<<<     ΛΛΛ     >>>   

[9] Мф.28:11-15; “Dial. cum Tryph.” Юстина, 17, 108.

[10] Думают, что евреи знали о том, что Иисус предсказал свое воскресенье (Мф.27:63). Но как это могло быть, раз сами ученики сначала даже и не надеялись на это?

[11] Слабое указание на это можно найти у Мф.26:32; 28:7,10 и Мк.14:28; 16:7.

[12] Это можно видеть из истории с чудом Салетты и в Лувре. Легенды о чудесах и им подобные возникают обыкновенно следующим образом: начинают говорить, что такой-то святой человек производит исцеления. Приведенный к нему больной вследствие испытанного волнения действительно чувствует некоторое облегчение. Назавтра уже за десять верст кругом говорят о чуде. Через пять или шесть дней больной умирает. Об этом не только никто не говорит, но даже, в самый момент его похорон, в 40 верстах с восторгом рассказывают об его исцелении. Изречение, приписываемое греческому философу перед “ex voto” Самофракии (Диоген Лаэрт., VI, II, 59) вполне справедливо.

[13] Из всех явлений подобного рода самое поразительное происходит ежегодно в Иерусалиме. Православные греки говорят, что огонь, который самовозгорается у гроба Господня в Святую Субботу их пасхи, очищает от грехов тех, кто прикоснется к нему телом и не обожжется. Тысячи пилигримов проделывают этот опыт и отлично знают, что огонь этот обжигает (вздрагивания тела и распространяющийся при этом запах не оставляют никаких сомнений на этот счет), однако еще не нашлось никого, кто бы решился опровергнуть это верование Православной Церкви. Ведь этим бы он признал свое неверие, то, что он недостоин чуда и, наконец, то, что истинная религия — католическая. Ведь это чудо греки считают лучшим доказательством того, что их религия — единственно истинная.

[14] Дело Салетты перед гражданским судом в Гренобле (приговор 2 мая 1855 г.) и в палате (приговор 6 мая 1857 г.), речи Жюля Фавра и Бетмонта, и т. д. изд. Ж. Саббатье (Гренобль, Велло, 1857).

[15] Разве нет намека на это у Ин.20:15?

[16] Иоанн особенно напирает на это (Ин.19:41-42).

[17] Невольно вспоминается Мария из Вифании, которая действительно не участвует в событиях, имевших место в воскресенье утром.

[18] Цельс уже давал на этот счет превосходные разъяснения критического характера (Ориген, “Contra Celsum”, II, 5).

Между тем явления, как это обыкновенно бывает в религиозных движениях в эпоху пламенной веры, становились реже. Народная фантазия — как заразительная болезнь: она быстро притупляется и меняет форму. Энергия пылких умов уже направлялась на другое. Голос дорогого воскресшего, казалось, повелевал идти вперед, проповедовать, обращать языческий мир. Откуда начать? Конечно с Иерусалима (Лк.24:47). Таким образом, люди, стоявшие в тот момент во главе секты, решили вернуться в Иерусалим. А так как все такие путешествия, обыкновенно караванами, совершались по большей части во время праздников, то можно, с известной долей вероятия, предположить, что возвращение в Иерусалим, о котором здесь идет речь, состоялось в праздник Скинопигии, в конце 33-го, или на пасху 34-го года.

Итак, христианство покинуло Галилею, и покинуло навсегда. Остававшаяся еще там маленькая община, без сомнения, продолжала существовать, но о ней уже больше не слышно. Она, вероятно, погибла в общем разгроме, который обрушили на страну войны Веспасиана: остатки рассеявшейся общины укрылись за Иорданом. Когда война кончилась, в Галилею вернулось уже не христианство, а еврейство. Во II-м, в III-м и в IV-м веках Галилея представляет чисто иудейскую страну, страну Талмуда, центр иудаизма. Таким образом, в истории христианства Галилея появляется всего на какой-нибудь час, но то был самый святой, самый великий час; он придал новой религии то, что сделало ее такой живучей: ее поэзию, ее неотразимое обаяние. «Евангелие», как мы его знаем по синоптикам, — произведение Галилеи. А Евангелие, так понимаемое, больше всего другого способствовало успехам христианства (как мы постараемся впоследствии доказать) и остается самым верным залогом успехов его в будущем.

Весьма вероятно, что часть маленькой школы, окружавшей Иисуса в его последние дни, осталась в Иерусалиме. К тому моменту, когда ученики расставались, вера в воскресение уже установилась. С той поры эта вера распространялась с двух сторон, нося в каждом случае свою определенную физиономию, что, без сомнения, и было причиной полного разноречия в рассказах о явлениях. Сложилось два предания: галилейское и иерусалимское. По первому, все явления (кроме относящихся к первому моменту воскресения) имели место в Галилее; по второму — в Иерусалиме[1]. Тот факт, что обе фракции маленькой Церкви сходились на основном догмате, понятно, только укреплял общее верование. Служители единой веры в избытке чувств обнимались, твердя с умилением: «Он воскрес!» Восторги таких излияний, быть может, сами по себе вызывали новые видения. К этому именно времени можно отнести «видение Иакову», о котором упоминает св. Павел[2]. Иаков приходился братом или, по крайней мере, родственником Иисусу. Нигде нет указаний, чтоб он находился при Иисусе во время последнего пребывания его в Иерусалиме. Вернее, что он пришел туда с апостолами после того, как те покинули Галилею. Каждый из великих апостолов имел свое видение: странно было бы не иметь его «брату Господню». Это было, кажется, видение евхаристическое, т. е. видение Иисуса, берущего и преломляющего хлеб[3]. Впоследствии та часть христианской семьи, которая примкнула к Иакову, — все так называемые «евреи», — перенесли это явление на самый день воскресения, настаивая на том, что оно-то и было первым[4].

Вообще, замечательно, что семейство Иисуса, многие члены которого при жизни не верили в его миссию и относились к ней враждебно (Ин.7:5), принято в лоно нашей Церкви и занимает в ней очень высокое место. Сама собой напрашивается догадка, что примирение должно было произойти за пребывание апостолов в Галилее. Громкая известность, какую вдруг получило имя Иисуса, эти пять сотен людей, уверовавших в него и утверждавших, что они сами видели его воскресшим, — все это поражало воображение и могло подействовать на его родню[5]. Со дня окончательного водворения апостолов в Иерусалиме мы находим тут мать Иисуса Марию и братьев его[6]. Что касается Марии, то всего вероятнее, что Иоанн принял ее под свое покровительство и взял к себе (Ин.19:25-27), думая, что этого желал его учитель. Возможно, что он взял ее с собой и в Иерусалим. С той поры эта женщина, личный характер и настоящая роль которой остались совершенно невыясненными, становится крупной фигурой. Вложенные евангелистом в уста неизвестной слова: «Блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы, питавшие тебя», — начинают оправдываться. По-видимому, Мария лишь немногими годами пережила своего сына[7].

О братьях Иисуса мы знаем еще меньше. У Иисуса были и братья, и сестры. Весьма вероятно, однако, что в числе лиц, которых называли «братьями Господа», были родственники и более дальних степеней родства. Впрочем, вопрос этот имеет значение лишь постольку, поскольку он касается Иакова. Был ли этот Иаков, Иаков Праведный, он же «брат Господень», игравший, как мы это увидим, очень видную роль в первые тридцать лет христианства, — был ли он Иаковом, сыном Алфеевым, приходившимся, как кажется, двоюродным братом Иисусу, или же он был родным его братом? Имеющиеся на этот счет данные чрезвычайно сбивчивы и противоречивы. То, что мы знаем об этом Иакове, дает нам образ человека, до того не похожего на Иисуса, что не хочется верить, чтобы эти двое людей были рождены одной матерью. Насколько Иисус был истинным основателем христианства, настолько же Иаков был самым опасным врагом его: его узкий ум чуть не погубил всего дела. Впоследствии естественно установилось мнение, что Иаков Праведный был родной брат Иисуса[8]. Но на этот счет легко могла выйти некоторая путаница.

Итак, со дня возвращения в Иерусалим апостолы больше не расстаются, если не считать временных отлучек. Иерусалим становится их постоянным центром (Деян.8:1; Гал.1:1-19; 2:1 и сл.): они, видимо, боятся разбрестись по свету, и, по некоторым данным, можно заключить, что они всячески стараются не допустить вторичного возвращения в Галилею, что повело бы к распадению их маленькой общины. Утверждали, что Иисус положительно приказал не отлучаться из Иерусалима и ждать «обещанного от Бога» (Лк.24:49; Деян.1:4). Явления становились все реже. О них говорили все меньше и начинали думать, что учитель никому больше не покажется до дня своего торжественного возвращения в облаках. Воображение верующих отныне цепко ухватилось за обещание, которое будто бы было дано Иисусом. Иисус при жизни часто говорил о Святом Духе, как о воплощении божественной мудрости[9]. Он обещал ученикам, что Дух Святой будет им щитом и оплотом в предстоящей борьбе, будет вдохновлять их в трудные минуты, вещать их устами, когда им придется выступать всенародно. И вот, когда явления почти прекратились, все помыслы обратились на Духа, как на второе «я» Иисуса, как на утешителя, которого он ниспошлет своим друзьям. Рассказывали о таких случаях, когда Иисус, внезапно появившись среди собравшихся учеников, будто бы дохнул на них животворящим духом (Ин.20:22-23). На исчезновение Иисуса смотрели как на необходимое условие сошествия Духа (Ин.16:7). Верили, что это сошествие было обещано во время явлений (Лк.24:49; Деян.1:4 и сл.). Многие ставили возрождение царства израильского в прямую зависимость от сошествия Духа (Деян.1:5-8). Вся работа воображения, какая понадобилась, чтобы создать легенду о воскресшем Иисусе, уходила теперь в созидание одного стройного целого из благочестивых верований, касающихся сошествия Святого Духа и его чудесных даров.

Надо думать, однако, что главное явление Иисуса последовало еще в Вифании или на Масличной горе (1 Кор.15:7; Лк.24:50 и сл.; Деян.1:2 и сл.). По некоторым преданиям, к этому явлению относятся последние его наставления, многократное обещание о ниспослании Святого Духа, акт, которым ученикам передавалась власть отпущения грехов[10]. Характерные черты всех этих явлений постепенно стирались; их стали смешивать одно с другим и, наконец, перестали думать о них. Остановились на том, что Иисус жив (Лк.24:23; Деян.25:19), что он достаточно доказал это бесчисленным множеством явлений и что, продолжая показываться отдельным лицам, он может заявлять о своем существовании вплоть до дня последнего расчета, когда он придет во всей славе своей (Деян.1:11). Так, св. Павел говорит о видении, которое он имел по дороге в Дамаск, как о видении одного порядка с вышеописанными (1 Кор.15:8). Во всяком случае, всеми признавалось, что учитель пребывает (в идеальном смысле этого слова) с учениками своими и пребудет с ним до конца (Мф.28:20). Так как в первые дни явления были очень часты, то об Иисусе сложилось такое представление, что он продолжает жить на земле более или менее обыкновенной земной жизнью. Когда же явления стали реже, придумали другое: Иисуса стали представлять себе сидящим во славе одесную Отца. «Он взошел на небеса», — говорили о нем.

Для большинства эти слова были лишь туманным образом или индукцией[11], но у многих в воображении рисовалась конкретная, материальная сцена. Хотели верить и поверили, что Иисус вознесся на небо вслед за последним явлением своим всем апостолам, когда он возвестил им свою последнюю волю[12]. Потом картина была разработана в деталях и стала законченной легендой. Рассказывали, что в тот момент, когда облако осенило его, явились небесные мужи в блестящих одеждах, как это полагается по ритуалу всех манифестаций божества[13], и утешили учеников обещанием, что он вновь придет к ним в облаках таким же, каким они только что видели его. Ведь народная фантазия обставила смерть Моисея подробностями такого же характера[14]. Быть может, вспомнили кстати и взятие на небо пророка Илии (4 Цар.2:11 и сл.). Предание[15] поместило сцену вознесения Иисуса в окрестностях Вифании, на вершине Масличной горы. Те места были дороги сердцу учеников его, ибо там он жил.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Действительно
Иерусалимская церковь

Обращена в христианство