<<<     ΛΛΛ     >>>   

Фрейд прекрасно понимает, что в структуре влечений человека присутствует исторический элемент. Рассматривая религию как специфическую историческую форму "иллюзии", он приводит аргумент, направленный против его собственных положений: "Люди так мало доступны голосу разума, над ними безраздельно властвуют их импульсивные желания. Зачем же лишать их удовлетворения влечений, предлагая взамен выкладки разума?" И отвечает: "Конечно, таковы люди, но спросите себя, действительно ли они должны быть такими, понуждает ли их к тому их глубочайшая природа?"* (*Будущее одной иллюзии // Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992, с. 81. - Примеч. авт.) Однако Фрейд не делает никаких фундаментальных выводов из исторического различения в своей теории инстинктов, но приписывает общезначимость обоим уровням в равной степени. Возникают ли запреты вследствие нужды или ее иерархического распределения, борьбы за существование или интересов господства для метапсихологии Фрейда не имеет решающего значения. И, разумеется, два фактора - филогенетико-биологический и социологический - развивались вместе в оставившей письменные свидетельства истории цивилизации. Но их союз уже давно перестал быть "естественным", как и деспотическая "модификация" принципа удовольствия, сформированная принципом реальности. Последовательное отрицание Фрейдом возможности существенного освобождения первого предполагает принятие тезиса о том, что нужда так же неустранима, как и господство - тезис, как кажется, вызывающий вопрос. В силу этого предположения внешний факт наделяется теоретическим достоинством внутреннего элемента психической жизни, присущего даже первичным инстинктам. Это предположение следует рассмотреть в свете долговременной тенденции развития цивилизации, а также в свете интерпретации Фрейдом развития влечений. Нужно серьезно рассмотреть историческую возможность постепенного снижения контроля над развитием инстинктов, а возможно, и исторической необходимости, если цивилизации уготовано подняться на более высокую ступень свободы.

Для того чтобы экстраполировать гипотезу нерепрессивной цивилизации из теории инстинктов Фрейда, необходимо заново продумать его концепцию первичных влечений, их целей и соотношения этих последних. В этой концепции, по-видимому, инстинкт смерти представляет главную трудность для любой гипотезы нерепрессивной цивилизации: кажется, что само существование такого влечения "автоматически" порождает целую сеть ограничений и запретов, санкционируемых цивилизацией, так как врожденная деструктивность требует постоянного подавления. Поэтому наше продумывание должно начаться с фрейдовского анализа инстинкта смерти.

Мы видели, что в поздней теории инстинктов Фрейда "присущая органической жизни тяга к восстановлению какого-то прежнего состояния, от которого живая единица вынуждена была отказаться под влиянием внешних мешающих сил"* (* По ту сторону принципа удовольствия, с. 47. - Примеч. авт.), обща обоим первичным инстинктам: Эросу и инстинкту смерти. Фрейд рассматривает эту регрессивную тенденцию как выражение "инерции" в органической жизни и предлагает следующее гипотетическое объяснение: во время зарождения жизни в неодушевленной материи возникло сильное "напряжение", которое молодой организм стремился облегчить путем возвращения к неодушевленному состоянию** (** Там же, с. 50. - Примеч. авт.).

Вероятно, на ранней ступени органической жизни путь к предшествующему состоянию неорганического существования был очень кратким, а умирание легким, но постепенно "внешние воздействия" удлинили его и принудили организм к поиску более долгих и трудных "окольных путей к смерти". Чем дольше и труднее этот последний, тем многообразнее и сильнее становится организм: в конечном итоге он завоевывает земной шар. И все же первоначальной целью влечений остается возвращение к неорганической жизни, к "мертвой" материи. Именно в этом месте, развивая одну из своих наиболее перспективных гипотез, Фрейд настойчиво повторяет, что экзогенные факторы определяют развитие первичных инстинктов. Организм был вынужден отказаться от прежнего состояния "под влиянием внешних мешающих сил"; явления органической жизни должны быть "отнесены на счет внешних нарушающих и отвлекающих влияний"; "руководящие внешние воздействия... изменились настолько, что принудили оставшуюся в живых субстанцию к все более широким отклонениям от первоначального образа жизни..."* (* Там же, ее. 47, 49, 50. Курсив прибавлен. - Примеч. авт.). Если организм как таковой умирает "по внутренним причинам"** (** Там же, с. 50. - Примеч. авт.), то окольный путь к смерти должен быть вызван внешними факторами. Фрейд предполагает, что источник этих факторов следует искать в "истории земли, на которой мы живем, и ее отношении к солнцу"*** (*** Там же, с. 49. - Примеч. авт.). Однако развитие человека-животного не ограничено рамками геологической истории; отталкиваясь от естественной истории, человек становится субъектом и объектом своей собственной истории. И если первоначально действительное различие между инстинктом жизни и инстинктом смерти было незначительным, то в истории человека-животного оно становится существенной характеристикой самого исторического процесса.

Диаграмма на следующей странице может проиллюстрировать фрейдовскую конструкцию основополагающей динамики влечений.

Диаграмма очерчивает историческую последовательность от начала органической жизни (этапы 2 и 3) через этап формирования двух первичных инстинктов (5) к их "видоизмененному развитию в качестве человеческих влечений в цивилизации (6-7). Поворотными пунктами являются этапы 3 и 6.

Они оба вызваны экзогенными факторами, в силу которых формирование и последующая динамика инстинктов становятся "исторически обусловленными". На этапе 3 роль такого экзогенного фактора играет "неослабевающее напряжение", созданное рождением органической жизни; "опыт" того, что жизнь менее способна дать "удовлетворение" и более связана со страданием, чем предшествующий этап, порождает влечение к смерти как стремление облегчить напряжение путем возвращения назад. Таким образом, действие инстинкта смерти предстает как результат травмы, нанесенной первичной фрустрацией: нуждой и страданиями, вызванными геолого-биологическим событием.

Однако канун цивилизации отмечен уже не геобиологическим поворотным пунктом. Теперь экзогенным фактором становится Ананке, сознательная борьба за существование, налагающая репрессивный контроль на сексуальные влечения (сначала путем грубого насилия праотца, а затем путем инсти-туционализации и интернализации) и трансформирующая инстинкт смерти в социально полезную агрессию и мораль. Этим процессом организации влечений (очень долгим в действительности) созданы цивилизованное разделение труда, прогресс, "порядок и право", но также положено начало цепи событий, ведущих к постепенному ослаблению Эроса и, как следствие, к возрастанию агрессивности и чувства вины. Мы видели, что это развитие "свойственно" не самой борьбе за существование, но только ее форме, организованной с целью угнетения. Видели и то, что благодаря тому, что стала возможна победа над нуждой, эта борьба становится все более иррациональной.

Однако нет ли в самих влечениях асоциальных сил, принуждающих к репрессивным ограничениям независимо от нужды или изобилия во внешнем мире? Вспомним еще раз утверждение Фрейда о том, что природа инстинктов носит "исторический характер" и подвержена изменениям в случае изменения основных условий, ее сформировавших. Верно, что пока борьба за существование протекает в рамках нужды и господства, эти условия неизменны. Но реальная возможность их устранения делает их устаревшими и "искусственными". Постепенное изменение фундамента цивилизации (несмотря на сохранение ее принципа) обнаруживает тот факт, что расстояние между началом цивилизации и ее настоящей ступенью кажется значительно большим, чем расстояние между началом цивилизации и ее предшествующей ступенью, на которой формировалась "природа" влечений. Разумеется, изменение культурных условий оказало бы непосредственное воздействие только на уже сформировавшиеся человеческие инстинкты (сексуальность и агрессия). В биогеологических условиях, принятых Фрейдом для живой субстанции вообще, нельзя обнаружить такую перемену; рождение жизни продолжает оставаться травмой, и, следовательно, власть принципа нирваны кажется нерушимой. Однако, пока развивается жизнь, производные формы инстинкта смерти действуют только в союзе с сексуальными влечениями и под их началом; судьба destrudo ("энергии" инстинктов разрушения) зависит от либидо. Следовательно, качественная перемена в развитии сексуальности необходимо влечет за собой проявления инстинкта смерти.

Таким образом, для того чтобы придать теоретическую значимость гипотезе нерепрессивной цивилизации, следует прежде всего раскрыть возможность нерепрессивного развития либидо в условиях развитой цивилизации. Направление такого развития указывают те психические силы, которые, согласно Фрейду, остаются существенно свободными от принципа реальности и вносят эту свободу в мир развитого сознания. Их рассмотрение должно стать следующим шагом.

Согласно теории Фрейда, психические силы, противостоящие принципу реальности, в основном вытесняются в бессознательное, откуда они продолжают оказывать свое воздействие. "Немодифицированный" принцип удовольствия определяет только наиболее глубокие и "архаические" бессознательные процессы, которые не в состоянии ни предоставить норм для формирования нерепрессивной ментальности, ни придать ей ценность истины. Однако Фрейд выделяет такой вид психической деятельности, которому свойственна высокая степень свободы от принципа реальности даже на развитых уровнях сознания, - фантазию. Вспомним его описание в "Двух принципах психического функционирования".

С введением принципа реальности один из видов мыслительной деятельности откололся: не участвуя в испытывающем воздействии на действительность, он оставался подчиненным только принципу удовольствия. Этому акту фантазирования, который берет свое начало в детской игре, а позднее переходит в мечтание, чужда забота о связях с реальными объектами.* (* Collected Papers. London: Hogarth Press, 1950, IV, 16-17. - Примеч. авт.)

Фантазия играет важнейшую роль в психической структуре в целом: она связывает глубочайшие слои бессознательного с высшими продуктами сознания (искусство), мечту с реальностью; она сохраняет архетипы рода, незыблемые, но вытесненные представления коллективной и индивидуальной памяти, табуированные образы свободы. Фрейдом установлена двойственная связь "между сексуальными инстинктами и фантазией", с одной стороны, и "между "Я"-влечениями и деятельностью сознания", с другой. Эта дихотомия представляется несостоятельной не только в свете позднейшего развития теории инстинктов (отказавшейся от представления о независимых "Я"-влечениях), но также и потому, что фантазия является моментом художественного (и даже обыденного) сознания. Однако близость фантазии и сексуальности имеет решающее значение для функционирования первой.

Признание фантазии (воображения) как мыслительного процесса со своими собственными законами и истинностной ценностью не было новым ни в психологии, ни в философии; оригинальность вклада Фрейда состоит в попытке выявить генезис этой формы мышления и его существенную связь с принципом удовольствия. Утверждение принципа реальности приводит к губительному расколу и искажению сознания, что всецело определяет развитие последнего. Некогда единый в "Я" удовольствия психический процесс распался: его основной поток перетекает в сферу принципа реальности и постепенно приводится в согласие с его требованиями. Таким образом, эта часть сознания получает монопольное право истолковывать и изменять действительность. Она не только руководит памятью и забыванием, познает действительность, но даже определяет способы ее использования и изменения. Другая же часть психического аппарата остается свободной от контроля принципа реальности - но ценой потери власти и контакта с действительностью. И если раньше в управлении "Я" участвовала вся психическая энергия, то теперь "Я" должно направляться только той ее частью, которая подчинена принципу реальности. Этой и только этой части теперь предстоит устанавливать цели, нормы и ценности для "Я"; в форме разума она становится исключительной инстанцией суждения, истины и рациональности: она решает, что полезно или бесполезно, хорошо или плохо* (* Разум в этом смысле не тождествен рациональной способности (интеллекту) традиционной теоретической психологии. Этот термин обозначает часть сознания, попавшую под власть принципа реальности и включающую организованною часть тех способностей, которые "отвечают" за "вегетативность", "сенситивность" и "аппетит". - Примеч. авт.). Фантазия как психическая деятельность особого рода при своем рождении сразу же наделяется независимостью благодаря включению "Я" удовольствия в организацию "Я" реальности. Разум доминирует: он не доставляет удовольствия, но отвечает за правильность и приносит пользу; фантазия же, хотя и связана с удовольствием, становится бесполезной, недействительной - просто игрой, мечтой. Она продолжает говорить на языке принципа удовольствия, свободы от подавления, неограничиваемого желания и удовлетворения - но действительность живет по законам разума и не прислушивается к языку мечты.

Однако фантазия (воображение) сохраняет структуру и тенденции, присущие психике, еще до ее организации действительностью и ее превращения в "индивида", противостоящего другим индивидам. В воображении, как и в "Оно", с ним связанном, сохраняется "память" о доисторическом прошлом, когда жизнь индивида совпадала с жизнью рода, и образ непосредственного единства всеобщего и особенного под властью принципа удовольствия. И, наоборот, для всей последующей истории человека характерно разрушение этого первоначального единства: "одна позиция Я как самостоятельного независимого существа противоречит другой его позиции как звена в цепи поколений"** (** Введение в психоанализ, с. 264. - Примеч. авт.) Жизнь рода теперь является сознательным и постоянно возобновляемым конфликтом индивидов между собой и с миром, в котором они живут. Направляемый принципом производительности, прогресс прокладывает себе путь через эти конфликты. Principium individuationis, осуществляемый принципом реальности, полагает начало репрессивному использованию первичных инстинктов, историю, каждый по-своему, продолжают стремиться к его уничтожению; однако они постоянно отвлекаются от своей цели прогрессом, который, в свою очередь, возможен только благодаря их энергии. Это усилие подчиняет оба инстинкта. В мире антагонистического principium individuationis воображение существует как вызов ему (принципу) от имени целостного индивида, единого с родом и с "архаическим" прошлым.

Метапсихология Фрейда восстанавливает воображение в своих правах. Как глубинный, независимый психический процесс фантазия обладает собственной истинностной ценностью, опирающейся на собственный опыт - а именно опыт преодоления антагонистической человеческой действительности. Воображение предвосхищает примирение индивида с целым, желания с осуществлением, счастья с разумом. И хотя принципом реальности гармония была вытеснена в утопию, фантазия настаивает на ее превращении: вокальность, на том, что она зиждется на знании. Первоначально воображение осуществляет свои истины тогда, когда оно находит для себя форму, т.е. создает универсум восприятия и понимания, субъективный и объективный одновременно. Это происходит в искусстве. Таким образом, анализ когнитивной функции фантазии ведет к эстетике как "науке о красоте": в основе эстетических форм лежит вытесненная гармония чувственности и разума - вечный протест против жизни, организованной логикой господства, критика принципа производительности.

Искусство, вероятно, является наиболее очевидным "возвращением вытесненного" на уровне не только индивида, но и истории рода, Художественное воображение формирует "бессознательную память" о неосуществившемся освобождении и неисполненном обещании. В мире принципа производительности искусство противопоставляет институционализированному подавлению "образ человека как свободного субъекта; но создать образ свободы среди несвободы искусство может только путем отрицания последней"* (* Adorno, Theodor W. Die gegangelte Musik // Der Monat, V (1953), 182. - Примеч. авт.). Со времени пробуждения сознания свободы во всяком подлинном произведении искусства живет архетипическое содержание: отрицание несвободы. Позднее мы увидим, каким образом это содержание пришло к эстетической форме, определяемой эстетическими принципами** (** См. гл. 9. - Примеч. авт.).

Сама ограниченность рамками эстетической формы делает отрицание несвободы в искусстве бессильным и ослабляет ее критическую функцию, ибо, входя в произведение искусства, несвобода обретает форму подобия действительности. Такой элемент внешней видимости (Schein) неизбежно подчиняет представляемую действительность эстетическим нормам и, таким образом, она больше не внушает ужас. Более того, сама форма, стиль, ритм, метр создают эстетическую упорядоченность и придают произведению искусства способность доставлять удовольствие, примиряющее с содержанием. Эта способность эстетического доставлять наслаждение, даже развлечение неотделима от сущности искусства, как бы ни было трагично его содержание. Эту двойственную функцию искусства схватывает положение Аристотеля о катарсическом воздействии искусства: протест и примирение; напоминание о вытесненном и повторное "очищающее" вытеснение. Люди могут ощутить свою причастность классическому наследию: они читают и видят, как герои, родственные им архетипически, восстают, побеждают, сдаются и погибают. И так как все это эстетически оформлено, люди могут насладиться им - и забыть о нем.

И все же пусть в границах эстетической амбивалентной формы в искусстве нашло свое выражение возвращение вытесненного образа освобождения; искусство было протестом. Но на современном этапе в период тотальной мобилизации даже это в высшей степени амбивалентное противостояние не кажется больше жизнеспособным. Искусство продолжает существовать, только самоуничтожаясь, отказываясь от традиционной формы и тем самым от примирения: оно становится сюрреалистическим и атональным* (* Adorno, Theodor W. Philosophie der neuen Musik. Tubingen: J. С. В. Mohr, 1949. - Примеч. авт.). В противном случае оно разделяет судьбу форм подлинно человеческого общения: оно отмирает. То, что было написано Карлом Краусом во время зарождения фашизма, остается верным и сейчас:

"Das Wort Entschlief, als jene Welt Erwachte".** (** Слово уснуло с пробуждением этого мира (нем.). - Примеч. пер.)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Недуг цивилизации состоит в конфликте двух основополагающих импульсов человека

Высшим удовольствием
Однако первичность принципа нирваны
Господство над природой в конечном счете нацелено на господство человека над человеком