<<<     ΛΛΛ     >>>   

Событие как со-бытие – это что-то причастное бытию, его созидающее и ему принадлежащее. Очень емкое и точное слово в священном русском языке. Событие – это то, что, будучи свободным, вероятностным по своей природе, является так же и значимым, меняющим привычный ход жизни, структуру бытия, порождающим процесс, то есть другое событие. По сути, это «черный ящик» в четырехмерном пространственно-временном континууме. Это целостность, имеющая значение причины и ситуация, имеющая характер вероятности. Целостность события, однако, не мешает ему быть структурированным и включать в себя событие-следствие (каузальная структура, правда, причинна только «задним числом» в силу вероятностного характера события), а также быть структурированным вокруг цели и целевой функции-интриги, делающих его «понятным», понимаемым изнутри.

Но, может быть, здесь произошла подмена понятий и, говоря о структуре события, мы говорим лишь о структуре факта, сконструированного в голове историка, но не о структуре события как такового. Ведь каузальность «задним числом» – это причинно-следственная связь, выстроенная историком в режиме ретросказания. Телеологическое измерение события и, тем более, интрига, также выстраиваются, конструируются вопросами и вокруг вопросов историка. То, что каждый историк в общем-то пишет свою авторскую историю, также приводит нас к мысли о сконструированности, и даже о сфальсифицированности истории (и события) в нарративе повествовательном и описательно-повествовательном.

Да, это бывает, но следует ли отсюда вывод о принципиальной неструктурированности события как такового? Конечно, нет! А что тогда делать с утверждением о том, что «сколько историков – столько историй»? Но ведь это максима, выражающая только лишь наш скепсис в отношении претензии того или иного историка на абсолютную истину, на абсолютный нарратив и подчеркивающая реальную возможность дополнить любую историю, любой нарратив новым значимым фактом или новой точкой зрения, либо же построить новый нарратив вокруг неожиданного вопроса. Также, например, сложно представить себе во всем объеме необъятную литературу вокруг «Гамлета», «Дон Кихота» или «Братьев Карамазовых» в сотни, тысячи раз превышающую объем самих произведений. Но вся эта литература не отменяет собственной структуры, истории и цели выше перечисленных произведений. Кроме того, литературоведческие и прочие интерпретации могут иметь разную ценность и адекватность своему объекту. Точно также, и еще более того, исторический нарратив структурируется над реальной структурой самой истории и ее событий.

«дочерние варианты» События: опыт и эксперимент

Поэтому следует говорить о структуре, телеологии и интриге события как такового, существующих реально, объективно и «тонко» (в смысле бэконовой «тонкости природы», более тонкой, чем наша мысль о ней) независимо от структуры, телеологии и интриги нарратива, являющегося отражением события (структуры событий). Вопрос не в том, структурировано ли событие как таковое, а в том, насколько верно и «тонко» историки отражают его структуру. Все разговоры о бессмысленности истории как таковой порождены не эпистемологическими проблемами историографии, а психологическими проблемами нашего времени. Иначе непонятна популярность «доказательств» невозможности смысла и цели истории вне конструирующих способностей нашего интеллекта. Здесь действует не логика исторической мысли, устремленной к истине, к познанию (пусть и с издержками самомнения, молодой атакующей категоричности), а логика философской или естественно-научной («позитивной») мысли или убогая «логика», исходящая из интереса к спокойной и мирной жизни «ты меня не трогай – и я тебя не трону», за которой идет процесс деградации официальных историков и «экзистенциальный кризис» неспокойных и молодых.

Конечно, ситуация с постмодернистским отрицанием реальности события много сложнее. Здесь и четкое отделение серьезными историками феноменологии, онтологии и логики истории. Х. Уайт, например, в «Метаистории» изначально оговаривает, что он будет рассматривать только факты, но не события истории, реальности которых он не отрицает, то есть определяет свою задачу как логическую. То же самое делает и «ранний» Ф. Анкерсмит, говоря о «нарративных субстанциях» как о логических, а не феноменологических понятиях или М. Элиаде, напротив, предпочитающий феноменологический подход. Здесь и идеологическое противостояние, которое пронизывает собой историографию ХХ века. Здесь и явление эпистемологического кризиса, характерного для гуманитарных наук еще с пятидесятых годов XIX века (кризиса роста наук и одновременно кризиса эпохи).

Поэтому я отважусь утверждать, что все то, что может быть отнесено к факту истории, сконструированному в голове историка, может быть еще в большей мере отнесено и к событию как таковому, некоему протяженному телу истории в своей онтологической реальности и тотальности.

Поэтому характерными признаками события (пока речь идет о «мелком» или «среднем» событии) можно считать:

1. Его вероятностную, «свободную» природу, заставляющую «подозревать» наличие воли (м. б. квази-воли) самого события, его личностную индивидуальность.

2. Его полноту как полноту жизни, в которой реализуются реальные воли (субъектов истории), воплощаются переживания и мысли, сталкиваются интересы и тенденции (механический аспект «полноты»).

3. Его способность стать причиной, порождающей каузальную (причинную) цепочку (наличие «оболочки»).

4. Его образную, художественную, «эстетическую» внутреннюю природу, постигаемую посредством Sensation (органический и личностный аспекты полноты).

5. Его включенность в телеологическую структуру, метаинтригу более крупного события вплоть до самого крупного – истории как таковой (как Истории).

«Факт» может быть структурирован любым из этих утверждений. Почему бы ему не структурировать самое «событие»? Каждый из этих вопросов станет самостоятельной интригой и этой книги, порождая в «герменевтических кругах» собственные «нарративные субстанции».

Итак, событие как «тело» (четырехмерное тело) имеет внутреннее пространство «опыта», «образа», «воли» и «жизни», внешнюю оболочку причин и следствий, а также обладает монадической способностью быть единицей, чем-то элементарным и одновременно включать в себя всю историческую вселенную, быть включенным в Историю и в ее телеологические схемы, если таковые существуют в событии как таковом.

Удивительно, но именно историзация мысли в XVI веке, явившаяся следствием сравнительно медленной историзации сознания, сдвигов в мифологическом сознании с конца I в. до н.э., когда под прямым и косвенным воздействием пред-христианства и христианства повсеместно утвердились представления о всемирной истории: Божественной, естественной (природной, космической) и человеческой, разрушившие статичные образы актуальной вечности космоса (включая в себя и космос сакральных общественных институтов), стала основной действующей причиной естественно-научного переворота в метафизике XVII века. Ф. Бэкон стал теоретиком новой методологии, методологии индуктивного, опытного, экспериментального знания, которой предстояло, соединившись с новой математикой, совершить тот жизненный переворот, который и определил собой основную интригу интеллектуальной истории XVII-XX столетий.

Почему «удивительно»? Потому, что историография если и развивалась в XVII-XVIII веках довольно быстрыми темпами, но никак не сравнимыми с темпом развития естественных наук. Да и в конце XX столетия история воспринимается скорее как «строгая» литература, а не наука, не способная изменять жизнь и даже учить чему-либо кроме как той единственной истине, «что она никого ничему не учит» (Гегель).

Однако и сами естественные науки смогли обрести свое лицо, высвободиться из дедуктивных пут старой аристотелевой метафизики и совершить переворот в эпистемологии и в самой жизни, только благодаря пробудившемуся и развившемуся историческому сознанию. И тем рычагом, с помощью которого был совершен этот переворот, было понятие «опыта» как «события», и «опыта» как «эксперимента», то есть события, которое с помощью набора правил могло бы предстать как воспроизводимое, повторяемое, в котором внутреннее пространство элиминировано, а оболочка регламентирована.

Опыт-событие, положенный в основание новых наук, перенес на них высший авторитет события, как критерия истины. Никакая дедукция в отношении изучаемых природных явлений уже не принималась без наблюдения этих явлений в контролируемых условиях опыта, в котором сам опыт подтверждал или отвергал (а чаще корректировал) те или иные предположения, те или иные расчеты. И сейчас опытно-конструкторские работы являются основной практикой, легитимизирующей техническую идею, любое конструирование, более того, любой значительный шаг в конструировании, отработке технологии и массового производства в мире создаваемых человеком вещей, не только материальных, но и духовных.

Но, могут возразить, что событие меняет привычный ход вещей, а опыт ищет привычное в вещах, то, что можно было бы воспроизвести. На самом деле и «в высшем смысле» это не так. Любой прорыв в науке и технике является по природе своей событием во всех его проявлениях. Он не вычисляется в уме, он порождается в опыте, в событии как таковом, а не только лишь в экспериментальной форме. Другой вопрос, что нацелен он на предметы и их свойства, которые обладают по природе своей общезначимостью, но это, то есть выявление общезначимости или конструирование единообразных вещей, является целью и результатом естественных наук и основанной на них техники, а вот его условием является первичная верификация уникальным в своей основе событием, опытом. Собственно, то, что Т. Кун определяет как «тонкую структуру знания (его приложений)», образцов, решенных задач-головоломок и отражает основополагающий факт полновесной событийности научного познания и его экспериментальной методологии, в том числе в ее уникальности и неповторимости.

Структура события, относящегося к классу естественно-научных опытов, позволяет в дальнейшем совершить с ним операцию приведения в однозначное соответствие входящих в его «черный ящик» причин и выходящих из его «черного ящика» следствий. Такое приведение в соответствие достигается ужесточением условий, развитием измерений, упрощением контекста события, вырыванием его не только из исторического (пространственно-временного), но и природного (пространственного) континуума, помещением в некое условное, искусственное пространство, не существующее в естественных условиях.

Успешный эксперимент способен дать не только более «чистые», однозначные результаты и тем продвинуть исследование к решению своей задачи, но и получает возможность быть повторенным другим исследователем, в другом месте и в другое время. Он в своей идеализированной сути уже не зависит ни от исследователя, ни от пространства и условий проведения, ни от времени проведения. Он действительно повторяем, каузален, сведен только к своей оболочке, так как из него устранены в качестве действующих причин множество имманентных бытию причин, воль, сил.

предыстория исторического сознания

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Манифестируемой посредством искусства сознание историка
Проникать постепенно в смысл самих элементарных событий
Беспомощных в своих попытках редуцировать исторические законы
Историческое знание об истории человека
Субъективный характер любой исторической периодизации