<<<     ΛΛΛ     >>>   

Заратустра как учитель вечного возвращения учит о сверхчеловеке. Рефрен этого учения звучит в одной заметке из посмертно опубликованного наследия ( XIV , S. 276): "Рефрен: «Лишь любовь должна судить» - (созидающая любовь, которая саму себя забывает над своими творениями)".

Заратустра как учитель вечного возвращения и сверхчеловека не учит двояким образом. То, чему он учит, в себе принадлежит друг другу, поскольку одно соответственно требует другого. Это соответствие, в чем оно суть и как оно скрывает себя, есть то, что образ Заратустры в себе утаивает, но все же одновременно и показывает и таким образом позволяет стать достойным мысли прежде всего.

Один учитель знает - то, чему он учит, остается видением и загадкой. В этом заставляющем задуматься знании он терпеливо выжидает.

Благодаря своеобразному засилью новоевропейских наук мы, нынешние, запутались в странном заблуждении, полагая, что знание можно получить из науки, да и само мышление подсудно науке. Но то единственное, что мыслитель в каждом отдельном случае в состоянии ска­ зать, нельзя логически или эмпирически ни доказать, ни опровергнуть. Оно также не является предметом веры. Его можно узреть в вопрошании-мышлении [fragend-denkend]. При этом зримое постоянно кажет себя как подозрительно-сомнительное [das Fragwurdige [11] ].

Для того чтобы мы увидели призрак загадки и удерживали в виду то, что показывает себя в образе Заратустры, вновь присмотримся к образу его зверей, которые являются ему в начале его странствия: "...тогда он вопросительно взглянул на небо: ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздухе, а с ним - змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его. «Это мои звери!» — сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем".

Вот как далее звучит это место из отрывка Выздоравливающий, п. 1, ранее умышленно цитированное лишь частично: "Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга, - тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!"

Этим же словом Заратустра называет мысль о вечном возвращении того же самого в отрывке из второй части О призраке и загадке, п. 2. Там Заратустра в столкновении с карликом в первый раз пытается осмыслить загадочность того, что он видит как то, к чему относится его тоска. Вечное возвращение того же самого остается для Заратустры, правда, видением, но и загадкой же. Его нельзя ни доказать логически или эмпирически, ни опровергнуть. В принципе это предназначено для всякой сущностной мысли каждого мыслителя: зримое, но и загадка — достойное-вопроса [fragwurdig].

Кто такой Заратустра у Ницше? Теперь мы можем формально ответить: Заратустра есть учитель вечного возвращения того же самого и учитель сверхчеловека. Но теперь видим мы, видим, может быть, поверх голой формулы даже яснее: Заратустра — не тот учитель, который учит двоякому и разному. Заратустра учит о сверхчеловеке, поскольку он учитель вечного возвращения того же самого. Но также и наоборот: Заратустра учит вечному возвращению того же самого, ибо он - учитель сверхчеловека. Оба учения сопринадлежат одному кругу. Благодаря своему кружению учение соответствует тому, что есть, кругу, который как вечное возвращение того же самого составляет бытие сущего, т. е. остающееся непреходящим в становлении [das Bleibende im Werden].

В этот круговорот попадают учение и мысль, когда переходят через мост, именуемый избавлением от духа мести. Благодаря этому должно быть преодолено прежнее мышление.

Ко времени непосредственно после завершения работы Так говорил Заратустра, к 1885 году, восходит запись, включенная как п. 617 в книгу, которая кое-как была собрана из посмертных заметок Ницше и опубликована под названием Воля к власти. Заметка носит подчеркнутое заглавие: Recapitulation [12] Здесь Ницше с необычайным ясновидением собирает в нескольких предложениях главное в своей мысли. В заключенном в скобки ближайшем примечании к тексту специально упоминается Заратустра. Рекапитуляция начинается предложением: "Становлению придавать [aufzupragen] [13] характер бытия — вот высочайшая воля к власти".

Высочайшая воля к власти, т. е. самое живое всякой жизни — это представлять преходящее как постоянное становление в вечном возвращении того же самого и делать это постоянно и беспрестанно. Такое представление есть мышление, которое, как подчеркивает Ницше, "отчеканивает" сущему характер его бытия. Это мышление берет становление, которому принадлежат постоянные столкновения, удары, страдание, под свое покровительство, под свою протекцию.

Преодолена ли посредством этого мышления прежняя мысль, преодолен ли дух мщения? Или же в этом отчеканивании, принимающем все становление под покровительство вечного возвращения того же самого, все-таки пока еще скрывается отвращение против голого преходящего и тем самым высочайший, одухотворенный дух мщения?

Коль скоро мы ставим этот вопрос, создается видимость, будто мы пытаемся приписать Ницше как его собственное то, что он как раз хочет преодолеть, как если бы мы лелеяли намерение посредством такого расчета опровергнуть этого мыслителя.

Однако оборотистость желания опровергать никогда не попадает на путь того или иного мыслителя. Она годится для тех мелких душонок, чьи разглагольствования потребны общественности для ее же собственного развлечения. Более того, Ницше сам задолго предвосхитил ответ на наш вопрос. Труд, непосредственно предшествующий книге Так говорил Заратустра, появился в 1882 году под названием Веселая наука. В ее предпоследнем отрывке п. 341 под заголовком Величайшая тяжесть впервые изложена "бездоннейшая мысль" Ницше. Следующий за ним заключительный отрывок п. 342 дословно воспроизведен в качестве начала предисловия в произведении Так говорил Заратустра.

В посмертно опубликованном наследии (WW. Bd. XIV , S. 404 ff.) находятся наброски к предисловию для сочинения Веселая наука. Там мы читаем следующее: "Дух, закаленный войнами и победами, которому покорение, авантюра, опасность, даже боль стали потребностью; привыкание к острому высотному воздуху, к зимним вылазкам, ко льду и горам во всяком смысле; некий род утонченной злобы и вконец распоясавшейся мести, - ибо в этом и есть мщение, месть, настигающая самоё жизнь, когда изможденный страдалец берет жизнь под свою протекцию".

Что же еще остается нам, как только сказать: учение Заратустры не приносит избавления от мести? Мы говорим это. Только говорим это никоим образом не в качестве мнимого опровержения философии Ницше. Мы говорим это даже не в качестве возражения против мысли Ниц­ ше. Но мы говорим это, чтобы обратить наш взгляд на то, что, и насколько, также и мысль Ницше движется в духе предшествующего мышления. Постигнут ли этот дух прежней мысли вообще в своей задающей меру сути, если он толкуется как дух мщения, - оставим это открытым. Во всяком случае, прежнее мышление есть метафизика, и мысль Ницше осуществляет, по всей вероятности, ее завершение.

Благодаря этому в мышлении Ницше обнаруживает себя нечто такое, что само это мышление более не может мыслить. Оставаться позади обдумываемого - знак творческого характера мысли. Где же и вовсе мышление приводит метафизику к завершению, оно в некоем исключительном смысле указывает на немыслимое [Ungedachtes [14]], ясно и в то же время запутанно. Но где же глаза, чтобы увидеть это?

Метафизическое мышление покоится на различии между тем, что поистине есть, и тем, что по сравнению с первым составляет не истинно сущее. Для сущности метафизики решающее заключается все же отнюдь не в том, что названное различие представляется как противоположность сверхчувственного по отношению к чувственному, но в том, что это различие, в смысле некой расщепленности, остается первым и несущим. Она [15] продолжает существовать также и тогда, когда платоновская субординация между сверхчувственным и чувственным переворачивается и чувственное испытуется в некотором смысле существеннее и шире, что Ницше называет именем Диониса. Ибо чрезмерный избыток, к чему стремится "великое томление" Заратустры, есть неисчерпаемое постоянство становления, в качестве какового воля к власти в вечном возвращении того же самого волит самоё себя.

Ницше оставил "под паром", невозделанным действительно метафизическое в своем мышлении на предельной форме отвращения, а именно в последних строках своего последнего сочинения Ессе homo . Как становятся самим собой. Ницше создал этот труд в октябре 1888 г. Впервые он был опубликован лишь двадцать лет спустя, сначала ограниченным тиражом, а в 1911 г. включен в XV том издания ин-октаво. Последние строки Ессе homo гласят: " - Поняли ли меня? - Дионис против Распятого ..."

Кто суть Заратустра у Ницше? Он - заступник Диониса. Это значит: Заратустра — учитель, который в своем учении учит о сверхчеловеке и для этого учит о вечном возвращении того же самого.

Дает ли это предложение ответ на наш вопрос? Нет. Оно не дает его также и тогда, когда мы прислушиваемся к разъясняющим его указаниям, чтобы следовать по пути Заратустры хотя бы лишь за его первым шагом через мост. Предложение, которое выглядит как ответ, могло бы меж тем позволить нам прислушаться и нас, более внимательных, вернуть обратно к вопросу в заглавии.

Кто такой Заратустра у Ницше? Этим спрашивается теперь: кто есть этот учитель? Кто этот образ, который появляется на стадии завершения метафизики внутри последней? Нигде, кроме как в истории западноевропейской метафизики, сущностный образ соответствующего ей мыслителя таким же способом и не был специально придуман или, скажем сообразнее и буквальнее: вы-думан [er-dacht]; нигде, кроме как в начале западноевропейского мышления у Парменида, и здесь лишь в окутанных тайной чертах.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Мышлению предназначено вывести на свет сущность современной техники
Отвращение воли ко времени