Пиши и продавай! |
Через час мы сидели за великолепным обедом. А после него "кейфовали" за чашкой чистого кипятку, курили "сигары" из высушенных листьев и читали случайно захваченные приятелем... "Рассказы из Аляски" Дж. Лондона... Были счастливы и довольны... ...Удивительная штука - человеческий организм!.. Много трудностей пришлось нам перенести: спали на сыром болоте, ноги - в лаптях - были все время мокрыми, да и одежда тоже - и хоть бы какой-нибудь насморк, хотя бы какой-нибудь кашель... Ни разу... Лишь под конец странствий — оба мы начали опухать, появилась какаято усталость... лень было подняться с места... Но раз поднявшись - шли и обнаруживали большую выносливость... Питались за все это время "акридами и диким медом", т.е. ягодами, остатками грибов, случайной добычей плохих охотников - плюс провиант из деревни, четыре раза доставленный в условленное место нашим "почтальоном"... Он же доставлял нам и информацию... В первое время мы кружили, выжидая сбора других "заговорщиков", чтобы вместе двинуться лесами к Архангельску... Через неделю по нашем прибытии в эти места в письме из Устюга нам писали: «Высылаем вам планы какого-то лесничества... Такого-то числа будьте на просеке "номер такой-то", "на таком-то квартале". Там назначена встреча идущих к Архангельску»... Письмо пришло, а планов нет... Оказалось, что они были зашиты в юбке, эту юбку, ничего не зная о планах, надела одна особа и уехала в Питер. Что делать? Без планов найти место встречи невозможно. Чтобы попасть к сроку - надо двигаться немедленно... Ждать, когда будут доставлены планы снова, - нельзя: срок пройдет. Волей-неволей пришлось отказаться от движения со всей компанией... Часть последней в назначенный день действительно собралась там и двинулись... Но, увы! Только двое из них добрались до Архангельска. Остальные были схвачены и расстреляны... Этому не приходится удивляться... Пройти нужно было около 400 верст... Пересечь это расстояние, не заходя в деревни за провизией, - было невозможно. В деревнях же был введен такой порядок: всякое новое лицо здесь останавливалось автоматически. Чтобы перейти из деревни в деревню, нужны были не только разрешения общих властей, но и разрешения "комбедов" каждой деревни. Без этого всякое лицо задерживалось. Мало того... Охранительные пикеты были выставлены и в лесу, на главных просеках... Все это успех предприятия делало почти невозможным... Отсюда — гибель наших товарищей. Отсюда же ясно, почему и мы, предприняв позже такую же попытку вдвоем, принуждены были от нее отказаться... С крушением этой надежды приходилось строить новые планы выхода. Фантазировали много. Собирались, например, выстроить в абсолютно дикой и непосещаемой части леса избушку и засесть в ней на зиму. За зиму, авось, положение дел переменится. Думали также поселиться в какой-нибудь деревне или в городе и не показываться абсолютно никому. "Проектировали" и многое другое в том же роде. Все это кажется фантастичным. Но, увы! Жизнь фантастичнее любой фантазии... Мне известно, 328 что один знакомый полтора года спасался вторым путем, а двое - первым... Выдержали испытание и теперь - живы... А пока... мы "кружили"... "Отдыхали на лоне природы", мечтая хотя бы о кусочке "культуры"... В часы досуга и отдыха... думали и думали... Эти размышления над революцией, социализмом, коммунизмом, войной и другими важными проблемами привели к серьезному изменению взглядов на многое, в том числе... и на судьбы большевизма и русской революции. Именно здесь для меня стала особенно ясной вся огромность катастрофического революционного шквала, неизжитая еще тогда почвенность большевизма, невозможность уничтожения его наружно-хирургическим путем и необходимость его "органического изжития", "внутреннего саморазложения" путем - трагического, быть может, смертельного — опыта самого народа. Без этого опыта никто не научит. После него - если народ не погибнет - он будет застрахован от новых повторений. Тут же я понял всю тщету надежд на "союзников", эгоистичность их целей и безнадежность попыток военного подавления большевизма извне... Учиться у союзников и Запада нужно многому, но возлагать на них какие-либо надежды, а тем более жертвовать в связи с этими надеждами хотя бы одним человеком для их целей, - глупо. Только сила, одна сила является языком, понятным в международных отношениях... остальное — один "нас возвышающий обман", за который приходится дорого расплачиваться... Много чудесных иллюзий и окрыляющих фантазий исчезло у меня за дни и ночи лесной жизни... И, по-видимому, исчезло навсегда... Так прожили мы до 5-7 октября (по старому стилю)... Условия жизни стали еще труднее... "Акриды и дикий мед" исчезли... Из города доставлять провизию стало невозможным. Вдобавок, выпал снег и помогал "следопытам, охотившимся за головами", находить наши следы. Нужно отдать должное их энергии — они предпринимали экспедиции и в леса, верст за 50-60 от жилья, и не всегда без добычи: например, в нашем же районе были схвачены ими семь беглецов из Ветлуги, бежавших оттуда после неудачного восстания, и позже, когда я уже сидел "смертником" в В. Устюгской тюрьме, расстреляны. Иного выхода, как вернуться в город, не было. Попробуем вернуться, день-два, вероятно, можно будет прожить безопасно, а там видно будет, что делать... Остановившись на этом, мы заранее известили своих людей о нашем решении и получили ответ, что такой-то день меня будут ждать в таком-то доме, а моего приятеля — в таком-то. Накануне "исхода из лесов" мы спустились поближе к деревням. В Устюг надо было попасть не позже 7-ми часов вечера, но и не раньше шести. После 7 часов движение по городу, без особых разрешений, было воспрещено и все кто не имел их, арестовывались. Раньше шести было еще светло - и меня, хотя и" сильно изменившегося, могли узнать... До тракта из нашего места было около 20 верст и по тракту - 45 верст, всего 65 верст... Ногам предстояла большая работа... В шесть часов утра мы обнялись друг с другом и я отправился "к людям"... Мой приятель решил на сутки остаться. Перед выходом из леса на тракт я снял лапти, надел развалившиеся сапоги и преобразился в рабочего с Михайловского завода, искавшего хлеб и муку... Там же, на опуш- 329 ке, схоронил в одной деревне и свой дневник. Быть может, он лежит там и теперь... Без четверти семь я был в назначенном домике, пил чай, ужинал и наслаждался "культурой". Какое удовольствие надеть чистое белье, лечь на чистую простынь, лежать на кровати под крышей, а не на болотном мху под осенним дождем! Столь поносимая "культура", право же, кое-чего стоит... Завалился и заснул глубоким сном... Первая часть "испытаний" была кончена. Наступала другая, где очень мало было "природы" и слишком много "коммунистической культуры": тюрьма... вши... голод... тиф... Ежечасные, со всей своеобразной гаммой переживаний смертничества, ожидания расстрела в течение месяца с лишним... Ежедневные расстрелы других, с которыми вы только что говорили, нередко тут же, на дворе тюрьмы... (за месяц с лишним моего сидения было расстреляно около 55 человек), потеря одного из самых дорогих мне друзей... Чувство оконченности жизни... кровь... смерть... и обстановка страданий во имя "коммунистического рая", словом — ряд довольно "сильных ощущений", способных вывести из равновесия даже довольно сильные нервы"... Но то было впереди... скрытое завесой неведомой Судьбы... Любому акту человек готов дать quot |
|
|
|