Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Величие и своеобразное очарование такогоодиночества и порождает во многих душах то, чтоодин картезианец назвал «искушениемнеобитаемого острова». Кто не мечтал покинутьмир ради манящего одиночества на островке вТихом океане, предпочтительно в стороне отполосы циклонов и в разумной мере снабженномпродовольственными ресурсами? Кто непредставлял себя, не слишком отягощенным одеждойиз листьев, нежащимся в тени цветущих банановыхдеревьев, в полдень протягивающим руку кзавтраку, висящему на деревьях: хлебном, масля ном, посудном дереве, бутылочной тыкве,вдали от людей, свободным как птица небесная, — водиночестве? Шартреза жестоко разочаровываетдобровольных робинзонов. Это не тот остров, гделегко «робинзонить». Конечно, картезианец живетв одиночестве весь день или почти весь. Это незначит, что он волен устраивать свою жизнь какему вздумается. На это есть бдительный, точныймонастырский колокол; он вызванивает подъем,работу, отдых, утреню, мессу, вечерню, повечерие,богослужебные часы и часы просто, получасы и дажечетверти. Весь монастырь безмолвно подчиняетсяего ясному голосу, который звучит будто надвымершим городом. Копал ли кто сад, или писал одноиз глубоких сочинений о мистической молитве,которые картезианцы, будто бы, употребляют зимойна растопку, — с первым призывом к часам иливечерне надо бросать лопату или перо,направляться на келейную молитву или спешить вчасовню. КАРТЕЗИАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ Кельи — как лучи. вокруг галереи,ведущей к часовне; внешняя стена защищает отснежных лавин, сползающих, с гор. Кроме сна, — и то, впрочем, прерванногоночным богослужением — день картезианцабуквально искромсан сотней различныхопределенных обязанностей, которые заставляютего переходить из молельни в сад, из мастерской вчасовню и с прогулки на постель, не даваяпродолжительно заниматься чемлибо, кромепослушания. Келья отрешила его от мира, колоколотрешает его от самого себя. Бедный Робинзон! Он редко выноситкартезианский колокол дольше сорока восьмичасов. Замкнутый в келье, которая в первый деньказалась ему просторной, а на второй день кажетсяуже меньше, он искал независимости и нашелдисциплину. В десять часов утра его жалкий обедзаймет его на десять минут. Он примется за книгу,но к чему читать книгу, о которой никогда ни с кемне поговоришь, книгу, которая больше не поможетвам мечтать? Монотонная вереница предстоящихдней представляется ему бесконечной(картезианский режим сохраняет;восьмидесятилетние старцы — не редкость взаведении), и его «я», это «я», которое снаружиказалось тем менее требовательным, что ему ни вчем не отказывали, внезапно приобретаетгигантские масштабы: оно здесь, у двери, какогромный Пятница, который не соглашается сосвоей отставкой и выходит из себя... Робинзонпризывает на помощь все и вся — все самые своивозвышенные мысли... И едва находит дватрибледные штампа... Тем временем келья продолжаетсужаться. Пятница топает ногой, звонит колокол —это уже слишком! Побежденный Робинзон спрашиваетрасписание обратных автобусов. * * * Шартреза — самый суровый из всехмонастырей. Любой монах официально может перейтииз своего ордена в орден св. Бруно: он лишьвыбирает более возвышенный образ жизни. Помнению Церкви, уже само исполнениекартезианского Устава требует «героической»добродетели, иначе говоря, картезианец, которыйдо смерти ограничивается одним вещественнымсоблюдением Устава — даже если допустить, чтодля этого не требуется много ума, — уже тем самымможет быть канонизован без всяких иных процедур.Но прославленные Церковью картезианцы редки. Св.Бруно передал своему ордену склонность канонимату. При поступлении, прежде чем получитьбелую одежду нового состояния, послушникнадевает черную рясу — символ траура почеловеку, которым он был. С этого дня он начинаетисчезать. Он получил другое имя; он будет «ДомЖанБатист», «Дом Рафаэль»; если он пишет, инаписанные им труды окажутся заслуживающимиопубликования, он их не подпишет. Этикетказнаменитого ликера — один из редких печатныхдокументов, почтенных подписью картезианца; да ито по юридической необходимости. На кладбищахордена стоят безымянные кресты. Если известномножество знаменитых доминиканцев, еслитрапписты не могли скрыть от нас св. Бернара иаббата Ранее, одни лишь специалисты мистики илихристиане, интересующиеся духовностью (бывают итакие) знают Дени Картезианца или Дом ИннокентияЛе Масон, — два украшения ордена, наряду со св.Бруно, которые неизвестны никому, даже своимбиографам. Вместе со стенами кельи и молчанием,анонимат — дополнительная ограда. Но это исчезновение — лишь негативный идля мира довольнотаки удручающий аспектВоскресения к Свету, которое малопомалупревращает искалеченное и жалкое создание, какоемы представляем собой, в брата — пока ещеизгнанного — ангелов. * * * И сколько поэзии в этих оторвавшихся отпричала жизнях. Мы знакомы с небом лишь втаинственной форме тайн веры, и для плотскогочеловека переход из мира земли в область чистодуховную — затея столь же трудная, захватывающаяи опасная, как авантюра Христофора Колумба,безвозвратно уплывающего к невидимой ипредположительно существующей земле. Его тожеподдерживали вера и разум, он тоже верил звездам;и можно представить себе, что перед этимвыматывающим, бесконечно жидким горизонтом он нераз задавался вопросом — не лгут ли звезды,не обманывает ли вера, наконец, действительно лиразум — надежный навигационный прибор. Картезианец, оторвавшийся от берегов ипустившийся по водам на милость Божию, проходитчерез страх и надежду героя «СантаМарии». Послевоодушевленного отплытия наступает испытаниеоткрытого моря, бесконечное нахождение под всемипарусами в окружении океана, с средины которогоникак не удается сдвинуться; и разум,приказывавший отплыть, не смеет теперьсоветовать даже быть настойчивым. Говорят, годамк сорока (скажем, на сороковой день плавания)одинокий мореплаватель по духовной жизниначинает сомневаться, покажется ли когданибудьВестИндия в его подзорной трубе. Его жертвыпредставляются тщетными, никогда он не увидит ихплодов, ближний, которого он желает спасти,игнорирует его, презирает или ненавидит... Но этотолько шторм, и он проходит. В окружающей его ночигерой продолжает свой путь от звезды к звезде: онзнает, что есть и иной мир. Он — в авангарде христианства. ГЛАВА X. Знаю, мы далеки от того, чтобы хвалитьсяэтим, а между тем! Если бы все наше самолюбие небыло мобилизовано на другое, может быть мывспомнили бы не без удовлетворения, чтобольшинство монашеских орденов родилось воФранции, что два крупнейших созерцательныхордена — сугубо французские, или если этовызывает подозрение в преждевременномнационализме, что они родились на территории,расположенной к западу от Рейна и к северу отПиринеев. В течение нескольких столетий Франция,— я хочу сказать эта территория, — давалабольшую часть личного состава монастырей св.Бернара и св. Бруно. Еще и сейчас французы,«легкомысленные» и «увлекающиеся», легкоулетают к Шартрезам и охотно примыкают ктраппистам. Они как будто совершенно неподозревают, что созерцательная жизнь —устаревший образ существования, связанный с тойцивилизацией, которая вместе со схоластикой, сэпосом Круглого Стола и с рыцарской любовью,потерпела крушение одновременно сосредневековым миром. * * * Перед посетителем траппистского иликартезианского монастыря открывается необщество другой эпохи, а общество вневременное.Траппистский коллективизм намного опередилколхозы: вместо того, чтобы поддерживатьзловредную иллюзию, будто «все принадлежитвсем», он основан на принципе подлинносоциалистическом, что ничто не принадлежитникому. Картезианец не устарел, потому что онникогда не был в моде. Его одиночество —одиночество всех душ, увлеченных абсолютом,великий человек одинок, а картезианец — почтивсегда великий человек, в сиянии иной Славызабывший свою собственную (я знаю по крайней мереодного, который в миру получил бы все награды,доступные литературному дарованию). Что касается«неэффективности» чисто духовной жизни, то давнобыло высказано мнение, что будь Карл Марксчеловеком действия, марксизма не существовалобы. Величайшая из революций нашей эпохи родиласьоколо 1847 года из заумных размышлений гениальногобородача в глубине лондонской столовоймелкобуржуазного стиля. Последователей «Коммунистическогоманифеста» теперь не счесть, и я не вижу, чтопротивопоставить им численно, разве чтовнушительную толпу обращенных «Историей однойдуши», которая в монастыре, похожем с виду нафабрику, была написана Терезой «Малой»,бездельницейкармелиткой и покровительницеймиссионеров. Нам трудно поверить внематериальную силу духа, когда она не оперируету нас на глазах в социальном кирпиче и шлаке. Амежду тем Церковь — уж онато разбирается вприроде силы — всегда провозглашала первенствосозерцательной жизни; ибо в порядке духовности —в которой какникак суть христианской жизни —деятельность кармелитки или картезианца поинтенсивности оставляет любую другуюдеятельность далеко позади. Об этомсвидетельствует булла «Умбратилем»: «Все, кто дает обет вести уединеннуюжизнь, — говорит текст Пия XI, — вдали от шума иувлечений мира,не только, чтобы всей силой духаотдаться созерцанию божественных тайн и вечныхистин, но и для того, чтобы загладить и искупитьсобственные согрешения, и в особенностипрегрешения ближних, умерщвлениями души и тела,добровольно определенными и предписаннымиУставом, — они, надо признать, как Мария изВифании, несомненно избрали благую часть. ЕслиГосподь призывает к этому, то действительно, нетни условий, ни образа жизни, которые можно было быпредложить выбору и стремлению людей, как болеесовершенные... Долг и как бы основное дело этихотшельников — приносить и посвящать себя Богу всилу, так сказать, официальной функции, какискупительную жертву и умилостивительноеприношение ради спасения своего и спасенияближних. Вот почему с самых отдаленных временэтот столь современный образ жизни установился ираспространился в Церкви, где он более полезен иплодоносен всему христианскому обществу, чем этоможно себе представить... Притом, те, кто усердноисполняют дело молитвы и покаяния, способствуютпреуспеянию Церкви и спасению родачеловеческого еще гораздо более тех, кто своимтрудом возделывает ниву Господню, ибо если бы онине низводили с неба обилие Божиих милостей дляорошения этой нивы, труженики Евангелия получалибы от своего труда плоды гораздо более скудные». Поистине, созерцательные ордена — живоесердце Церкви. И это сердце бьется не для себя: вдуховной «экономике» созерцателя почетное местозанимает ближний. Разумеется, этот возлюбленныйближний не часто слышит о своих неведомыхдрузьяхтраппистах или картезианцах, но ктопосмеет усомниться в глубине и искренностирасположения, которое отдает все, что имеет, ипросит взамен лишь разрешения подарить и самуюжизнь? С терпениемпереносить ту |
|
|
|
|
