<<<     ΛΛΛ     >>>   

[115] Что и требовалось доказать: вражда — на время, дружба — навсегда (лат.).

[116] Бегуны — русская радикальная секта, один из толков раскольников-беспоповцев; в ожидании скорого пришествия антихриста не признают государственных институтов, не имеют постоянного места жительства, скрываются в пустынных местах.

[117] Неточная цитата из «гимна в честь чумы» в «маленькой трагедии» А. С. Пушкина «Пир вовремя чумы» (1830). Булгаков не раз признавался, что ему не чуждо подобное «влечение с высоты или в омут» (из письма к В. К. Хорошко от 22 дек. 1914 г.//Новый мир. 1989. № 10. С. 241); ср. его рассказ о том, как перед операцией рака гортани «от страха... меня спасло и чувство некоего любопытства в отношении к опасности, мне свойственного. Это пушкинское: „Есть наслаждение в бою..."» // «Aвтобиографические 3аметки». С. 140.

[118] Аллюзия иа известное стихотворение Тютчева «Эти бедные селенья...».

[119] См.: Ин. 20, 16.

[120] Слова прел. Серафима Саровского, связанные с одним из его пророчеств. Вокруг монастыря в селе Дивеево преп. Серафим велел вырыть «канавку», отмечающую путь Богородицы, явившейся ему на этом месте. Преп. Серафим обещал, что при конце света антихрист не сможет переступить «канавки». См. об этом в передаче разных рассказчиков в кн.: Летопись Серафимо - Дивеевской женской обители, Нижегородской губернии, Ардатовского уезда, с жизнеописанием основателя ея преп. Серафима и схимонахини Александры (урожденной A. С Мельгуновой). Сост. архим. Серафим (Чичагов). Изд. 2-е. СПб., 1903. С. 255—259. В диалогах «У стен Херсониса» эти же слова преп. Серафима вспоминает Беженец // Символ. С. 322.

«Духовно существует Россия... Она задумана в мысли Божией. Разрушить замысел Божий не в силах злой человеческий произвол». Так писал недавно один из тех патриотов, коих, очевидно, только вера в хитон цельный, однотканый, о котором можно метать жребий, но которого поделить нельзя, спасает от отчаяния при виде раздранной ризы отечества... Нарочито свидетельствует о правде выше приведенных слов наш язык.

I

Язык, по глубокомысленному воззрению Вильгельма Гумбольдта[2], есть одновременно дело и действенная сила (?????? и ?????????); соборная среда, совокупно всеми непрестанно творимая и вместе предваряющая и обусловливающая всякое творческое действие в самой колыбели его замысла; антиномическое совмещение необходимости и свободы, божественного и человеческого; создание духа народного и Божий народу дар. Язык, по Гумбольдту,— дар, доставшийся народу как жребий, как некое предназначение его грядущего духовного бытия.

Велик и прекрасен дар, уготованный Провидением народу нашему в его языке. Достойны удивления богатство этого языка, его гибкость, величавость, благозвучие, erg звуковая и ритмическая пластика, его прямая, многовместительная, меткая, мощная краткость и художественная выразительность, его свобода в сочетании и расположении слов, его многострунность в ладе и строе речи, отражающей неуловимые оттенки душевности. Не менее, чем формы целостного организма, достойны удивления ткан», его образующие,— присущие самому словесному составу свойства и особенности, каковы: стройность и выпуклость морфологического сложения, прозрачность первозданных корней, обилие и тонкость суффиксов и приставок, древнее роскошество флексий, различие видов глагола, неведомая другим живым языкам энергия глагольного аориста.

Но всего этого мало! Язык, стяжавший столь благодатный удел при самом рождении, был вторично облагодатствован в своем младенчестве таинственным крещением в животворящих струях языка церковно-славянского. Они частично претворили его плоть и духотворно преобразили его душу, его «внутреннюю форму». И вот, он уже не просто дар Божий нам, но как бы дар Божий сугубо и вдвойне,— преисполненный и приумноженный. Церковно-славянская речь стала под перстами боговдохновенных ваятелей души славянской, св. Кирилла и Мефодия, живым слепком «божественной эллинской речи», образ и подобие которой внедрили в свое изваяние приснопамятные Просветители.

Воистину феургическим представляется их непостижимое дело, ибо видим на нем, как сама стихия славянского слова самопроизвольно и любовно раскрывалась навстречу оплодотворяющему ее наитию, свободно поддавалась налагаемым на нее высшим и духовнейшим формам, отклоняя некоторые из них как себе чуждые и порождая взамен из себя самой требуемые соответствия, не утрачивая ни своей лексической чистоты, ни самородных особенностей своего изначального склада, но обретая в счастливом и благословенном браке с эллинским словом свое внутреннее свершение и полноту жизненных сил вместе с даром исторического духовного чадородия.

II

Вследствие раннего усвоения многочисленных влияний и отложений церковно-славянской речи наш язык является ныне единственным из новых языков по глубине напечатления в его самостоятельной и беспримесной пламенной стихии — духа, образа, строя словес эллинских, эллинской «грамоты». Через него невидимо сопричастны мы самой древности: не запредельна и внеположна нашему народному гению, но внутренне соприродна ему мысль и красота эллинские; уже не варвары мы, поскольку владеем собственным словом и в нем преемством православного предания, оно же для нас — предание эллинства.

И как преизбыточно многообразен всеобъемлющий, «икуменический», «кафолический» язык эллинства, так же вселенским и всечеловеческим в духе становится и наш язык, так же приобретает он способность сочетать ясность с глубиной, предметную осязательность с тончайшею, выспреннейшею духовностью —

И здраво мыслить о земле,

В мистической купаясь мгле...[3]

Такому языку естественно было как бы выступать из своих широких, правда, но все же исторически замкнутых берегов, в смутном искании всемирного простора. В нем заложена была распространительная и собирательная воля; он был знаменован знаком сверхнационального, синтетического, всеобъединяющего назначения. Ничто славянское ему не чуждо: он положен среди языков славянских как некое средоточное вместилище, открытое всему, что составляет родовое наследие великого племени.

С таким языком легко и самопроизвольно росла русская держава, отмечая постепенно достигаемую ею меру своего органического роста возжением на окраинах царства символических храмовых созвездий. С таким языком народ наш не мог не исполниться верою в ожидающее его религиозное вселенское дело.

Как Шопенгауэру казалось, что истинный стих от века предопределен и зачат в стихии языка, так — мнится — искони посеяны в ней и всякое гениальное умозрение, отличительное для характера нации, и всякая имеющая процвести в ней святость. И Пушкин, и св. Сергий Радонежский обретают не только формы своего внутреннего опыта, но и первые тайные позывы к предстоящему им подвигу под живым увеем родного «словесного древа», питающего свои корни в Матери-Земле, а вершину возносящего в тонкий эфир софийной голубизны.

III

Что же мы видим ныне, в эти дни буйственной слепоты, одержимости и беспамятства?

Язык наш свят: его кощунственно оскверняют богомерзким бесивом — неимоверными, бессмысленными, безликими словообразованиями, почти лишь звучаниями, стоящими на границе членораздельной речи, понятными только как перекличка сообщников, как разинское «сарынь на кичку». Язык наш богат: уже давно хотят его обеднить, свести к насущному, полезному, механически-целесообразному; уже давно его забывают и растеривают — и на добрую половину перезабыли и порастеряли. Язык наш свободен: его оскопляют и укрощают; чужеземною муштрой ломают его природную осанку, уродуют поступь. Величав и ширококрыл язык наш: как старательно подстригают ему крылья, как шарахаются в сторону от каждого вольного взмаха его памятливых крыл!

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

IiiЯвление русской революции объясняется совпадением
Именоваться русской революцией
Идея социализма есть
Примеры русских революционеров
Во всей буржуазно-капиталистической цивилизации самая буржуазная вершина это социалистическое