<<<     ΛΛΛ     >>>   

Как возможно убийство? Этот почти кантианский вопрос детерминирован биологией. Всякий, кто хоть раз принимал участие в обыкновенной драке, знает, что убить человека – то есть нанести ему «повреждения, несовместимые с жизнью» - не так уж и сложно, но очень трудно это сделать сознательно. Например, почти невозможно заставить себя ткнуть пальцем в глаз противнику: «всё нутро» сопротивляется этому. Между тем, удар костяшкой среднего пальца в глазницу – один из самых простых и самых действенных приёмов самозащиты. Тем не менее, нужно «преодолеть в себе нечто», чтобы научиться наносить подобный удар. Точно так же, очень трудно задушить противника, даже если удалось добраться до горла: первые же признаки агонии заставляют разжать пальцы. И, во всяком случае, сильнейшим переживанием является совершившееся убийство. Сам вид трупа – неподвижного, безопасного, уже не способного ничем повредить – может заставить убийцу (вольного или невольного) впасть в тяжелейшую депрессию.

Нам кажется, что подобные деликатные переживания – признак нашей «изнеженности и цивилизованности». На самом деле, это – работа тех же самых биологических запретов, которые мешают волку напасть на волка с целью его съесть. Есть все основания полагать, что древним людям было не проще, чем нам, переступить порог «убийства ближнего» - именно потому, что они были ближе к своей биологической основе. Запрет на убийство себе подобного преодолевался с таким же, а то и с большим трудом, чем это приходится делать нам.

В принципе, существуют пути, позволяющие обойти «биологическую защиту вида». Природа предусмотрела механизм для временного снятия этой защиты. Он работает только в очень редких ситуациях – например, в момент схватки «не на жизнь, а на смерть». В таком случае, однако, исчезают и многие другие биологические защитные механизмы – притупляется боль, умолкает инстинкт самосохранения. Способность убить «такого же, как я» даётся только вместе с готовностью умереть[12]. Это и есть биологическая основа того, что мы обозначили как furor: «исступление», «выход из себя», «готовность-к-смерти».

Этот механизм можно запустить двумя способами. Первый – естественный: поставить себя в ситуацию, когда furor «вскипит в крови» сам собой. Отсюда – богатейшая культура оскорбления, вырабатываемая в соответствующих сообществах. Сейчас мы не имеем возможности обратиться к этой богатой теме. Заметим только, что оскорбление врага – особенно публичное, брошенное ему в лицо – предназначается не столько для подавления психики оскорбляемого, сколько для разжигания ярости оскорбителя. При этом молчание, «проглатывание» оскорбления биологически эквивалентно принятию «позы подчинения» в поединке, а ответ на него разжигает в оскорбляющем furor. Отсюда – изощрённая, иногда многочасовая перебранка противников перед началом схватки. Отсюда же – и обмен соответствующими жестами, ритуальными ударами, и прочая нехитрая машинерия раздражения. Запустить механизмы соперничества таком образом вполне возможно.

Кроме того, можно ещё использовать обходные пути – разжечь в себе furor искусственно. Простейшим – и хорошо исследованным – средством для этого является особый вид отравления: опьянение. Практически все известные нам от древних времён психоактивные вещества (и прежде всего алкоголь) имеют основной целью именно специфическое помутнение сознания, цель которого – разжигание агрессивности, впадение в ярость, включение furor.

С другой стороны, и сам furor может быть использован для иных целей, кроме немедленного нападения на противника. Так, одним из далёких изводов техник furor'а является искусство. Аристотелевский «катарсис» есть не что иное, как переработанный и сублимированный furor – ужас и ярость, разрешающиеся в катарсической кульминации...

Но все известные техники furor'а не свободны от одного противоречия. Все они имплицитно предполагают, что происходит именно что противоборство, то есть жертва загнана в угол и вынуждена принять бой. Но охота на скрывающуюся, прячущуюся, убегающую жертву, требует совсем другого настроя.

Она требует, прежде всего, хладнокровия.

РОЖДЕНИЕ АБСТРАКТНОГО МЫШЛЕНИЯ ИЗ ДУХА ДИСЦИПЛИНЫ

Одним из самых известных «философов милитаризма» является Гегель. Его рассуждения о «сословии храбрости» (так он называл военных), созерцание из йенского окна въезжающего в город Наполеона (его он назвал «мировой душой» - полагая, видимо, что делает тому комплимент), и уж тем более – знаменитая «диалектика раба и господина» - составили ему прочную репутацию знатока вопроса. Мы намерены её поддержать – однако ж, обратившись совсем не к тем текстам, которые немедленно приходят на ум. Именно: нашему автору принадлежит короткое, бойко написанное эссе на тему форм мышления. Называется оно «Кто мыслит абстрактно?»[13] («Wer denkt abstrakt?»), и обычно цитируется в качестве образчика так называемого «философского юмора». Смеем заметить: ничего смешного в этом тексте нет.

Гегель не определяет понятия абстрактного мышления. «Мы находимся в приличном обществе, где принято считать, что каждый из присутствующих точно знает, что такое «мышление» и что такое «абстрактное», - легко обходит он тему. - Стало быть, остается лишь выяснить, кто мыслит абстрактно.» Дальше публике предъявляется парадокс:

«Кто мыслит абстрактно? — Необразованный человек, а вовсе не просвещенный. В приличном обществе не мыслят абстрактно потому, что это слишком просто, слишком неблагородно (неблагородно не в смысле принадлежности к низшему сословию), и вовсе не из тщеславного желания задирать нос перед тем, чего сами не умеют делать, а в силу внутренней пустоты этого занятия.»

Дальше приводится пример абстрактного мышления. «Ведут на казнь убийцу. Для толпы он убийца — и только. Дамы, может статься, заметят, что он сильный, красивый, интересный мужчина. Такое замечание возмутит толпу: как так? Убийца — красив? Можно ли думать столь дурно, можно ли называть убийцу — красивым? Сами, небось, не лучше! Это свидетельствует о моральном разложении знати, добавит, быть может, священник, привыкший глядеть в глубину вещей и сердец.

Знаток же человеческой души рассмотрит ход событий, сформировавших преступника, обнаружит в его жизни, в его воспитании влияние дурных отношений между его отцом и матерью, увидит, что некогда этот человек был наказан за какой-то незначительный проступок с чрезмерной суровостью, ожесточившей его против гражданского порядка, вынудившей к сопротивлению, которое и привело к тому, что преступление сделалось для него единственным способом самосохранения. Почти наверняка в толпе найдутся люди, которые — доведись им услышать такие рассуждения — скажут: да он хочет оправдать убийцу! Помню же я, как некий бургомистр жаловался в дни моей юности на писателей, подрывающих основы христианства и правопорядка; один из них даже осмелился оправдывать самоубийство — подумать страшно! Из дальнейших разъяснений выяснилось, что бургомистр имел в виду «Страдания молодого Вертера». Это и называется «мыслить абстрактно» — видеть в убийце только одно абстрактное — что он убийца и называнием такого качества уничтожать в нём всё остальное, что составляет человеческое существо.»

Ирония Гегеля понятна – однако, предлагаемый пример крайне любопытен сам по себе. В самом деле: воображаемый «знаток человеческой души», скорее всего, не смог бы прикончить убийцу, или даже его осудить. Необходимо именно что перестать видеть в нём «человеческое существо» - и увидеть только «убийцу» – чтобы его казнить.

Но ровно та же самая проблема стоит и перед «охотником за человеком». Для того, чтобы спокойно и хладнокровно убить «другого», необходимо перестать видеть в нём человека. То есть нужно абстрагироваться от этого факта.

Этот приём – абстрагирование – является необходимой частью обучения воина. Ярость, furor, odhr – всего этого недостаточно, если жертва не принимает боя, не вступает в отношение соперничества. В таком случае нужно внушить себе, что охота идёт «просто на добычу», в которой нет ничего «человеческого».

Роль абстрагирования в армейской жизни вообще трудно переоценить. Снова предоставим слово Гегелю. «У пруссаков, - пишет он, полагая, что иронизирует, - положено бить солдата, и солдат поэтому - каналья; действительно, тот, кто обязан пассивно сносить побои, и есть каналья. Посему рядовой солдат и выглядит в глазах офицера как некая абстракция субъекта побоев, с коим вынужден возиться господин в мундире с портупеей, хотя и для него это занятие чертовски неприятно.» На самом деле здесь изложен простейший механизм передачи навыков абстрактного мышления: для того, чтобы солдат начал понимать, чего именно от него ждут, к нему надо перестать относиться как к человеку. Ту же роль играет пресловутая «дисциплина», «плац», «надраенные пуговицы». Всё это – механизмы обучения абстрагированию. Естественное, целостное мышление, которое видит все стороны предмета, просто немеет при столкновении с армейским дисциплинарным абсурдом. Зачем надо тянуть носок и чистить пряжку? – Нет такого слова «зачем», есть слово «надо». Зачем бьют солдата? – «Положено». – Зачем? – «Делай, что тебе говорят». Соответствующие практики направлены на одно: солдат, если он хочет «сохранить здравый рассудок», должен время от времени откладывать его в сторону.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Разозлить русского до такого состояния
Определяет понятия абстрактного мышления
Общественным