<<<     ΛΛΛ     >>>   

Но когда Фоме Аквинату позволено былодать свободу своему дарованию, когда Папапопросил его составить для Церкви «службу СвятыхДаров», тогда его пение было столь прекрасно, чтосвятой Бонавентура, которому был сделан тот жезаказ, медленно разорвал свой текст на глазахкардиналов, собравшихся для оценки этихсоревнующихся сочинений.

* * *

Как богослов он считается сухим, но какчеловек он был сама кротость и смирение. Еготоварищи по парижскому Университету, малочувствительные к этим двум добродетелям безпрестижа, прозвали его «немой бык», за егообъемистую фигуру (он страдал болезненнойполнотой) и за его благодушие: за сорок девять летжизни его видели рассерженным два раза: накуртизанку, которой его семья поручила отвратитьего от его призвания и, лет двадцать спустя, посугубо метафизическому поводу, на софиста ДавидаДинанского. Честертон, самый увлекательный изего жизнеописателей, рассказывает, как один еготоварищ, сжалившись над этим, повидимому,туповатым учеником, стал объяснять ему каждыйвечер текущие уроки, на которых «немой бык»присутствовал, не проявляя ни малейшего признакапонимания. Фома смиренно, без единого словавыслушивал добровольного репетитора до того дня,когда преподавателю пришлось однажды признатьсяв своем замешательстве перед особозатруднительным веро учительным вопросом. И тутвдруг ученик застенчиво подсказал своемуизумленному учителю блестящее объяснение, с тойпоры доставившее «немому быку» возможностьспокойно пережевывать свои мысли средипочтительного молчания.

Это хороший принцип томистской школы:выслушивать урок, прежде чем преподавать. Фомаслушает и помалкивает. И в этом немалое егоотличие от его противников!

* * *

Этот исключительный ум, который менее чемза 15 лет (с 1260 по 1274 г.) дал нам достаточносочинений, чтобы прокормить поколениятолкователей, был одарен такой способностьюотвлекаться, что она порой подвергала его, беззащиты, проделкам его юных собратий. Услышаводнажды громкий возглас монаха: «Брат Фома, братФома! Посмотри: бык летит!», рассеянный илиотвлеченный святой машинально подошел к окну. И,при всеобщем хохоте, сказал: «Я предпочитаюповерить, что бык может летать, чем что монахможет солгать».

Шутливо настроенная молодежь ничего невыигрывает, заставляя богословов спускаться стретьей ступени отвле . ченности, чтобыпотешиться за их счет.

* * *

Несмотря на его полноту легчерезюмировать Фому, чем томизм. Для Бергсонафилосо4:>ия Аристотеля и Фомы Аквината была«естественной философией человеческого ума» —похвала, принимаемая за осуждениемногочисленными мыслителями, которые ухитряютсяфилософствовать, не располагая умом. Дляисториков томизм это величественный собор, а дляпрофессоров философии — своего рода ломбардздравого смысла. Наконец, несколько учтивых умовскажут нам, что томизм — самое значительноеруководство, чтобы ориентироваться в жизни инаучиться узнавать и приветствовать истину вмире.

Но для автора популярных изданий Фомапрежде всего изобретатель «пяти доказательствбытия Божия», абсолютно неопровержимых длясредневековых умов, но не для современных,которые не выносят, как всем известно,принуждения очевидности. Эти «пятьдоказательств» — пять логических путей, всевытекают из текста св. Павла:

«Сила и невидимые совершенства Божийстановятся видимыми разуму через Его творения».

Как и св. Павел, Фома считал, чточеловеческий разум и без помощи веры можетутверждать бытие Божие, исходя от природы. Егодоказательства покоятся на глубоком убеждении —тогда общем для мыслителей всех школ, — чтоприроде действительно есть, что сказать разуму:мнение, которое теперь оспаривается множествомумов, слушающих лишь себя. Поскольку разумсогласен не отрекаться от самого себя, — чтовстречается все реже и реже, — «пять путей» ФомыАквината остаются вполне убедительными, они«выдерживают любую критику» и, если ихсхоластический язык как будто обращается кфилософам, остальные могут прийти к тому жерезультату, на свойственном для них языке,поскольку текст ап. Павла действителен для всех иимеет в виду не только научное познание, но и«естественное знание бытия Божия», пишет ЖакМаритэн, «к которому созерцание вещей тварныхведет разум всякого человека — будь он философили нет».

В самом деле, нет необходимости быть41илосо4юм, чтобы созерцать мировой порядок,думать, что эта гармония требует управляющегоразума, и сходиться в этом, в конце пятого пути,открытого Фомой Аквинским, со столь различнымиумами, как Вольтер, Эммануил Кант, АльбертЭйнштейн. Сказать правду, если разум когдалибо всостоянии чтолибо доказать, так именно бытиеБожие. В этомто его больше всего и упрекают сразных сторон.

* * *

Фома Аквинский представляет собойредчайшее зрелище «мыслителя в добром здравии».У него — о чудо! — разум рассуждает, сердцежелает, глаза видят, уши слушают, а ноги служатдля ходьбы, а не для чесания за ухом.

Ум не представляется ему от природыобманчивым, и он избавляет его от жестокихполицейских мер, какие теперь налагаются нанесчастного, который не может удостоверить своюличность без того, чтобы дюжина критиков ненавалилась на него, дабы вырвать признание, чтоон, возможно, и ошибается. Чувства с верностьюдоносят до Фомы свои впечатления, и хотянекоторые из них сомнительны или неполны, он несчитает своим долгом, получая от почтальонапочту, обзывать его дураком. Он не страдаетстранным недугом рассудка, который побуждаетсовременного мыслителя застревать передзеркалом, твердя: «Я мыслю... я мыслю...» впостоянно обманутой надежде услышать от своегоотражения торжествующий возглас: «Значит тысуществуешь!» Фома Аквинат предпочитаетсмотреть в окно, даже если быка давноприземлились, и завязать с природой доверчивыйразговор, как между детьми одного Отца. Этаспособность беседовать с предметами у нас былаотнята, или мы сами ее потеряли, так же как внастоящее время мы теряем возможность и дажесамую охоту к взаимопониманию.

Поскольку мысль Фомы не знает ни одногоестественного врага ни на земле, ни на небесах,его взор всегда дружелюбен, потому что в любомчеловеке всегда достаточно правдивости, чтобызавоевать дружбу ума, находящегося в мире с самимсобой. Читатель «Сумма теологика» приходит ввосхищение, видя, что столько языческих автороввносят свой вклад в это сооружение и посмертноучаствуют в главнейшем произведениисредневекового богословия. Аристотель, зановопродуманный «ангелоподобным учителем», говоритпохристиански как никто, и не скоро поблекнет этакартина, где глубочайший языческий философприслуживает за обедней величайшегокатолического богослова. (Доминиканцы наших днейбыли бы не прочь, чтобы Карл Маркс согласилсяоказать им ту же услугу). Некоторые из своихпринципов Фома взял у грека, но он отправился быза ними и к пирамидам, или за великую китайскуюстену; малейшее слово, отдающее истиной, позвалобы его в путьдорогу, ибо он знал, что самая малаячастица истины, схваченная твердой рукой, выдаетее всю; эта несшитая одежда выткана целиком.

* * *

Приглашенный однажды к столу ЛюдовикаСвятого, Фома вдруг вышел из своего молчания, и, кизумлению гостей, смущенных таким нарушениемэтикета, тяжело стукнул кулаком по столу,воскликнув:

«Вот, как покончить с манихейцами!»

Фома Аквинат продолжал свои размышлениядаже в присутствии королей, он возвышался надземлей, не обращая на них никакого внимания, или спростотой обращался за цитатами ксемнадцативековой древности, какповорачиваются, чтобы взять с полки книгу. Онникогда не заботился о своем положении в мире, впространстве или во времени. У нас больше неттакого прекрасного чувства вечности: мы ощущаемлишь Историю, — оптимистический идол, глотающийсвоих зачарованных приверженцев. Необходим ударкулаком по столу сыновей св. Доминика, которыйпробудил бы нас к Истине. Ибо она, — а не История— создает доминиканца.

ГЛАВА XIV
ПРОЦЕСС ИЕЗУИТА

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Очаровательный молодой человек вечером находит
Покатость местности позволяетувидеть целиком его 36 квадратных келий течение галереей
Горение покармелитскиглава xii призвание франциска