<<<     ΛΛΛ     >>>   

Время императора Николая Павловича обозначилось необычайным расцветом церковной жизни за весь синодальный период. Прежде всего весьма замечательно случайное совмещение на императорском престоле царя, вводившего строго систематический или казарменный порядок во все жизненные явления, и на московской митрополии – Филарета, человека гениального ума и железной воли, монаха-аскета и государственного деятеля, подчинявшего церковную жизнь строгому школьному порядку. Это совмещение создало удивительную гармонию между задачами государственными и церковными. Благодаря содействию митрополита Филарета, государственные задачи императора Николая I привились к церковной жизни больше, чем к жизни государственной. Казарменный быт со строго ответственностью за кажде движение и за каждое слово, с распределением людей по систематически отмеченным клеткам и рангам к общей жизни вовсе не привился. Он сделался господствующим в жизни церковной и бюрократической и в последней не без воздействия тогдашней духовной школы, являвшейся поставщицей огромного чиновного класса.

То, что теперь называют бюрократизмом, то есть распределением людей и даже человеческой мысли по рангам, их регистрацией по входящим и исходящим бумагам, – все это составляло внутреннюю сущность, сокровеннейший характер духовной науки. Ни в одном просвещении не было такой стройной классификации наук, как в духовном, и нигде, кроме духовного просвещения, не было такой твердости и тонкости логического мышления. Эта логичность, доведенная до точности математических формул, признавалась совершенством духовного развития. Одним словом, и в жизни, и в мысли на долгое время воцарилась средневековая схоластика. Когда она попадала в чиновный мир, она делалась господствующею мыслью и постепенно, камень за камнем, созидала грандиознейшее бюрократическое здание. Когда она встречалась с живою человеческою мыслью, она уличала стихийное человеческое разумение в нелогичности и отвертывалось от него как от невежества.

Случайное соприкосновение с богословской наукой таких гениальных людей как митрополит Филарет, О.А.Голубинский, Делицын, А.В.Горский и др., покрыло внутренний существеннейший недостаток богословской науки и сообщило ей высокую славу. Митрополит Филарет, не будь он монахом, имел все данные сделаться чрезвычайно великим государственным деятелем, способным затмить дело и славу Бисмарка; О.А.Голубинский мог сделаться родоначальником своеобразной русской философии, в роде и значении Канта на Западе; Делицын по самой своей природе был философ-математик, в роде Лейбница, а А.В.Горский был удивительнейшим богословом-богатырем, так что в русской жизни ни до, ни после не было подобного. Но все они не выразили своего истинного призвания, все остались при духовной школе и своими гигантскими фигурами заслонили существеннейшие недостатки этой школы: математическую логичность, чуждую жизни и отрицавшую живое и живые побуждения.

Все эти означенные условия создали то, что господствующий церковный строй признавался вершиною знания и мудрости, казался совершеннейшей жизнью, украшенною яркою зеленью и разнообразнейшими цветами. Совершенством жизни казался именно логический распорядок, математическое распределение людей по отдельным клеткам, составляющим в своей совокупности необыкновенно замысловатую и чрезвычайно красивую фигуру. В этой фигуре видели Божественный разум, за ней признавалось Божественное происхождение. Благодаря этой фигуре, митрополит Филарет даже на закате своих дней, в 60-е годы, крепостное право считал происшедшим от Бога, выражающим высший разум. Ему казалось заманчивым и даже Божественным распределение живых людей по мертвым клеткам шахматной доски.

"Всякий человек должен стоять, вытянувшись в струну, и держать руки по швам" – вот основное правило, на котором созидался государственный и церковный быт при императоре Николае Павловиче. Государство и церковь иначе и не мыслились, как только необычайно стройным и бесконечно великим взводом. Взвод этот представлялся, словно роскошная картина, обрамленным с обоих флангов начальниками в живописных костюмах: с одной стороны – в гражданских и военных мундирах, с другой – в церковных облачениях. На каждом человеке лежала одна священная обязанность – хранить честь своего мундира, если таковой имелся, и идти нога в ногу по команде старших. Никаких живых потребностей – ни жизненных, ни умственных запросов, ни религиозных побуждений – в отдельных лицах не предполагалось.

Если тогда в школах и практиковалось религиозное обучение, то, во всяком случае, оно не было целью возбудить личную жажду религиозного знания, а только лишь средством в живую душу влить мысль о "взводности" всей жизни, целью освятить религией хождение нога в ногу. Душою и живым свидетелем этого великого дела является знаменитый катехизис митрополита Филарета. Эта всем известная книга удивительна по сочетанию религиозных истин с правилами государственно-бюрократической мудрости. Вперемежку с религиозными и нравственными положениями здесь чуть не в каждой строчке преподаются наставления и советы, как держать себя в государственном строе или взводе. Высочайшие богословские истины и глубочайшие нравственные правила в катехизисе Филарета излагаются так, что непосредственно из них вытекают и честь мундира, и маршировка по стройной команде, и святость рабства.

Наряду с этою стройностью государственного взвода религиозная жизнь русского народа даже господствующего вероисповедания за означенный период наполнена темными и кровавыми страницами. Она еще не исследована и в будущем даст целые томы описаний, каким пыткам подвергался называемый "православным" русский человек, стремившийся к личной религиозной жизни и через это самое выходящий из всеобщего государственного фронта. Вот, например, страничка из истории "пустынножительства в рославльских лесах". Эти обширные леса в начале прошлого столетия [т.е. XIX – Гр.С.] облюбовали старцы из простого "православного" люда. С ведома местных помещиков они селились здесь на песках и в лесных трущобах. Строили крошечные кельи и предавались свято чтимому церковью монашескому подвигу. Окрестные крестьяне видели в них образец нравственного совершенства, шли к ним учиться христианскому смирению и благочинию, дорожили их общением и призывали их на ответственные посты наставников и руководителей целых общин. По всем скитам, пустыням и отдельным кельям в рославльских лесах находились люди всякого монашеского чина, включительно до архимандрита. Сюда шли из монастырей монахи, тяготившиеся монастырско-бюрократическим строем и жаждавшие личной веры и личного религиозного подвига, и простые люди, стремившиеся к личному разумению хоть в чем-нибудь и о чем-нибудь, искавшие выхода из душных тисков государства-ранжира и церкви, построенной поротно. Скиты эти имели огромнейшее влияние на местную жизнь. В 1817 году умер один из владельцев, в поместьях которых жили пустынники, отставной гвардии поручик Стефан Фомич Повайло-Швыйковский. По своему завещанию он весь свой капитал отказал на строившийся храм, крестьян отпускал на волю, предоставляя в их пользу все свои земли и угодья. Под влиянием таких же свободных монахов-пустынножителей и многие другие помещики края не менее человечно относились к своим крестьянам и к местным народным нуждам; таковы Лошакова, Броневская, Михаил Кулеша, его зять Федор Гильдельшанц и другие.

Начиная с 1824 года местным властям посыпались доносы, в которых монахи выставлялись развратителями народа, а помещики обвинялись в том, что они "держат в своих лесных дачах неизвестных подозрительных людей и склоняются ими к тому, чтобы крестьян сделать вольноотпущенными". Вследствие таких доносов сначала схватили и засадили в острог монаха Арсения, затем в 1824 году разорили пустынь в Бай-горах, а в 1825 – пустынь Екимовичскую. По всем обширным лесам края устраивались настоящие облавы, пустынников рассылали в разные стороны: приписанных к монастырям – в их обители, а остальных – на родину или к месту приписки.

Летопись этих гонений дает следующие фактические сведения: "Отца Афанасия при отношении от 18 октября 1825 года суд перепроводил в Свенский монастырь; отец Досифей был выпущен из тюрьмы с лишком через два года и отправлен в Оптину пустынь; архимандрит Геннадий из острога отправлен был в Орел, в Площанский монастырь, а старец Авраамий ушел в жиздренские леса; монах Арсений после долгих странствий по разным острогам попал в Белобережскую пустынь; только один Досифей вернулся из острога в рославльские леса, но он поселился уже не в прежней своей пустыни, а в 15 верстах от нее, в имении помещика Брейера".

Эта маленькая летопись свидетельствует о духе "истребления", господствовавшем во времена императора Николая I, подгонявшим под один ранжир всякое живое чувство, всякое проявление веры. Дух истребления прежде всего обрушивался на народную массу господствующего вероисповедания. Принуждали ходить в церковь, но без всякого участия живой мысли; допускали строить храмы, но по мысли начальствующих и чиновствующих. Церковь созидалась не как живое общество чувствующих и думающих людей, а как красивый мертвый механизм. Она выкристаллизовывалась как драгоценный, но бездушный камень. Всякая живая мысль, всякое живое верование рассматривались как нарушение этого искусственного церковного строительства.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

По которой великий собор обязан был вести свои деяния
Под влиянием таких же свободных монахов пустынножителей
Начала образованности в старообрядческой среде
Его психология еще требуют своего историка
Философия истории старообрядчестваоглавлениеот автораисследования о старообрядчествеотношение к заключениеот история