениями. Разумеется, верховенство принципа удовольствия не обошлось бы без антагонизмов, страданий и разочарований - индивидуальных конфликтов на пути к удовлетворению. Но эти конфликты обладали бы либидозной ценностью и были бы проникнуты рациональностью удовлетворения, чувственной рациональностью, которой присущи собственные нравственные законы.

Идея либидозной нравственности подсказана не только фрейдовским понятием инстинктивных барьеров на пути к абсолютному удовлетворению, но также психоаналитическими интерпретациями "Сверх-Я". Уже было указано, что "Сверх-Я" как представитель нравственности в сознании нельзя однозначно истолковать как представителя принципа реальности, в особенности в случаях запрещающего и наказующего отца. Зачастую "Сверх-Я", по-видимому, заключает секретный союз с "Оно", защищая его притязания от "Я" и внешнего мира. Исходя из этого, Шарль Одье предположил, что часть "Сверх-Я" "в конечном счете является представителем примитивной фазы, в течение которой мораль еще не освободилась от принципа удовольствия"* (* Vom Uber-ich // Internationale Zeitsrift fur Psychoanalyse, XII (1926), 280, 281. - Примеч. пер.) Он говорит о прегенитальной, доисторической, доэдиповской "псевдоморали", предшествующей принятию принципа реальности, и именует представителя этой псевдоморали в психике Сверх-Оно (superid). Психическим феноменом, который указывает на такую прегенитальную мораль в индивиде, является отождествление с матерью, проявляющееся скорее в стремлении к кастрации, чем в страхе кастрации. Возможно, это пережиток регрессивной тенденции: воспоминание о первичном Праве Матери и в то же время "символическое средство сохранения преобладающих в те времена привилегий женщины". Согласно Одье, прегенитальная и доисторическая мораль "Сверх-Оно" несовместима с принципом реальности и, следовательно, является невротическим фактором.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Задержанное удовлетворение сдерживание удовольствия тяжелый труд
Сотрудничеством в целях воспроизводства общества
По ту сторону принципа удовольствия

Индивида на его среду