<<<     ΛΛΛ     >>>   

В то время как вопросы чистой догматики, вопросы об основаниях и источниках христианской истины, находящиеся в связи с учением об индульгенциях, были впервые подняты только Лютером, злоупотребления папы на внешней церковной почве, тесно соприкасавшейся с политическими и экономическими интересами страны, давно уже возбуждали всеобщие жалобы в Германии. Эти жалобы высказывались князьями и имперскими чинами, которых нельзя было запугать никакими теориями о непогрешимости папы и угрозами церковного отлучения, высказывались без всякого отношения к вопросу о божественном праве папства. Сам Лютер вначале обнаруживал поразительное незнакомство с тогдашним положением вещей. Восставая против продажи индульгенций в интересах спасения душ, он и не думал о том, что этим самым играет на руку церковной оппозиции. Но у людей более дальновидных, естественно, должно было возникнуть опасение, что недовольные члены нации и церкви воспользуются проповедью монаха для своих целей.

При таком-то настроении умов на сейме в Аугсбурге летом 1518 года папский легат от имени папы потребовал новых денежных жертв от Германии. Деньги эти предназначались для похода против турок, но злые языки утверждали, что деньги нужны папе для иных, менее бескорыстных целей. Против ожидания, император Максимилиан, несмотря на свои прежние столкновения с папой, стал на его сторону. Престарелый монарх хлопотал тогда о том, чтобы обеспечить императорскую корону за своим внуком Карлом, и боялся противодействия папы. Оставалось только склонить на свою сторону имперские чины. Но тут-то и сказалось недовольство нации. Сейм не только отказал в требуемых деньгах, но открыто заговорил о злоупотреблениях курии, об огромных суммах, которые она вытягивает из Германии, о постоянном нарушении конкордатов. Это-то обстоятельство и оказалось спасительным для Лютера. Чтобы не поднять слишком много шума и не обратить внимания сейма на опасную деятельность виттенбергского монаха, Каетан решился быть с ним как можно более мягким и, когда Лютер явился в Аугсбург, принял его весьма ласково и отечески увещевал отречься от своих заблуждений. Но на Лютера эта любезность мало подействовала. Он рассчитывал, что будет иметь возможность открыто защищать свои взгляды, готовился даже положить за них голову. Но вышло совсем не то. Правда, при втором свидании кардинал, видя, что Лютер не поддается, попытался даже вступить с ним в спор и стал доказывать ошибочность его взглядов. Но точки зрения обоих людей были слишком различны, чтобы они могли понять друг друга. Один ссылался на учение Фомы и папские буллы, другой требовал доказательств из Священного Писания. Наконец Каетан потерял терпение и оборвал спор лаконическим возгласом: "Отрекись!" Лютер в пылу спора также утратил свою сдержанность и высказал противнику несколько горьких истин. Тогда разгневанный кардинал приказал ему удалиться и вернуться только в том случае, если он согласится отречься.

Тем и кончилось свидание, на которое Лютер возлагал такие большие надежды. Опасаясь за свою безопасность, он по совету друзей ночью 20 октября тайно оставил Аугсбург, предварительно написав обычную апелляцию к папе.

Каетан пожаловался курфюрсту, требуя от него, чтобы он послал Лютера в Рим или изгнал из своих владений. Но Фридрих ответил на его письмо только через 4 недели; он говорил, что нельзя требовать от Лютера отречения, пока ему не доказана ложность его учения, и что надо дать ему возможность защищаться и выслушать мнения университетов.

Попытки к примирению со стороны Рима не ограничились, впрочем, одними Аугсбургскими переговорами. Новый посланный папы, Карл Мильтиц, сам родом саксонец, имевший, между прочим, поручение задобрить Фридриха высшим знаком папского благоволения -- Золотой Розой, по-видимому, взялся за дело очень ловко. Он вызвал к себе Лютера в Альтенбург (в начале 1519 года) и обошелся с ним необыкновенно любезно, даже сердечно. Он сам стал горячо осуждать перед Лютером поведение Тецеля, откровенно сознаваясь, что в течение целого столетия ни одно дело не причинило Риму столько забот, как настоящее; рассказывал, что во время своего путешествия изучал настроение умов и нашел, что на каждого приверженца папы приходится по три сторонника Лютера; открыто восхищался его мужеством, но в то же время говорил, что ему не следовало брать на себя такую ответственность и так сильно огорчать его святейшество. Говоря о вреде, который Лютер нанес святой церкви, Мильтиц даже прослезился. На прощанье он поцеловал Лютера.

Дипломатия Мильтица, по-видимому, оказалась успешной. Лютер, правда, отнесся недоверчиво к его искренности: в письме к одному другу он даже называет его слезы "крокодиловыми", а поцелуй -- "поцелуем Иуды". Тем не менее, видя такую мягкость со стороны курии, он не мог отказаться от некоторых уступок. Таким образом, Лютер согласился написать папе письмо, в котором признавал, что был слишком резок в своих нападках на церковь, и снова выражал ей свою покорность. В таком же духе было написано им воззвание к народу. Самое же дело его, по условию с Мильтицем, должно было быть передано на суд немецкого епископа, но с тем, чтобы, в случае если Лютер не сумеет подчиниться его решению, он имел право апелляции к собору. В ожидании же этого решения он отказывался от дальнейших споров, лишь бы и противная сторона соблюдала молчание.

Но хотя Лютер в письме к папе (от 3 марта) и уверяет, что "никогда не имел и не имеет намерения нападать на власть римской церкви и папы", и признает, что "церковь выше всего", его смирение на этот раз уже не было искренне. 13 марта он писал Спалатину: "Я не знаю, есть ли папа сам антихрист или только апостол его", а в другом письме он уже прямо заявляет, что антихрист, о котором говорит апостол Павел, управляет римской курией, прибавляя при этом: "Еще большее готовит теперь мое перо. Я и сам не знаю, откуда берутся у меня эти мысли. Это дело, по моему разумению, еще не началось, хотя высокие господа в Риме ожидают уже его конца". И действительно, чем больше Лютер, продолжавший работать с лихорадочным жаром, углублялся в изучение папских декретов и сравнивал их со Священным Писанием и постановлениями первых времен христианства, тем более раскрывалась перед ним непроходимая пропасть, которая лежит между теми и другими. Тем не менее узы, связывавшие его с Римом, были еще настолько крепки, что он решился не высказывать открыто этих новых взглядов и сделать все возможное для миролюбивого соглашения.

Но события шли своим чередом, и движение, раз начавшись, не могло уже быть насильно остановлено. Один из прежних почитателей Лютера, ингольштадтский профессор Экк [12], вначале, по-видимому, сочувствовавший новым идеям, теперь решительно перешел на сторону Рима. В последнее время он вел литературную полемику с профессором Виттенбергского университета Карлштадтом [13], разделявшим многие взгляды Лютера, и вызвал его на диспут. Но оказалось, что тезисы, выставленные Экком, не столько направлены против Карлштадта, сколько против самого Лютера, так как в них затрагивались такие вопросы, о которых писал только последний. Лютер принял это за вызов со стороны противного лагеря и, не считая себя более обязанным сохранять молчание, решился принять участие в готовящихся прениях.

Диспут состоялся в университетском городе Лейпциге, столице герцога саксонского Георга [14], который сам и устраивал его, несмотря на противодействие местного епископа. Георг был также в числе недовольных курией. Это была честная, прямая натура. Хотя и воспитанный в строгом почитании церковной традиции, он искренно стремился к уяснению истины и надеялся, что личный обмен мыслей между враждующими сторонами даст им возможность лучше понять друг друга и прийти к соглашению. Диспут начался 27 июня. Открытие его произошло с обычной торжественностью, какой отличались все теологические состязания. Но при этом, по огромному стечению народа, по напряженному ожиданию собравшихся, чувствовалось, что дело идет не о простом схоластическом турнире. Главные противники были каждый в своем роде выдающимися диспутантами. Экк славился как искусный диалектик; в этом отношении он не уступал Лютеру, а познаниями в философии и теологии, особенно же в церковной истории и церковном праве, решительно превосходил его. Зато Лютер был силен в другой области. Лютер знал Августина основательнее, чем кто-либо; кроме того, он был очень начитан, знал и других отцов церкви -- восточных и западных -- и благодаря 15-летнему изучению превосходно помнил соответствующие отрывки из Библии. После этого диспута появилась первая характеристика реформатора, принадлежащая одному из присутствовавших, профессору Мозеллану.

"Мартин Лютер, -- пишет Мозеллан, -- среднего роста, до того истощен заботами и трудами, что можно бы пересчитать все кости на его сухощавом теле; впрочем, в полной свежести и силе зрелого возраста. Голос имеет звучный и громкий. Он исполнен учености и знает в совершенстве Священное Писание, которое помнит почти наизусть. По-гречески и еврейски разумеет достаточно, чтобы судить о достоинстве толкований. Он обладает огромным запасом фактических сведений, и речь его льется свободно. В обхождении он учтив и приветлив, не имеет ничего стоически сурового и напыщенного, умеет приноравливаться к лицам и обстоятельствам. В обществе он весел, шутлив и остроумен. У него всегда ясное лицо, как бы сильно ни угрожали ему противники. Трудно думать, чтобы он без благословения Божия мог предпринимать такие дивные вещи. Один лишь справедливый упрек делают ему все, а именно: он не соблюдает меры в полемике и обнаруживает больше едкости, чем это подобает теологу и учителю веры".

Прения сначала завязались между Экком и Карлштадтом. В продолжение 4 дней оба противника диспутировали о свободе воли и отношении человека к благодати. Карлштадт, бойкий и самоуверенный на университетской кафедре, видимо, пасовал перед уверенностью и находчивостью Экка. Особенно вредила ему его слабая память, и он должен был поминутно рыться в разложенных перед ним книгах, чтобы отыскать нужный текст. Заметив эту слабую сторону, Экк потребовал, чтобы справки были запрещены. Спор нагнал на всех тоску, присутствующие засыпали; кончилось по обыкновению тем, что каждая из сторон осталась при своем мнении.

Но интерес собрания внезапно возрос, когда 4 июля взошел на кафедру Лютер. Экк сразу постарался свести спор на самую жгучую тему -- на вопрос о папской власти. Лютер прежде всего стал настаивать на том, что нужно еще доказать, будто власть римского папы -- установление столь же древнее, как и сама церковь Христова; по его мнению, папская власть не древнее четырех столетий. Тут Экку легко было опровергнуть его. Но когда он вслед за тем стал утверждать, что папство ведет свое происхождение от начала церкви и что все, что вне ее, достойно вечного осуждения, он сделал большую оплошность, которой Лютер и не замедлил воспользоваться. "Где в Писании, где у отцов церкви первых веков говорится о папстве? -- спрашивал он. -- И неужели Экк считает подлежащими вечному осуждению всю греческую церковь и ее величайших отцов Григория Назианзина [15] и Василия Великого?"

Теперь была очередь Экка смутиться. Но он ловко вышел из затруднения, сославшись на соборы. "В Констанце, например, было признано главенство папы: разве Лютер не признает авторитета соборов? Собор осудил Гуса, также отрицавшего безусловный авторитет папы, -- признает это почтенный отец справедливым или нет?" Это была ловушка. О гуситстве в Саксонии сохранилась самая дурная память. Нельзя было сильнее оскорбить немца, как назвав его чехом. Все это Лютер знал и потому поспешил протестовать против позорящего его сравнения. По его мнению, гуситы заслуживают порицания уже за то, что отделились от церкви. Но когда после перерыва заседание было возобновлено, Лютер твердо заявил, что в высказываниях Гуса есть такие, которые вполне согласны с Евангелием, например, у что существует только одна вселенская церковь (к которой принадлежит и восточная, хотя она и не признает папы) и что вера в верховенство римской церкви не необходима для спасения. При этом он прибавил, что никто не имеет права навязывать христианину такие верования, которые чужды Писанию, и что суждение отдельного христианина должно иметь больше значения, чем мнения папы или собора, раз оно было основательно.

Момент, когда Лютер высказался подобным образом об учении Гуса, осужденном собором как еретическое, был самый важный во всем диспуте. В зале произошло сильное движение. Герцог Георг покачал головой и громко произнес проклятье. И действительно, случилось нечто неожиданное, небывалое. Противоположность двух взглядов, которые в Лейпциге существовали во всей их непримиримости, не имела ничего общего с разногласиями средневековых партий. Здесь не только подвергалась сомнению прямая преемственность пап от св. Петра, то есть прямо отрицалось историческое оправдание папской власти, но и оспаривался самый принцип авторитета. Никогда еще подобные вопросы не поднимались перед целой нацией. С этой минуты всякая надежда на примирение должна была исчезнуть.

А между тем сам Лютер в первую минуту даже не заметил, как далеко он зашел, и когда Экк выразил удивление, что "почтенный отец" противоречит признанному всем западным христианством Констанцскому собору, он прервал его словами: "Это неправда, я не говорил против Констанцского собора". Но на следующий день, поразмыслив, он привел 4 тезиса Гуса, которые, по его мнению, являются вполне христианскими, хотя и осуждены собором. Правда, он все еще старался смягчить впечатление, произведенное его словами, указывая на то, что собор только отчасти признал эти тезисы еретическими, отчасти же только необдуманными, и даже выразил мысль, что они по ошибке были названы в числе еретических. Но за папством он еще раз решительно не признал божественного происхождения, разве только в том смысле, в каком он признавал его за всякой властью, например императорской. Точно так же он остался при своем мнении в том, что и собор может ошибаться.

Пять дней продолжался спор на эту тему, но, конечно, без всякого результата. Другие прения, касавшиеся чистилища, отпущения и покаяния, имели лишь второстепенное значение. 15 июля диспут прекратился, так как герцогу понадобился зал для приема гостей. Решено было, что протоколы заседаний будут переданы для произнесения приговора Эрфуртскому и Парижскому университетам. Ни тот, ни другой, впрочем, не исполнили этой задачи.

Итак, Лейпцигский диспут не только не привел к соглашению, но вскрыл непроходимую пропасть между обеими сторонами. Признав открыто Священное Писание единственным авторитетом, он тем самым отмежевался от церкви.

Приверженцы папы, уверенные в том, что Лютер окончательно погубил себя в общественном мнении, праздновали победу. Экка везде чествовали как победителя. Лютер и сам был недоволен результатами диспута. Он говорил, что в Лейпциге время было напрасно потрачено, что Экк и лейпцигские теологи заботились лишь о внешней победе, а не о торжестве истины. Особенно он был недоволен тем, что на диспуте мало говорили о самом важном пункте его учения -- об оправдании верой.

Как бы то ни было, решительное слово было сказано и Лютер не думал брать его назад. В изданном им отчете о диспуте он повторял все свои заявления, сделанные в пылу спора, с еще большей настойчивостью. Вообще, с этого времени Лютер пошел по новому пути уже без всяких колебаний, хотя и знал, что Рим не оставит его в покое, и был готов при первом требовании курфюрста отправиться в изгнание -- в Париж или к чехам. Вся страстность его натуры, вся могучая энергия, которые раньше были обращены на борьбу с внутренним врагом, с собственными греховными наклонностями, теперь обратились на борьбу с врагом внешним, с его прежними кумирами. Не довольствуясь пропагандой своих идей в проповедях и лекциях, он начинает с этих пор поразительную литературную деятельность. Сочинение за сочинением -- то на латинском, то на немецком языке -- выходят из-под его пера. Большинство из них полемического характера: ответы на новые нападения из римского лагеря. В этих произведениях сказывался громадный писательский талант, поразительное умение владеть словом, тот свойственный Лютеру полемический задор, та несдержанность в выражениях, которую, как мы видели, осуждал в нем уже Мозеллан. Правда, и противники его не отличались умеренностью. Литературная полемика в те времена редко обходилась без ругани, но Лютер в этом отношении превзошел всех. Он сам сознавал в себе этот недостаток и оправдывал его своей горячностью.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Под влиянием этой проповеди монахи действительно стали покидать монастыри
Порозовская Б. Мартин Лютер истории церкви 11 особенно
Чего же достигла германия с помощью реформации осуществила ли она те надежды
Открытие его произошло с обычной торжественностью