<<<     ΛΛΛ     >>>   

Дело, разумеется, не в терминах. То, что греческая мысль вовсе не полагала различение субъекта и объекта в качестве фундаментального, известно. В античности не было оснований представлять познающего человека в качестве носителя некоей познавательной способности, абстрагируемой от иных его человеческих качеств, как «машину для познавания». Отсутствовала и исходная «данность» ситуации, где субъекту противостоит нечто, познаваемое им в форме «объекта», да и познание, как правило, не мыслилось в форме исходящей от субъекта деятельной активности.

Но как ни существенно, что философия ценностей возможна и могла сложиться только в на базе «субъективного принципа» новоевропейской

[121]

метафизики с фундаментальной для нее оппозицией «субъект-объект», еще важнее, что в общей идее законодательства субъекта в отношении всего сущего она есть необходимое развитие и предельное обобщение этого принципа.

Юм первым в новой философии обосновал невыводимость суждений долженствования из суждений существования и, тем самым, взаимную нередуцируемость представлений о «должном» и знания «сущего». Самое точное и полное знание того, что есть, не в состоянии обосновать то, что должно быть. Цели человеческой деятельности (кроме целей инструментальных, оказывающихся всего лишь «технологиями», «прикладным знанием») не есть знание в собственном смысле слова, т.е. знание «сущего». На этой почве и вырос впоследствии дуализм «бытия» и «ценностей».

Кант (имевший в этом отношении предшественником Юма) в полной мере осознал своеобразие вопросов о «ценностях» в их отличии от вопросов о «бытии» и сформулировал то, что стало уже непосредственными «метафизическими основаниями» философии ценностей. Позднее неокантианская традиция философии ценностей реализовала (причем односторонне) лишь часть содержавшегося у него спектра возможностей ее осмысления. Кант осуществил предельное обобщение «субъективного принципа» новой философии: субъект у него впервые стал всеобщим законодателем. Вся «действительность» предстала производной от «действия» как порождение деятельности субъекта. Рассудок законодательствует природе, практический Разум предписывает закон свободе в форме должного. Способность суждения, осуществляет оценку всего сущего (Природы и Истории), соотнося его с должным, придает ему смысл и ценность, «примысливая» целостность и цели. Кант был убежден: из того, что мир познается человеком, существование этого мира не обретает никакой ценности; более того, человеческое познание оказывается не в состоянии удостоверить даже собственную ценность. Природа, в бытии которой нет смысла, и не обладающее ценностью человеческое познание, делают лишенными ценности и смыслов само существование человечества, его жизнь в природе и в истории. В научно-теоретическом познании природы вопрос о ценности и смысле того, что существует, не должен и не может возникать. Наука не ставит подобные вопросы, и не ее дело на них отвечать.

Понятия «ценности», «оценки», «смысла», по Канту, принадлежат не каузальному объяснительному понятийному ряду с его центральным понятием «причины», а телеологическому, предполагающему рассмотрение «по целям»; смысл есть всегда ответ на вопрос «для чего?», а не «почему?» Ценности не принадлежат «объектам», «предметам», истории и «миру в целом» и не раскрывается научно-теоретическим исследованием: никакое познание «сущего» не в состоянии обнаружить его ценность. Ценностные суждения (как это демонстрировала специально им посвященная «Критика способности суждения») всегда есть оценка «сущего» с точки зрения идеала, —

[122]

правда, в данном случае при весьма расширительной трактовке «должного». Кант мыслил внутри фундаментальных предпосылок классической философии, включая допущение универсального познающего субъекта, противостоящего объекту, и полагал: если ценности не могут быть обнаружены в действительности как объекте, остается предположить, что источником их может быть только субъект. Только с точки зрения субъекта нечто может обладать смыслом, значением, ценностью; человек придает ценности, «примысливая» их вещам.

Это еще не был «субъективизм» послеромантического типа, с его ценностным плюрализмом; напротив, Кант был убежден, что конструируемые в его системе долженствования, ценности и оценки необходимы и единственно возможны. Суждения о долженствованиях и смыслах, о ценностях и значениях «субъективны» (поскольку проистекают от субъекта и не содержатся в действительности как «объекте»), и в то же время «объективны» (в кантовском значении «объективного»), т.е. общезначимы и необходимы для всех людей. Они продуцируются из априорных принципов практического разума и телеологической способности суждения и потому не могут быть иными, разными.

Для Канта лишь знание «сущего», того, «что есть», есть знание в строгом смысле, отвечающее критериям научной обоснованности и достоверности. «Мышление в ценностях» не есть познавание. Во-первых, то, что при этом мыслится (как ценность, цель, и смысл), вовсе «не есть», в самой вещи как ее качество не существует. Во-вторых, истина этого знания не теоретически-достоверная, а лишь регулятивная, т.е. достаточная для того, чтобы побудить людей действовать в соответствии с ней.

Известную и часто цитируемую фразу: «ценности не существуют, а значат» вряд ли можно понимать буквально, будто они нигде и никак не «существуют». То, что значит, для того, чтобы значить, должно необходимо как-то и в чем-то уже быть и быть именно в качестве «значимого». На деле фраза эта утверждает лишь, что «существование» ценностей иное, чем существование вещей, предметов и даже наших мыслей, — всего «сущего».

В послекантовской философии различение «бытия» и «смыслов», «сущего» и «должного», «существования» и «ценностей» обрело широкое признание и вариативные интерпретации в том числе и в конкурирующих направлениях, таких, как позитивистские и некантианские. Однако, чем последовательнее проводилось это различение (вполне оправданное в качестве аналитического и фиксировавшее разные ракурсы мысленного представления единой реальности), тем в большей мере бытие и ценности оказывались несоизмеримыми и почти не имеющими точек соприкосновения. Сегодня очевидно: дуализм бытия и смыслов, сущего и должного, в философии породил не меньше затруднений, нежели разрешил.

В постклассическом философствовании «субъект» классической философии «распался» на множество индивидуализированных, в том числе

[123]

и исторически своеобразных «субъектов». С отказом от признания единого универсального субъекта классической философии и постулирования принципиальной (а не только в качестве эмпирического «факта») множественности коллективных и индивидуальных ценностных систем обнаружилась и была реализована возможность «историзации» и «плюрализации» субъекта ценностного отношения и, соответственно, — ценностных перспектив и самих ценностей. смыслов. Ценности в таком понимании — это то, что считается ценностью кем-то, оценивается как ценное, исходя из некоего принятого ценностного масштаба, — и не универсальным трансцендентальным субъектом, а исторически существующими в определенное время и в определенном месте людьми. Возможность обретения абсолютной одной-единственной над-исторической «ценностной» точки зрения абсолютного наблюдателя была подвергнута радикальному сомнению, хотя и некоторые философские тенденции в значительной степени сохраняли «классическую модель» субъект-объектного ценностного отношения, предполагавшую вненаходимость субъекта в отношении «объекта».

Схема, фиксирующая значение «принципа Декарта» в формировании самой возможности того, что впоследствии выразилось в «философии ценностей», в достаточной мере общепризнанна. М. Хайдеггер суммировал ее так: эпоха Нового времени «определяется тем, что человек становится мерой и средоточием сущего. Человек есть для всего сущего… лежащее в основе, subjectum. Принятие этой общей схемы не означает, однако, обязательного согласия с осуществленным им ее содержательным наполнением. Так, утверждения, будто «до Ницше» мышления в ценностях вовсе не было и что «классическую» форму ценностная идея обрела только у Ницше, как и осуществленная Хайдеггером вслед за Ницше редукция «идеи ценностей» исключительно к «воле к власти» («ценностное мышление само есть функция воли к власти) не представляются столь бесспорными. Можно понять демонстрируемое Хайдеггером негативное отношение к неокантианской «философии ценностей», но вряд ли оно оправданно в отношении к ценностной проблематике самого Канта, у которого все главные метафизические проблемы выведены за пределы познаваемого сущего и перенесены в сферы долженствований и оценок. Хайдеггер несомненно прав, что «Кант еще не мыслит бытие как ценность» [2] Важнее все же, пожалуй, что Кант уже не мыслил бытие как благо, а мыслил в противопоставлении бытия и ценностей.

Ницше действительно стал мыслителем, наиболее радикально воплотившим предельную универсализацию мышления в ценностях, в результате чего все фундаментальные понятия метафизики «превратились в ценности», и релятивизацию самих ценностей. Тем самым круг как бы замкнулся: в «онтологических» трактовках ценностной проблематики сущее и истина «были всем», совпадали с ценным и должным; их сменил принципиальный

[124]

дуализм сущего и должного, существования и ценностей. Теперь же «все», включая «сущее» и «истину», оказалось поглощенным ценностями. Кантианская традиция — при всей ее дуалистичности, а отчасти именно благодаря ей — обнажала проблему и стимулировала поиск. У Ницше проблематичность, напряженность отношений «бытия» и «ценностей» как бы вновь устранена, на деле же — отодвинута.

Современная философская мысль в существенных отношениях пребывает уже «вне классики». Начавшийся в первой половине прошлого века поворот в философии, обычно называемый переходом от «классического» к «постклассическому» типу философствования, стал завершением длительной философской традиции. Процесс пересмотра и смены фундаментальных метафизических оснований европейской философии осуществлялся неравномерно, дивергентно и многомерно. В данном контексте наиболее существенно то, что произошло с фундаментальными и специфичными для европейской метафизики категориями «субъект» и «объект» и с трактовкой ею субъект-объектного отношения, внутри которого конструировалась «философия ценностей».

В новоевропейской метафизике «познающий субъект» никогда не означал «этого», конкретного носителя познавательных актов. Понятие «субъект» в качестве философской абстракции высокого ранга аккумулировало в себе чистую познавательную способность с максимально возможным отвлечением от «всего человеческого»: антропоморфного, социальной, культурной и индивидуальной определенности и от всех его качеств, кроме способности мыслить. Широко признанный ныне «монологизм» классической теории познания выразился в убеждении, что в качестве субъектов индивиды тождественны друг другу в той мере, в какой каждый есть субъект. Эмпирически их («субъектов») может быть сколь угодно много, но по сути он один-единственный: других (как «иных», «разных») нет. Свободный от привнесения в познавательный процесс интересов с очищенным от всего инородного и привходящего познающим разумом субъект претендует на позицию абсолютного наблюдателя, не занимающего определенного места в пространстве и в историческом времени, ибо только благодаря этому гарантируется воспроизводимость познавательных актов, достоверность и общезначимость истины. Субъект-объектное отношение — это сознательно принятая предельная идеализация, идеальная нормативная модель (никогда в полной мере не реализуемый идеал) новоевропейской познавательной установки.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Позднее неокантианская традиция философии ценностей реализовала
Когда сегодня провозглашается уже преодоленность свойственной новоевропейской философии абстракции ценностей ценности