<<<     ΛΛΛ     >>>   

И в эту пустоту она бросает свой якорь.

"Женщину", следовательно, не столь уж интересует истина. Она верит в нее столь мало, что даже истина об её собственном существе не касается её. Это "мужчина" - тот, кто верит, что его дискурсы о женщине или об истине касаются женщины... Это "мужчина" верит в истину женщины, в женщину-истину. И фактически, феминистки, против которых Ницше изливает весь свой сарказм, это - мужчины. В самом деле, феминизм есть действие, посредством которого женщина стремится походить на мужчину, на философа-догматика, который домагается истины, науки, объективности - со всеми мужскими иллюзиями, с эффектом кастрации, который следует за ними. Феминизм желает кастрации, даже кастрации женщины. Он хочет утратить свой стиль. Ницше остро ощущал этот недостаток стиля в феминизме:

"Разве это не проявление самого дурного вкуса, если женщина старается таким образом стать ученой? До сих пор, к счастью, объяснять было делом и даром мужчины - таким образом, мы оставались "среди своих"".

Весь процесс женского воздействия простирается между полюсами этого видимого противоречия. Женщина здесь дважды оказывается моделью: противоречивым образом - она при этом восхваляется и осуждается. Однако аргументы обвинения отпасовываются женщиной обратно при помощи "кастрюльной логики"**. Как модель истины, она использует силу соблазна, которая заводит догматизм в тупик и обращает в бегство мужчин - и, в первую очередь, самых наивных из них - философов. Но поскольку сама она в истину не верит, умудряясь, однако, прельщать этой безразличной для нее истиной, - она вновь выступает как модель: на этот раз воплощая собой всю силу притворства, обмана, лицедейства, украшательства и искусства, артистической философи - женщина здесь есть сила утверждения. И если она еще осуждается, то лишь в той степени, в какой она якобы испуганно отрицает, подгоняя себя под точку зрения мужчины, эту утверждающую силу, начинает лгать, продолжая все еще верить в истину, зеркально копируя наивный догматизм, который она сама же провоцирует.

Вопросы об искусстве, стиле, истине неотделимы от вопроса о женщине. Однако само формирование этой общей проблематики вывешивает вопрос: "Что есть женщина?" В конце концов, сущность женщины, женственности или женской сексуальности не могут быть найдены ни на одном из известных путей мысли или познания - даже если не прекращать их поисков.

Итак, ВЫХОД ЖЕНЩИНЫ. В отрывке из "Сумерек богов", озаглавленном "История одного заблуждения", Ницше дает краткий перечень-характеристику шести сменяющим друг друга эпохам. Во II эпохе Ницше выделяет только три слова: она (Идея) становится женщиной.

"Истинный мир - недоступный нынче, но обетованный для мудреца, для благочестивого, для добродетельного ("для покаявшегося грешника") / Прогресс Идеи: она становится тоньше, двусмысленней, неуловимей, - она становится женщиной... / ".

Давайте попробуем расшифровать, как вписалась сюда женщина: несомненно, это не метафора или аллегорическая иллюстрация, свободная от всякого концептуального содержания, но и не строгий, без-образный концепт, лишенный всякого имагинативного значения. Это ясно иллюстрируется контекстом: то, что становится женщиной есть идея. Становление женщиной является "прогрессом идеи". Идея есть одна из форм самопрезентации истины. Следовательно, истина не всегда была женщиной. Женщина не всегда являлась истиной. И то, и другое имеет свою историю, они творят историю - быть может, историю как таковую, если вообще история может существовать в строгом смысле этого слова как движение истины - а этого не в силах расшифровать ни одна из философий, поскольку она сама всегда находится внутри этой истории.

До того, как произошел этот прогресс в истории "истинного мира", идея была Платонической. И танскрипцией, парафразом Платонического утверждения об истине в этот изначальный период (развития) Идеи было: "Я, Платон, есмь истина".

Второй период - становление Идеи женщиной как присутствие или как инсценировка истины - это время, когда Платон уже не может более сказать: "Я есмь истина", когда философ перестает быть истиной, когда он отделяет себя от нее, отчуждаясь тем самым от самого себя, и лишь гонится за ней по следу - и либо оказывается сосланным, либо позволяет идее отправится в ссылку. Вот начинается эта история, эти истории. Тогда дистанция - женщина - отводит в сторону (отстраняет) истину - философа - и дарует идею. И идея отдаляется, становится запредельной, трансцендентной, недоступной, обольстительной: она манит и указует путь - издалека. Ее паруса вздымаются вдали, возникает греза о смерти: сё женщина.

Все атрибуты, все черты, вся привлекательность, которую Ницше видел в женщинах - обольщающая дистанция, завлекающая недоступность, бесконечно завуалированное обещание, запредельность, вызывающая желание; дистанцированность - все это также подходит к истории истины как истории ошибки.

И, наконец, чтобы прояснить, сделать прозрачным утверждение "она становится женщиной", Ницше добавляет "...она становится христианской" - и закрывает скобки - [вехи].

Внутри оттененной этими скобками эпохи и сосредотачивается тот невероятный, странный мотив, обнаруженный нами внутри ницшевского текста - мотив кастрации, т.е. загадки истины как отсутствия.

Я попытаюсь показать, что за словами "она становится женщиной, она становится христианской" большими красными буквами проступает: "она кастрирует (самое себя)". Идея оскопляет, поскольку оскоплена сама, разыгрывает свое оскопление в эпоху скобок, притворяется оскопленной - обиженной и оскорбленной - чтобы подчинить себе повелителя издалека, чтобы вызывать желание и в тот же час, одним махом - и здесь эти действия уравниваются - убивать его.

Эта необходимая фаза в истории женщины-истины, женщины как истины, верификации и феминизации.

Давайте перевернем страницу и перейде к следующему разделу "В сумерках богов" - "мораль как противоестественность".

Христианство интерпретируется здесь как "кастратизм" (Castratismus). Вырывание зубов и глаз - таково, говорит Ницше, христианское воздействие. В этом - неистовство христианской идеи, - идеи, которая стала женщиной:

"Все старые чудовища морали сходятся в том, что "необходимо убивать страсти". Самая знаменитая формула на сей счет находится в Новом Завете, в той Нагорной проповеди, где, кстати сказать, вещи рассматриваются отнюдь не с высоты. Там, например, говорится применительно к сексуальности: "Если око твое соблазняет тебя, вырви его", - к счастью, ни один христианин не поступает согласно этому предписанию. Уничтожать страсти и вожделения только для того, чтобы предотвратить их глупость и неприятные последствия этой глупости, кажется нам нынче в свою очередь только острой формой глупости. Мы уже не удивляемся зубным врачам, которые вырывают зубы, чтобы они больше не болели".

В противоположность христианскому искоренению, или кастрации, Ницше предлагает одухотворение страсти. Кажется, он подразумевает под этим, что кастрация не является на самом деле таким одухотворением - что отнюдь не так очевидно. Я оставляю эту проблему открытой.

Итак, первоначальная церковь, истина женщины-идеи исходит из принципа удаления, искоренения, вырезания:

"Церковь воюет со страстью при помощи отсечения во всех смыслах: ее практика, ее лечение есть кастрация. Она никогда не спрашивает: "как одухотворить, сделать прекрасным, обожествить вожделение?" - она во все времена полагала силу дисциплины в искоренении (чувственности, гордости, властолюбия, алчности, мстительности). - Но подрывать корень страстей - значит, подрывать корень жизни: практика церкви враждебна жизни..."

Следовательно, враждебна женщине, которая есть жизнь (femina vita): кастрация есть действие женщины, направленное против самой женщины, - в не меньшей степени, чем действия каждого из полов - против себя и другого пола.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Их действие на расстоянии действие дистанции
Ибо женщина отстраняет