<<<     ΛΛΛ     >>>   

Прошлое несет с собой тайный знак, который указывает на возможность освобождения, утверждает Беньямин. Как он доказывает это положение? Никак не доказывает, а просто переходит к следующему утверждению: если прошлое указывает нам на возможность освобождения, то мы должны слышать этот тайный голос. А если мы его слышим, то существует опять-таки тайный сговор между бывшими поколениями и нашим. В свою очередь факт этого "сговора" указывает на то, что нас ожидали на земле. А если ожидали, то прошлое возлагает на нас мессианскую роль.

Все сказанное Беньямином - простое, почти тавтологическое повторение мысли, которую надо доказать, а именно, что прошлое показывает нам тайные знаки, что оно не мертво, а живет, что оно активно, что оно действует, причем, не автоматически, а сознательно, обращаясь к нам. Но вскоре выясняется, что прошлое вовсе не живо, а мертво, что наша цель в том, чтобы оживить его. Но как? "Лишь освобожденному человечеству выпадает прошлого вдоволь. Другими словами, лишь освобожденное человечество может сослаться на любой момент своего прошлого".

В рассуждениях Беньямина при желании можно увидеть некое подобие гегелевской диалектики, согласно которой подлинное начало обнаруживается только в конце, подлинное прошлое обретается только человечеством, достигнувшим стадии освобождения. Но в таком случае зачем Беньямину было прибегать к религиозным представлениям о мессианском времени, к теологии? Для того, чтобы прорыв к освобождению представить принципиально непредсказуемым, иррациональным. В любой момент времени, утверждает Беньямин, возможен этот прорыв. В качестве доказательства этого Беньямин ссылается на религиозные представления евреев о будущем, для которых "каждая секунда в нем была маленькой дверью, через которую мог войти Мессия". Маркс, по мнению Беньямина, ввел в обиход светской науки, то есть секуляризировал, представление о мессианском времени. Революции, продолжает Беньямин, не столько локомотивы истории, "сколько нажатие на аварийный тормоз человеческого рода, едущего в этом поезде".

Если Беньямин этим хочет сказать, что лучше остановиться, чем катиться в пропасть, куда увлекает человечество стихийная логика капиталистического развития, то он не сказал ничего нового. Новое заключается в том, что эти остановки истории у него принципиально непредсказуемы, иррациональны, как приход Мессии, которого ждут верующие, но когда он придет, никто принципиально знать не может.

Чрезвычайная популярность Беньямина у "новых левых" в немалой степени объясняется именно иррационализмом его логики. К разуму бунтующее поколение испытывает принципиальное недоверие, ибо разум оскандалился, он бессилен, более того, виновен в возникновении тоталитарных государств. "Будьте реалистами, требуйте невозможного" -таков был лозунг парижских студентов в 1968 году. Если довериться доводам разума, то освобождение невозможно - такова скрытая мысль Беньямина. Поэтому он фактически отказывается от логики, в том числе диалектической, и прибегает к тому способу доказательств, которым пользовались мистики, духовидцы, шаманы, а в наши дни неклассическая философия от Ницше до постмодернизма, то есть к вкушению, средством которого у Беньямина оказываются причудливые образы, парадоксы, метафоры. Например, Беньямин часто обращается к понятию "исторический материализм", но в его рассуждениях это понятие является просто метафорой, ибо с историческим материализмом оно не имеет ничего общего.

Если Беньямин отбрасывает, забывает азы диалектического мышления, то оно не забывает о нем. Известно, что одна крайность часто приводит к другой. Иррациональность логики Беньямина оборачивается впадением его в тот самый вульгарный материализм и марксизм, который он с презрением отбрасывал. Так в своей знаменитой работе "Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости" (1936) Беньямин рассуждает о пролетарском искусстве точно таким же образом, как это делали в двадцатые и тридцатые годы российские "вульгарные социологи". Он считает, что старое искусство, такое, как живопись, роман, поэзия безнадежно устарело, на смену ему приходит новое, основанное на техническом репродуцировании (фотография, кино), которое устраняет неповторимость, уникальность, свойственные старому классическому искусству. И это очень хорошо, ибо такие понятия как неповторимость и уникальность, гений и творческая тайна сегодня, утверждает Бенья-мин, льют воду на мельницу фашизма. Пролетарское искусство должно отказаться от них. Не удивительно, что приехав в СССР в 1926 году, он встал на сторону тех "левых", которые требовали запрещения постановки пьесы М.Булгакова "Дни Турбиных". Политику Ленина в отношении искусства, которая заключалась в том, чтобы не только не уничтожать, но восстанавливать классическое наследство, Беньямин считал реакционной.

Вульгарная социология В.Беньямина была следствием не бескультурья, а перезрелой культуры. Беньямин ничем не напоминает грубого и пошлого партийного функционера из низов, напротив, он человек чрезвычайно тонкой духовной организации, способный к очень интересным замечаниям и наблюдениям, в том числе и в области классического духовного наследия. Он страдает оттого, что, по его наблюдению, мечты о прекрасном, о "голубом цветке" романтиков стали дорогой к непроходимой серости и банальности современного мира. Выхода нет, и спасаясь от "тоски рождественских дней", как пишет Беньямин в своем "Московском дневнике", он едет в Советскую Россию, но вместо радикального разрыва с прошлым натыкается там на реставрацию прошлого, первые признаки которой он видит в том факте, что "контрреволюционная" пьеса Булгакова идет во МХАТе, несмотря на протесты коммунистов.

Адорно и Хоршймер: Просвещение против Просвещения

После поражения фашизма во второй мировой войне ощущение поражения разума и всей европейской цивилизации у "франкфуртцев" не только не ослабело, но, напротив, даже усилилось. Одна из причин этого - вынужденная эмиграция в США, в страну, которая произвела на представителей франкфуртской школы впечатление полного угасания культуры и победы фашизоидного "маленького человека". Один из представителей этой школы Эрих Фромм написал книгу "Бегство от свободы", в которой доказывал, что причины фашизма коренятся глубоко в психологии "массового человека". Последний надломлен, он привык покоряться, чувство собственного достоинства в нем уничтожено, что выражается в иррациональной жестокости, преклонении перед грубой силой и ненависти к любому проявлению самостоятельной мысли и порядочности. Правда, Фромм полагает, что дело исправимо, кризис не является безысходным. Об этом косвенно может свидетельствовать чрезвычайный интерес к книге Фромма, которая выдержала на Западе более двадцати изданий.

У двух других представителей франкфуртской школы, Теодора В.Адорно (1903-1969) и Макса Хоркхаймера (1895-1973) взгляд на будущее человечества и его настоящее гораздо более пессимистический. В 1944 году они пишут книгу "Диалектика Просвещения" (опубликована в 1947 году), которая является программной для последующего развития "критической теории". В предисловии авторы пишут: "На фоне загадочной готовности технологически воспитанных масс попасть под чары всякого рода деспотизма, ее саморазрушительного сродства с общенациональной паранойей, на фоне всего этого непостижимого абсурда становится очевидной слабость современного понимания ситуации на теоретическом уровне". Иначе говоря, марксистская теория общества нуждается в решительном обновлении.

Прежде всего нужно понять, считают авторы, что фашизм возник не только по чисто экономическим причинам и конкретным обстоятельствам времени. Его предпосылки таятся в основах западной цивилизации, и, может быть, прежде всего, в самом образе мышления и понимания, свойственных этой цивилизации. Пожалуй, главная отличительная черта цивилизации - страсть к просвещению. Мы не сомневаемся, подчеркивают Хоркхаймер и Адорно, "что свобода в обществе неотделима от просвещающего мышления. И тем не менее мы полагаем, что нам удалось столь же отчетливо осознать, что понятие именно этого мышления, ничуть не в меньшей степени, чем конкретные исторические формы, институты общества, с которыми оно неразрывно сплетено, уже содержит в себе зародыш того регресса, который сегодня наблюдается повсюду. Если Просвещение не вбирает рефлексию этого возвратного момента в себя, оно выносит самому себе приговор". Процесс западной цивилизации, который именуется прогрессом, на самом деле является саморазрушением Просвещения, впадением его в миф.

Главный объект критики Адорно и Харкхаймера - позитивизм, доверие современного прагматического человека к фактам и только к фактам. И в политике, и в науке господствует стремление к предельной ясности и понятности. Оно кажется вполне разумным и "просветительским", ибо намеренная темнота всегда была свойственна обскурантизму. Но на самом деле "ясность", "простота", очевидность, строгое следование фактам, которые требует прагматист, имеют своей обратной стороной самую настоящую мифологию, темноту и полную бездоказательную иррациональность: "ложная ясность есть лишь иное проявление мифа. Он всегда был темным и ясным в одно и то же время".

Рациональность - основа западного типа знания. "Техника есть сущность этого знания. Оно имеет своей целью не понятия и образы, не радость познания, но метод, использование труда других, капитал". Основателем современной науки по праву считается Френсис Бэкон, которому принадлежит знаменитый афоризм "знание - сила". Культ знания незаметно, но неумолимо перерастает в западной цивилизации в культ насилия. Причем, виноваты в этом не те или иные политики, но прежде всего - идеал точной науки. Она основана на опыте. Но научный опыт - это пытка природы. Только под пыткой она выдает свои тайны. "Просвещение относится к вещам точно так же, как диктатор к людям. Они известны ему в той же степени, в какой он способен манипулировать ими. Человеку науки вещи известны в той степени, в какой он способен их производить. Тем самым их в-себе становится их для-него".

Надо заметить, что в этой мысли Адорно и Хоркхаймера содержится критика так называемой дея-тельностной теории познания, которая широко распространена в неомарксизме. Представители деятельностной теории познания исходят из известного 11-го тезиса Маркса о Фейербахе, согласно которому философы раньше пытались понять мир, тогда как дело заключается в том, чтобы изменить его. Иначе говоря, только активно вторгаясь в мир, изменяя его, можно адекватно познать действительность. Впрочем, это доказывал уже Кант, а новое, внесенное Марксом, заключалось в том, что не всякая деятельность расколдовывает овеществленный мир, а только такая, которая способна снять отчуждение. Это - революционная практика пролетариата, действительного, сознательного субъекта истории.

Если Беньямин еще говорит об исторической миссии пролетариата, если он постоянно апеллирует к нему, то авторы "Диалектики Просвещения" даже не вспоминают о нем. Пролетариат, согласно им, практически перестал существовать, растворившись в массе, покоренной техническим прогрессом, то есть знанием, которое насилует природу. Но природа под пыткой не выдает истину о себе. Да цивилизация и не нуждается в этой истине. Она все более и более погружается в мифологию, именуемую "научностью" и "просвещением". "Ту функцию, исполнение которой все еще ожидалось кантовским схематизмом от субъекта, а именно функцию предваряющего приведения в соответствие чувственного многообразия с фундаментальными понятиями, берет на себя сегодня вместо субъекта индустрия. Она практикует схематизм в качестве самой первой услуги клиенту. Кант полагал, что в душе человека действует тайный механизм, уже препарирующий все непосредственные чувственные данные таким образом, что они оказываются точно соответствующими системе чистого разума. В наши дни эта тайна наконец разгадана. (...) Самим потребителям уже более не нужно классифицировать ничего из того, что оказывается предвосхищенным схематизмом процесса производства".

Просвещение, согласно Адорно и Хоркхаймеру, переходит с неизбежностью в миф потому, что миф изначально содержал в себе зачатки рационального знания и просвещения. Например, в древней мифологической практике общения человека с богами центральную роль играло жертвоприношение. Человек создавал видимость, что он в жертвоприношении совершает эквивалентный обмен. Но это была только видимость. На самом деле человек обманывал богов, принося им в жертву те части жертвенного животного, которые для него не имели ценности. Точно так же видимость эквивалентного обмена товаров при капитализме на самом деле скрывает ограбление тех, кто вынужден продавать на рынке труда свою рабочую силу.

Вообще капитализм в истолковании авторов "Диалектики Просвещения" - не столько и не только определенная историческая общественно-экономическая формация, сколько черта, внутренне свойственная Просвещению, коренящемуся в зачатках научного знания. Герой Гомера Одиссей предстает в их изображении как ранний предшественник капиталистического предпринимательства и научно-технического покорения природы. Хитрость, жестокость и обман - основа его поведения. Впрочем, Одиссей догадывается о возможности какого-то иного знания, истинного понимания природы. Но он боится его, потому что эта истина разрушит весь его привычный мир. Этот смысл Адорно и Хоркхаймер видят в гомеровском мифе о сиренах и о том, как Одиссей обманул их.

Пение сирен делало безумными тех, кто слышал его. Одиссей заставляет своих спутников привязать себя к мачте, а самим заткнуть себе уши воском. Он получает безумное наслаждение от пения сирен, но благополучно избегает безумных поступков. "Узы, которыми он (Одиссей - авт.) необратимо прикован к практике, устраняют в то же время из практики сирен: их чары нейтрализуются, превращаясь в предмет созерцания, в искусство. Прикованный присутствует на концерте, он так же неподвижен, вслушиваясь в исполняемое, как позднее - публика во время концерта, и его вдохновенный призыв к освобождению уже стихает подобно аплодисментам".

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Кант встал перед неразрешимой для него проблемой откуда у человека эти априорные условия познания
Мареев С.Н. Мареева Е.В. Арсланов В.Г. Философия ХХ века 6 цивилизации
Но как только мы оторвали субъект от объекта
Свою философию рассел называет логическим атомизмом
Именно у человека эта обусловленность переживания