<<<     ΛΛΛ     >>>   

-----------------------------
* Matrice — еще и «метка».
120

ной* силой за счет тканей, полотен, завес и парусов, которые стягиваются, свертываются и развертываются вокруг него,— это также, не забыть бы, и зонтик.
К примеру — но не забыть бы.
И чтобы выделить то, что запечатлевает метку стилизованной <stile> шпоры в вопросе о женщине (или: женщины) — я не говорю о фигуре женщины, пользуясь столь распространенным выражением,— здесь речь пойдет о том, как она вос-хищается»3,— поскольку вопрос о фигуре одновременно открывается и закрывается тем, что зовется женщиной; чтобы, далее, сразу же указать то, что правит игрой завес и парусов (корабля, например), над апотропейной тревогой; чтобы, наконец, вскрыть некий взаимообмен стиля и женщины Ницше, вот несколько строк из «Веселой науки» в блестящем переводе Пьера Клоссовского 4:
«Женщины и их действие на расстоянии ».
Имею ли я еще уши? Не только ли я ухо, и ничего больше?
[Все вопрошения Ницше, особенно касающиеся женщины, свернуты в лабиринте уха, и чуть дальше в «Веселой науке» («Повелительницы повелителей», 70) завеса, драпировка или занавес поднимается (открывая «возможности, в которые мы обычно не верим»}, когда возносится тот глубокий и мощный альтовый голос , который в качестве лучшего идущего от мужчины к женщине , очевидно, выходит за пределы полового различия и воплощает в себе идеал.

Но что касается этих контральтовых голосов, «представляющих идеального мужественного любовника, Ромео, к примеру», Ницше оговаривается: «В таких любовников не верят: чем больше любви слышится в их голосах, тем сильнее в них интонации матери и домохозяйки»].
«Не только ли я ухо, и ничего больше? Вот стою я посреди пожара бурунов [непереводимая игра слов: Hier stehe ich inmitten des Brandes der Brandung. Brandung, отсылающее к зареву I Brand'a**, которое также обозначает метку-клеймо, оставляемую раскаленным железом, это — морские буруны, как справедливо переводит Клоссовски, стремительное отступление вздыбленных волн, встретивших цепи скал или разбивающихся о рифы, утесы, шпоры волнорезов], чей пенный прибой из белых языков пламени бросается к. моим ногам [я, стало быть, тоже шпора] ; отовсюду раздаются завывания, угрозы, крик и визг, а в глу-

-----------------------
* От греч. ???????????— (пред) отвращающий беду (эпитет Аполлона и других
богов и мифических существ, а также и фаллоса), от-вращающий.
** Пожара (нем.).
121

бочайшей глубине древний сотрясатель земли напевает свою арию [seine Arie singt: — Ариадна не так далеко] глухо, как ревущий бык, и выбивает при этом своей ногой сотрясателя такой такт, от которого содрогаются сердца демонов этих разбитых непогодой скал. И вот внезапно, словно поднявшись из небытия, у врат этого адского лабиринта; всего в нескольких саженях, возникает громадный парусник (Segelschiff) и скользит бесшумно, как призрак. О, призрачная красота! Какие же чары она бросает на меня! Как? уж не вобрал ли в себя этот челн [в одном слове esquif («челн») — Клоссовски сосредоточивает все тонкости выражения «sich hier eingeschifft» весь покой, всю молчаливость нашего мира? Не там ли, в этом покойном месте, находится мое счастье, мое более счастливое я, мое второе, увековеченное я? Еще не мертвое, но уже и не живое? В виде какого-то промежуточного существа ( Mittelwesen), призрачного, тихого, созерцающего, скользящего, уподобляясь судну, которое на своих белых парусах парит над морем словно гигантская бабочка? Да! парить над бытием {Uber das Dasein hinlaufen!}. Вот что это такое! Вот то, что должно быть Не превратил ли меня в мечтателя {Phantasten} этот шум? {Larm}? Всякое великое волнение (Larm} заставляет нас полагать счастье в покое и дали {Ferne}. Когда человек оказывается посреди собственного волнения {Larm), посреди бурунов (вновь Brandung) своих метаний и мет (Wurfen und Entwurfen}, он видит, как тихие и чарующие существа скользят мимо него к счастью и замкнутости в себе {Zuruckgezogenheit: le repli en soi), которых он так страстно домогается,— это женщины {es sind die Frauen). «Ему хочется верить, что там, среди женщин, обитает его лучшее я {sein besseres Selbst): самые яростные буруны (Brandung) унимаются в этих покояных местах в мертвой тишине (Totenstille), и жизнь становится грезой о жизни {uber das Leben}». [Предыдущий фрагмент, «Wir Kunstler!, «Мы художники!», начинающийся словами «Когда мы любим женщину», описывает движение, в которое одновременно вовлекаются сомнамбулический смертельный риск, смертная греза, возвышение и притворство-утаивание природы. Притворство неотделимо от отношения художества к женщине: «...нисходят из нас дух и сила грезы, и вот мы поднимаемся опаснейшими тропами, с открытыми глазами, бесчувственные ко всякой опасности, на крыши и вершины замков фантазии {Phantasterei}, без малейшего головокружения, словно рожденные карабкаться вверх — мы, сомнамбулы дня (wir Nachtwandler des Tages}. Мы, художники! Мы укрыватели природы {wir Verhehler der Naturlichkeit}. Мы, лунатики и богоискатели {mir Mond — und Gottsuchtigen). Мы, мертвенно-безмолвные, неутомимые странники {wir totenstillen, unermudlichen Wanderer) по высотам, которые даже не кажутся
122

нам высотами, которые мы принимаем за наши равнины, за наш оплот!»].
«И все же! Все же! Мой благородный мечтатель, даже на самых прекрасных парусниках столько шума и суеты (Larm), увы, столько жалкой, ничтожной суеты (Kleinen erbarmlichen Lanm)! Наиболее сильные чары женщин {der Zauber und die machtigste Wirkung der Frauen} заключаются в действии на расстоянии, actio in distans, говоря языком философов: но для этого с самого начала и прежде всего необходимо расстояние (dasu gehort aber, zuerst und vor allem — Distanz!)».

Завесы-паруса

Каким па открывается этот Dis-tanz?* Его (танца) ритм имитируется самим письмом Ницше— стилистическим жестом тире [поставленного между латинской цитатой {actio in distans), пародирующей язык философов, и восклицательным знаком],— подвешивающего слово Distanz: его пируэт и игра силуэтов предостерегает нас, призывая держаться на расстоянии от многослойных завес, заставляющих грезить о смерти. »
Женщина соблазняет на расстоянии, расстояние — стихия ее силы.
Необходимо держаться на расстоянии от этой колдовской песни, этих чар, необходимо держаться на расстоянии от расстояния — не только для того, как можно предположить, чтобы избежать очарования, но и для того, чтобы испытать его. Необходимо держаться на расстоянии, которого недостает Distanz: Необходимо держаться на расстоянии (Distanz!), чего у нас нет, чего мы не в силах исполнить, и это также напоминает совет мужчины мужчине: чтобы соблазнить и не быть соблазненным.
Необходимо держаться на расстоянии от женского действия (от actio in distans), что не означает простого сближения (если только не идти на риск встречи с самой смертью): дело в том, что «женщина», очевидно, не является какой-то вещью, определимым тождеством фигуры, возвещающей о себе с расстояния от другой вещи, с которой можно сближаться, от которой можно отдаляться. Вероятно, она, в качестве не-тождества, не-фигуры, подобия (simulacre), является бездной расстояние, расставлением расстояния, срезом опростания**, самим расстоянием, если еще можно было бы сказать подобное, что невозможно: самим расстоянием.

----------------------------------------------
* Дис-танц-ирующий танец; игра слов передана нами.
** La coupe de l'espacement — предел самой пространственности как таковой, цель самого «зияния».
123

Расстояние расставляется, далекое отдаляется. Здесь следова- ло бы прибегнуть к хайдегтеровскому употреблению слова Entfernung: это отстранение, отдаление и, одновременно, отдаление отдаления, отдаление дали, от-даление, где истребительное {Ent} есть составляющая далекого как такового, сокрытая завесой-парусом загадка сближения.

Отстраненное раскрытие этого Entfernung пропускает истину, дает ей место, и здесь женщина отстраняется от самой себя. Нет никакой сущности женщины, потому что женщина отстраняет и отстраняется от себя самой. Бесконечным, безосновным основанием <fond> поглощает и искажает <envoile> она всякую сущностность, всякое тождество, всякую свойственность. Здесь тонет ослепленный философский дискурс, устремляясь на свою погибель в бездну (тонет на мелководье). Нет никакой истины женщины, и это потому, что это бездонное отстранение истины, эта не-истина есть «истина». Женщина — имя этой не-истины, истины.
Я подкрепляю это утверждение несколькими :— среди множества других — текстами.
С одной стороны, Ницше способом, который нам еще предстоит должным образом оценить, принимает эту едва ли не аллегорическую фигуру как свою собственную: истина как женщина или как движение завесы, направляемой женской стыдливостью. Редко цитируемый фрагмент развивает скорее, чем тему единства, тему взаимосвязи женщины, жизни, соблазна, стыдливости и всех эффектов вуалирования и завешивания {Schleier, Enthullung, Verhullung}. Грозная проблема того, что раскрывается лишь однажды, das enthullt sich uns einmal. Вот лишь его заключительные строки: «...ибо небожественная реальность вообще не дарует нам красоты или уделяет ее нам лишь однажды! Я хочу сказать, что мир изобилует красивыми вещами, но, тем не менее, он беден сверх меры прекрасными мгновениями и прекрасными откровениями {Enthullungen} подобных вещей. Но, возможно, в этом и коренятся сильнейшие чары {Zauber} жизни: она покрыта златотканым покрывалом {golddurchchwirkter Schleier}, завесой прекрасных возможностей, придающей ей вид обещающий, сдержанный, стыдливый, насмешливый, сострадательный, соблазнительный. Да, жизнь — это женщина!»
С другой стороны, философ догматический и легковерный, который верит в истину, которая есть женщина, в истину как в женщину, ничего не понял. Ни в истине, ни в женщине. Ведь хотя женщина и есть истина, она знает, что истина не имеет места и что истину не имеют. Она — женщина в той мере, в какой она не верит в истину, следовательно, в то, что она есть, в то, что как верят, она есть, что, следовательно, она не есть.
124

Так действует расстояние, скрадывая собственное тождество женщины, выбивая из седла философа-всадника, если только тот не получил уже от самой женщины пару шпор, ударов стиля или кинжала, обмен которыми смешивает всякое половое тождество. «В наших глазах,— говорит Ницше,— еще не заслуживает позора тот, кто не сможет себя защитить, и, следовательно, не захочет этого сделать. Но мы отказываем в уважении тому, кто не обладает ни способностью, ни волей отомстить за себя — неважно, мужчина это или женщина. Может ли удержать (или, как говорят, «опутать») нас женщина, о которой мы не в силах вообразить то, что при случае она сумеет распорядиться кинжалом (неважно, каким кинжалом, (irgendeine Act von Dolch), направив его против нас? — или же против самой себя: что в иных случаях оказывается наиболее чувствительной местью (китайская месть)»(69). Женщина, любовница, женщина-любовница Ницше часто напоминает Пентесилею. (В «Воле к власти» цитируется как Шекспир, так и Клейст — относительно насилия над читателем и «наслаждения притворством». Клейст тоже написал «Молитву Заратустры»). Пол, облаченный в прозрачность, острие, обращенное против себя,— это также и кранаховская Лукреция, колющая себя кинжалом. Как женщина может, будучи истиной, в истину не верить? Но как возможно быть истиной, продолжая верить в нее?
«По ту сторону»* открывается словами: «Предположив, что истина — женщина... — как? так не с полным ли основанием подозревали всех философов, мысливших догматически, в том, что они плохо разбирались в женщинах (sich schlecht auf Weiber verstanden, плохо понимали женщин)? И что устрашающая серьезность и угловатая навязчивость, с которыми они имели обыкновение приступать к истине, были неловкими и неприличными попытками (ungeschickte und unschickliche Mittel} подцепить бабенку (Frauenzimmer, презрительное обозначение: доступную женщину)?»

Истины

В этот момент Ницше разворачивает истину женщины, истину истины: «Разумеется, она не дается в руки, не дает себя подцепить — и сегодня всякий род догматизма держится жалко и подавленно. Если только он вообще еще держится на ногах!» Женщина (истина) не дает себя подцепить, схватить. По( )истине, женщина, истина не дает себя подцепить. То,, что (по) истине не дает себя подцепить, есть женское начало, которое не следует торопиться переводить как жен-

---------------------------------------
* <По ту сторону добра и зла» — соч. Ницше.
125

ственносгь, женщины, женскую сексуальность. Эти и другие имитирующие сущность фетиши — как раз то, что надеется подцепить не рассчитывающая на большее глупость догматического философа, художника-импотента или неопытного соблазнителя. Это отстранение истины, которая восхищается сама собой, от себя самой, которая возносится, подцепляясь между кавычек (уловки, визг, полет и когти журавля (grue— это также «подъемный кран» и «шлюха»), все то, что принуждает письмо Ницше закавычить «истину» — и, как необходимое следствие, все остальное,— что, таким образом, вписывает истину,— и, как необходимое следствие, вписывает вообще,— есть, не скажем — само женское,— но женское «действие» оperation».
Женщина пишет (ся). Это ей причитается, к ней возвращается стиль. Точнее, если стиль (подобно тому, как пенис, по Фрейду,— «естественный прообраз фетиша») — это мужчина, то письмо — женщина. Все эти орудия переходят из руки в руку, от одной противоположности к другой, а вопрос о том, чем же я в данный момент здесь занят, остается (открытым).
Как увязать эти по видимости феминистские положения с огромным корпусом антифеминизма Ницше? Их конгруэнтность — слово, условно противопоставляемое здесь когерентности,— достаточно загадочна, но строго необходима. Таким, по крайней мере, будет тезис настоящего сообщения.
Истина, женщина есть скептицизм и окутывающее завесой притворство-утаивание — вот что можно было бы подумать. ?????? «истины» — ровесник женщины. «Боюсь, что состарившиеся женщины {altgewordene Frauen} более скептичны в глубине души, нежели любой мужчина: поверхность бытия они считают его сущностью, и всякая добродетель, всякая глубина для них — не более, чем прикрытие (Verhullung) этой «истины», чрезвычайно желанное прикрытие, pudendum — то есть, дело условностей и стыдливости и ничего больше!» {«Веселая наука» (64), «Скептики». Ср. также «Предисловие» к «Веселой науке», в особенности ее конец].
«Истина» — всего лишь поверхность, она становится глубокой, бесстыдной, желанной истиной, только под действием завесы, падающей на нее: истиной, не подвешенной между кавычек и скрывающей поверхность стыдливым движением. Достаточно приподнять завесу, чтобы истина исчезла или обратилась в «истину» — написанную в кавычках. voile/tombe 5. Откуда же тогда ужас, страх, «стыд»?
Женское расстояние отвлекает истину от нее самой, подвешивая отношение к кастрации или оскоплению: Подвешивая так, как можно натянуть или растянуть парус (или холст), какое-то отношение и т. д.— которое остается в то же время подвешенным в неопределенности.
126

Подвешенное отношение к оскоплению: не к истине оскопления, и в которую женщина не верит, и не. к истине как оскоплению, и не к истине-оскоплению. Истина-оскопление — забота мужчин, мужская озабоченность, так как мужчина никогда не бывает достаточно стар, скептичен и скрытен, чтобы по своему легковерию, по своей глупости (всегда сексуальной и при случае выдающей себя за выражение искушенности) не оскоплять себя и не секретировать иллюзию — приманку (leurre) истины-оскопления. (Здесь, наверное, не мешало бы исследовать — расстегнуть (decapitonner) 6— метафорическое развертывание вуалирующей завесы; истины говорящей, оскопления и фаллогоцентризма в лакановском, к примеру, дискурсе.)
«Женщина» — слово, сделавшее эпоху,— не больше верит и в простое обращение кастрации, в анти-оскопление. Она слишком искушена для этого и она знает — у нее, хотя бы из ее действия, мы (но кто — мы?) должны этому научиться,— что подобное превращение лишило бы ее всякой возможности притворяться, по-истине свелось бы к тому же самому и надежнее, чем когда-либо, закрепило ее в старом механизме, фаллогоцентризме, который сопровождал бы его преображенный пособник (анти-оскопление), крикливый воспитанник, ученик, наученный учителем. А «женщина» нуждается в оскоплении: без него она не умела бы ни соблазнить, ни раскрыть желание, но она, конечно же, в него не верит. «Женщина» — кто в это не верит, но играет этим для собственного удовольствия. Играет:— новым понятием или новой структурой веры, собираясь посмеяться. Над мужчиной — она знает знанием, с которым не сравняться никакой догматической или легковерной философии, что оскопление не имеет места.
С этой формулой следует бережно обращаться, перемещая ее очень осторожно. Она, прежде всего, отмечает, что место оскопления неопределимо, (отмечает) неразрешимую метку или даже не метку, а грань укромную по отношению к не поддающимся учету последствиям, одно из которых как я попытался доказать в другом месте 7, приводит к строгому равенству утверждения и отрицания, оскопления и анти-оскопления, допущения и отвержения.

Наверное, это следует развить позже, отправляясь от «аргумента оболочки», заимствованного из текста Фрейда 8 о фетишизме.

Украшения

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Женщины
Враждебна женщине