<<<     ΛΛΛ     >>>   

  Мы быстро прошлись по предложенным сценариям разоружения и экономическим анализам, но причина для подобного, казалось бы, пренебрежения такими серьезными и интеллектуальными работами заключается не в неуважении к их компетентности. Это, скорее, вопрос уместности. Прямо говоря, все эти программы, какими бы обоснованными и проработанными они ни были, - абстракции. Наиболее детально разработанная последовательность разоружения неизбежно выглядит скорее как правила игры или школьное упражнение по логике, нежели чем как прогноз реальных событий в реальном мире. Это так же верно по отношению к современным нам комплексным предложениям, как и по отношению к «Плану вечного мира в Европе» аббата Сен-Пьера 250 лет назад.
Во всех этих схемах явно не хватает некого важного элемента. Одной из наших первых задач было вывести это пропущенное качество в фокус определения, и мы полагаем, что нам это удалось. Мы обнаружили, что в сердце любого исследования мира, которое мы анализировали, начиная от скромных технологических предложений (например, переоборудовать завод по производству ядовитого газа для производства «общественно полезных» эквивалентов), заканчивая наиболее глубоко проработанным на сегодняшний день сценарием всеобщего мира, лежит одно общее фундаментальное ошибочное представление. Оно является источником миазмов нереалистичности, окутывающих подобные планы. Оно заключается в некорректном предположении, что война, как институт, подчинена социальным системам, которым она, как считается, служит.
Это ошибочное представление хотя и является глубоким и далеко идущим, но полностью понятно. Немного социальных клише принимаются так безоговорочно, как понятие о войне как продолжении дипломатии (или политики, или преследования экономических целей). Если бы это было правдой, со стороны экономистов и политических теоретиков было бы оправдано смотреть на проблемы перехода к миру как на исключительно механические или процедурные – что они и делают, относясь к ним как к логическим следствиям урегулирования национальных конфликтов интересов. Если бы то было правдой, трудности перехода были бы лишены реального содержания. Поскольку очевидно, что даже в современном мире не существует мыслимого настоящего или воображаемого конфликта интересов между нациями или между силами внутри наций, который не мог бы быть разрешен без перехода к войне, если подобное решение имело бы социально значимый приоритет. И если бы это было правдой, экономические анализы и предложения по разоружению, которые мы упоминали, какими бы правдоподобными и проработанными они ни были, не внушали бы неизбежное ощущение ошибочности, как они это делают сейчас.
Дело в том, что это клише неверно, и проблемы перехода являются на самом деле содержательными, нежели чем чисто процедурными. Хоть оно и «использовалось» как инструмент национальной и социальной политики, тот факт, что общество организовано в зависимости от степени его готовности к войне, доминирует над его политической и экономической структурой. Война сама по себе является базовой социальной системой, внутри которой конфликтуют или кооперируются прочие вторичные модели социальной организации. Именно эта система управляла большинством известных истории человеческих обществ, и управляет сейчас.
После того, как это стало понятно, становится понятен истинный размах проблем, связанных с переходом к миру – в свою очередь, социальной системе, но ранее не имевшей прецедентов, за исключением нескольких примитивных доиндустриальных обществ. В то же самое время, теперь могут быть легко рационализированы некоторые загадочные внешние противоречия современных обществ. «Избыточный» размер и мощность мировой индустрии вооружений; превосходство военного истеблишмента в любом обществе, открытом или закрытом; исключение военных или околовоенных институтов из общепринятых социальных и законодательных стандартов поведения, требуемых в других частях общества; успешное функционирование вооруженных сил и производителей вооружений полностью вне рамок экономического уклада нации – эти и другие противоречия, близко связанные с отношениями войны и общества становятся прозрачными, как только приоритет потенциала ведения войны принимается в качестве главной структурирующей силы в обществе. Экономическая система, политические философии и корпоративное право обслуживают и расширяют военную систему, а не наоборот.
Необходимо подчеркнуть, что превосходство военного потенциала общества над другими его характеристиками не является результатом предполагаемой к существованию «угрозы» от других обществ. Это обратная сторона обычной ситуации; «угрозы национальным интересам» обычно создаются или усиливаются для выполнения меняющихся требований военной системы. Только в сравнительно недавние времена было признано политически целесообразным использовать для обозначения военных бюджетов эвфемизм «требования обороны». Доя правительств, необходимость делать различие между «агрессией» (плохо) и «обороной» (хорошо) была побочным продуктом роста грамотности и скорости коммуникаций. Это различение является исключительно тактическим, уступкой растущей неадекватности древних политических рациональностей организации войны.
Войны не «вызываются» международными конфликтами интересов. Соответствующая логическая последовательность требует более аккуратно сказать, что военные общества требуют – и таким образом, создают – подобные конфликты. Потенциал нации к ведению войны отражает высшую форму социальной власти, которую она может использовать; ведение войны, активное или вынужденное, является вопросом жизни и смерти величайшего из масштабов, подвластных социальному контролю. Таким образом, вряд ли должно вызывать удивление то, что военные институты любого общества заявляют о своем высочайшем приоритете.
Мы также обнаружили, что большинство затруднений, окружающих миф о том, что война является инструментом государственной политики, происходит от общего неадекватного восприятия функций войны. В общем, они воспринимаются как: защита или продвижение «национального интереса» - экономического, политического, идеологического; самодостаточная поддержка или наращивание национальной военной мощи. Это видимые, или общепризнанные, функции войны.  Если бы у нее не было других функций, то значимость военного истеблишмента в каждом обществе снижалась бы до признаваемого за ним подчиненного уровня. И искоренение войны на самом деле было бы тем процедурным вопросом, который рассматривают сценарии разоружения.
Но существуют и другие, более широко и глубоко проявляющиеся в современных обществах функции войны. Именно эти невидимые, имплицитные функции поддерживают готовность к войне как доминантную силу в наших обществах. И именно нежелание или неспособность авторов сценариев разоружения и планов конверсии принять их во внимание столь снизило полезность их работы и заставило ее казаться не имеющей отношения к известному нам миру.

Секция 5. Функции войны.

Как было указано выше, превосходству концепции войны как принципиальной организующей силы в большинстве обществ до сих пор не уделялось достаточного внимания. Это также верно и для ее широкого влияния через многие невоенные виды деятельности общества. Эти влияния в комплексных индустриальных обществах, таких как наше, менее очевидны, чем в примитивных культурах, виды деятельности которых можно постичь более легко и быстро.
В данной секции мы предполагаем рассмотреть упомянутые невоенные, подразумеваемые и обычно невидимые функции войны в отношении того влияния, которое они оказывают на проблемы нашего общества перехода к миру. Военная, или общепризнанная, функция военной системы не требует глубокого рассмотрения, они служит просто для защиты или продвижения «национального интереса» средствами организованного насилия. Национальному военному истеблишменту часто необходимо создавать необходимость в своих уникальных возможностях – поддерживать франшизу, так сказать. А здоровый военный аппарат под любым подходящим предлогом требует «тренировки», чтобы избежать атрофии.
Невоенные функции войны являются более фундаментальными. Они существуют не только для самооправдания, но и для обеспечения более широких социальных задач. Если и когда война будет элиминирована, выполняемые ею военные функции также прекратят свое существование. Но ее невоенные функции останутся. Нам необходимо, таким образом, понять их значимость, прежде чем обоснованно оценивать институты, которые могут быть предложены для их замены.

Экономические.

Производство оружия массового уничтожения всегда ассоциировалось с экономическими «убытками». Этот термин является уничижительным,  поскольку предполагает нарушение функций. Но никакая человеческая деятельность не может обоснованно считаться убыточной, если она выполняет свою контекстную задачу. Фраза «убыточно, но необходимо», применяемая не только к военным расходам, но и к большинству «непродуктивных» коммерческих видов деятельности нашего общества, содержит противоречие в терминах. «…Нападки, которые со времен критики Самуилом царя Саула выставляли военные расходы как убыточные, успешно скрывали или неверно толковали тот факт, что некоторые виды убытков могут иметь значительную социальную полезность».
В случае с военными «убытками», значительная социальная полезность действительно существует. Она следует из того факта, что «убыточность» военного производства существует полностью вне рамок экономики спроса и потребления. Как таковая, она создает единственный критически значимый сегмент общей экономики, который подвержен полному и произвольному центральному контролю. Если современные индустриальные общества могут быть определены как те, что развили способность производить больше, чем необходимо для их экономического выживания (вне зависимости от справедливости распределения товаров внутри них), то военные расходы могут считаться поддерживающими единственный балансир, обладающий достаточной инерцией, чтобы стабилизировать развитие их экономик. Тот факт, что война является «убыточной», позволяет ей выполнять эту функцию. И чем быстрее развивается экономика, тем тяжелее должен быть этот балансир.
Эта функция часто упрощенно воспринимается как механизм контроля над излишками. Один писатель в данной сфере описывает это следующим образом: «Почему война столь замечательна? Потому что она создает искусственный спрос … более того, единственный вид искусственного спроса, который не создает политических проблем: война, и только война, решает проблему переучета товара». Речь здесь идет о боевых действиях, но это также применимо к военной экономике в целом. «Обычно считается,» более осторожно заключает отчет комиссии, созданной Агентством по контролю за вооружениями и разоружению, «что большое расширение государственного сектора после Второй Мировой войны, ставшее следствием значительных военных расходов, обеспечило дополнительную защиту от депрессий, поскольку этот сектор не был восприимчив к контрактам в частном секторе и обеспечил своего рода буфер или балансир в экономике».
Ключевая экономическая функция войны, с нашей точки зрения, заключается в обеспечении как раз такого маховика. Её функции не следует путать с различными формами финансового контроля, никакая из которых не вовлекает напрямую обширные массы людей и средств производства. Её не следует путать с массивными государственными расходами на программы социальной помощи; после своего начала, такие программы обычно становятся неотъемлемой частью обычной экономики и больше не поддаются произвольному контролю.
Но даже в контексте обычной гражданской экономики, война не может считаться полностью «убыточной». Без продолжительно существующей военной экономики, и без ее частого выплескивания в полномасштабные боевые действия, большинство известных истории крупных прорывов в промышленности, начиная с добычи железа,  так бы и не произошли. Технологии вооружений структурируют экономику. Как писал цитированный выше писатель, «Нет ничего более ироничного или показательного для нашего общества, чем тот факт, что сильно разрушительная война является в нем очень прогрессивной силой. … Военная продукция прогрессивна, поскольку она не была бы произведена в других условиях. (Не столь широко признается, например, что во время Второй Мировой войны вырос гражданский стандарт уровня жизни.)» Это не «иронично или показательно», а просто банальная констатация факта.
Следует также заметить, что военная продукция оказывает верифицируемое стимулирующее воздействие на все области вокруг себя. Отнюдь не представляя собой «убыточные» затраты для экономики, военные расходы, с прагматичной точки зрения, стали постоянным позитивным фактором в росте внутреннего валового продукта и индивидуальной производительности. Бывший Министр армии осторожно сформулировал это для общественного потребления таким образом: «Если существует, а я подозреваю, что существует, прямая связь между стимулами больших расходов на оборону и значительно увеличившимся ростом валового национального продукта, отсюда достаточно просто следует, что военные расходы сами по себе могут получить поддержку на исключительно экономических основаниях [курсив наш], как стимулятор национального метаболизма». На самом деле, фундаментальная невоенная польза войны для экономики признается гораздо шире, чем недостаточность таких признаний, как процитированное выше.
Но негативно сформулированные признания обществом важности войны для обычной экономики являются превалирующими. Наиболее известным примером является эффект «мирных угроз» на фондовом рынке, т.е. «Уолл Стрит вчера была потрясена новостями о зондировании почвы для мирных переговоров со стороны Северного Вьетнама, но быстро восстановила хладнокровие после часа беспорядочных продаж». Сберегательные банки предлагают депозиты под похожими предостерегающими слоганами, например «Если разразиться мир, вы будете к нему готовы?». Более точным случаем был недавний отказ Министерства обороны разрешить правительству Западной Германии заменить невостребованные вооружения на невоенные товары в своих закупочных обязательствах перед  Соединенными Штатами; ключевым соображением было то, что германские закупки не должны затронуть обычную (невоенную) экономику. Другими соответствующими примерами могут быть давление на Министерство, когда оно объявило о планах закрытия устаревшего производства (как «убыточной» формы «убытков»), и обычная связь между повышением напряженности военных действий (как во Вьетнаме в 1965) и опасным ростом уровня безработицы.
Хотя мы и не предполагаем, что заменитель войны в экономике не может быть создан, никакое из проверенных сочетаний техник контроля занятости, производства и потребления не может даже издали сравниться с ней по эффективности. Она была и есть наиболее значительным экономическим стабилизатором современных обществ.

Политические

Политические функции войны до настоящего времени имели даже большую важность для социальной стабильности. Не удивительно, тем не менее, что дискуссии об экономическом переходе к миру замолкали при переходе к вопросам политической реализации, и что сценарии разоружения, часто утонченно взвешивающие международные политические факторы, имеют тенденцию пренебрегать политическими функциями военной системы внутри отдельных обществ.
Эти функции являются исключительно организационными. В первую очередь, существование общества как политической «нации» требует, как часть своего определения, позиции в отношении к другим «нациям». Это мы обычно называем внешней политикой. Но внешняя политика нации не может иметь содержания, если у нее нет средств проводить в жизнь свою позицию по отношению к другим нациям. Она может уверенно проводить ее только в том случае, если это подразумевает угрозу максимальной политической организации для этой цели – что говорит о том, что она должна в какой-то степени быть организована для войны. В таком случае, война, которая в соответствии с нашим определением включает в себя все виды деятельности нации, которые учитывают возможность вооруженного конфликта, сама по себе является определяющим элементом существования одной нации vis-a-vis любой другой. Поскольку исторически аксиоматично, что существование любой формы вооружения гарантирует его использование, мы использовали слово «мир» как практически синонимичное разоружению. Аналогичным образом, «война» практически синонимична институту нации. Искоренение войны подразумевает неминуемое искоренение национального суверенитета и традиционного государства.
Военная система не только была необходима для существования наций как независимых политических сущностей,  но и равно обязательна для из стабильной политической структуры. Без нее никакое правительство не могло получить подтверждение своей «легитимности», или права управлять своим обществом. Возможность войны обеспечивает чувство внешней необходимости, без которого никакое правительство не сможет долго оставаться у власти. История один за другим предлагает случаи, когда неспособность режима поддерживать правдоподобие угрозы войны приводила к его распаду под действием частных интересов, или реакций на социальную несправедливость, или иных дезинтегративных элементов. Организация общества для возможности войны является его главным политическим стабилизатором. Ирония в том, что первичная функция войны в целом признавалась историками только когда она была выразительно подтверждена – в пиратских обществах великих завоевателей.
Основная власть современного государства над его народом основывается на его военной мощи. (На самом деле, есть веская причина верить, что кодифицированное право происходит из правил, установленных победителями в войнах для обращения с побежденным врагом, которые были позже адаптированы для применения ко всем подчиненным народам.) В повседневной жизни она представлена институтами полиции, вооруженных организаций, открыто отвечающих за обращение со «внутренними врагами» на военный манер. Как и обычные «внешние» вооруженные силы, полиция также пользуется значительными льготами в отношении большого числа гражданских законодательных ограничений их социального поведения. В некоторых странах искусственное разделение между полицией и прочими вооруженными силами отсутствует. В долгосрочной перспективе, чрезвычайные полномочия правительства на случай войны – являющиеся неотъемлемой частью даже наиболее либеральной нации – определяют наиболее значимый аспект отношений между государством и гражданином.
В развитых современных демократических обществах военная система обепсечила политических лидеров другой политико-экономической функцией растущей важности: она служит последней преградой к изничтожению необходимых социальных классов. В то время, как экономическая продуктивность все больше и больше перерастает минимальный прожиточный уровень, обществу становится все более и более трудно поддерживать паттерны распределения, обеспечивающие существование «дровосеков и водоносов». Дальнейший прогресс автоматизации, как ожидается, только увеличит дифференциацию между «высшими» трудящимися и теми, кого Рикардо называл «лакеями», одновременно усиливая проблему сохранения поставок неквалифицированной рабочей силы.  
Произвольный характер военных расходов и иных форм военной деятельности делает их идеально подходящими для контроля этих важнейших классовых отношений. Очевидно, если бы военная система должна была быть отброшена, для выполнения этой жизненно важной субфункции тут же потребовался бы новый политический апппарат. Пока он не разработан, необходимо обеспечить продолжение существования военной системы, хотя бы по той причине, чтобы сохранить то качество и количество бедности, которое необходимо обществу в качестве побудительного мотива, а также для поддержки стабильности его внутренней организации власти.

Социологические

Под этим заголовком мы рассмотрим звено функций, выполняемых военной системой, которые оказывают влияние на поведение человека в обществе. В целом их влияние более глубоко, а сами они менее подвержены прямому наблюдению, чем экономические и политические факторы, рассмотренные ранее.
Наиболее очевидной из этих функций является исторически почетное использование военных институтов для обеспечения антисоциальных элементов приемлемой ролью в социальной структуре. Дезинтеграционные, нестабильные социальные движения, приблизительно описываемые как «фашистские», традиционно пускали корни в обществах, которые испытывали нехватку адекватных военных или околовоенных отдушин для удовлетворения потребностей этих элементов. Эта функция была критической в период быстрых перемен. Сигналы опасности легко распознать, хотя это клеймо в разные времена носило разные имена. Современные эвфемистические клише – «подростковая преступность» и «антиобщественное поведение» - имели своих двойников во все времена. В прошлом, с этими обстоятельствами разбирались напрямую военные, без усложнений соответствующего процесса, обычно при помощи отрядов вербовщиков или прямого порабощения. Но нетрудно представить себе картину того уровня социального раскола, который мог бы произойти в Соединенных Штатах в течение последних двух декад, если бы проблему социального недовольства людей после Второй Мировой войны не предвидели бы и не нашли на нее эффективный ответ. Наиболее молодая и более опасная часть враждебных группировок была под контролем призывной системы.
Эта система и ее аналоги демонстрируют превосходной чистоты примеры скрытой полезности военных. Информированные люди в этой стране никогда не относились к  официальному обоснованию призыва в мирное время - военная необходимость, боеготовность и т.д. – как к заслуживающему серьезного внимания. Но доверие среди мыслящих людей получило редко озвучиваемое, менее легко опровергаемое предложение того, что институт военной службы имеет «патриотический» приоритет в нашем обществе, что должно поддерживаться ради самого себя. Ирония в том, что коль скоро стали понятны невоенные функции военных институтов, упрощенное официальное оправдание системы призыва стало гораздо ближе к сути дела. Как устройство контроля над враждебными, нигилистическими и потенциально нарушающими порядок элементами переходного общества, призыв снова можно защищать, причем довольно убедительно, соображениями «военной» необходимости.
Не может считаться совпадением то, что открытая военная деятельность, и соответственно, уровень призывного набора, имеют тенденцию следовать за крупными флуктуациями в уровне безработицы среди младшей возрастной группы. Этот уровень, в свою очередь, является проверенным временем глашатаем социального недовольства. Нужно также отметить, что вооруженные силы в любой цивилизации обеспечивали главное государственное прибежище для тех, кого мы сейчас называем «нетрудоспособными». Типичная европейская постоянная армия (пятидесятилетней давности) состояла из «…пехотинцев, не подходящих для занятости в торговле, промышленности или сельском хозяйстве, ведомых офицерами, не подходящими для занятий любой признанной профессией или управлением деловым предприятием». Это по-прежнему верно, хотя и менее бросается в глаза. В некотором смысле, эта функция военных, как опекуна лишенных экономических или культурных благ, была предшественником большинства современных социальных программ, от W.P.A. до различных форм «социальной» медицины и социального страхования. Интересно, что либеральные социологи, в настоящее время предлагая использовать призывную систему в качестве средства культурного развития бедных, считают ее новым применением военной службы.
Хотя и нельзя абсолютно утверждать, что такие критические меры социального контроля, как призыв, требуют военного обоснования, никакое современное общество пока не желало рисковать с экспериментами чем либо другим. Даже в такие периоды сравнительно простого социального кризиса, как так называемся Великая Депрессия 1930-х, правительство сочло благоразумным наполнить малые трудовые проекты, такие как «Гражданский корпус охраны природных ресурсов», военным духом и поставить более амбициозную Национальную администрацию восстановления под начало профессионального армейского офицера. Сегодня по крайней мере одна небольшая Североевропейская страна, замученная неконтролируемыми беспорядками среди ее «антиобщественно настроенной молодежи» рассматривает вопрос о расширении своих вооруженных сил, несмотря на проблему доверия к такому расширению в условиях отсутствия внешней угрозы.
Были проделаны спорадические попытки распространить всеобщее признание широких национальных ценностей свободными от военной коннотации, но они были неэффективны. Например, для того, чтобы получить общественную поддержку даже таких скромных программ социального регулирования, как «борьба с инфляцией» или «поддержка физической формы», правительству было необходимо использовать патриотический (т.е. военный) побудительный мотив. Оно продает «оборонные» займы и приравнивает здоровье к боеготовности. Не удивительно; поскольку концепция «нации» подразумевает готовность к войне, «национальная» программа должна делать то же самое.
В целом, военная система обеспечивает базовую мотивацию для первичной социальной организации. В этом она рефлектирует на уровне общества побудительные мотивы индивидуального человеческого поведения. Наиболее важным из этого для общественных целей является индивидуальное психологическое обоснование для приверженности обществу и его ценностям. Приверженность требует причину, причина требует врага. В этом объеме все очевидно; критический момент в том, что враг, который определяет причину, должен казаться поистине грозным. Грубо говоря, подразумеваемая «мощь» врага, достаточная для оправдания индивидуального чувства приверженности обществу, должна быть пропорциональна размеру и сложности общества. Сегодня, конечно, эта мощь должна иметь беспрецедентные размах и устрашающую силу.
Из паттернов человеческого поведения следует, что значимость «врага» общества аналогичным образом требует пропорциональной его угрозе готовности к отпору. В широком социальном контексте, «око за око» по-прежнему характеризует единственное приемлемое отношение к предполагаемой угрозе агрессии, несмотря на противоречивые религиозные и моральные предписания, управляющие личным поведением. Удаленность в современном обществе личного решения от социальных последствий облегчает его членам безотчетное сохранение этого отношения. Недавним примером является  война во Вьетнаме, более давним – бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. В каждом случае, с принятием предположения, что жертвы были «врагами», масштаб и беспричинность бойни абстрагировались большинством американцев в политическую формулу. Военная система делает подобный абстрагированный ответ возможным и в невоенных контекстах. Традиционным примером этого механизма является неспособность большинства людей соединить, скажем, голод миллионов людей в Индии со своими прошлыми взвешенными политическими решениями. Хотя последовательная логическая связь, соединяющая решение об ограничении производства зерна в Америке и последующий голод в Азии, является очевидной, недвусмысленной и неприкрытой.
Выдающуюся роль в организации общества военной системе дает ее непревзойденная власть над жизнью и смертью. Необходимо снова подчеркнуть, что военная система не является простым социальным расширением предполагаемой необходимости индивидуального человеческого насилия, но сама по себе, в свою очередь, служит для рационализации убийств не на войне. Она также обеспечивает прецедент для коллективного желания членов общества заплатить кровавую цену за институты, гораздо менее главные для организации общества, чем война. В качестве удобного примера, «мы предпочитаем ограничению скорости до двадцати миль в час убийство автомобилями сорок тысяч человек в год». Аналитик RAND описал это в более общем виде и с меньшей риторикой: «Я уверен, что, на самом деле, существует желательный уровень автомобильных аварий – желательный с широкой точки зрения; в этом смысле, это необходимый сопутствующий компонент более ценных для общества вещей». Это замечание может казаться слишком очевидным для повторения, но оно необходимо для понимания важной мотивационной функции войны как модели коллективного жертвоприношения.
Краткий взгляд на некоторые исчезнувшие не современные нам общества является поучительным. Одной из наиболее примечательных особенностей, общих для крупных, наиболее сложных и наиболее успешных древних цивилизаций, было широко распространенное использование кровавых жертвоприношений. Если бы при рассмотрении этих культур, чтя региональная гегемония были столь полной, что перспектива «войны» стала физически невозможной – как в случае с некоторыми великими доколумбовыми обществами Западного полушария – обнаружилось бы, что в каждой из них позицию первостепенной общественной важности занимала какая-либо форма ритуального убийства. Во всех случаях ритуал был наполнен мистическим или религиозным значением; также как и все религиозные и тотемические практики, ритуал, тем не менее, скрывал более широкую и более важную социальную функцию.
В этих обществах кровавое жертвоприношение служило цели поддержки исчезающего «залога» способности и готовности общества вести войну – т.е. убивать и быть убитыми – в случае когда некие мистические – т.е. непредсказуемые – обстоятельства породили бы эту возможность. То, что такой «залог» оказался неадекватной заменой настоящей военной организации, когда нежданный враг, такой как испанские конкистадоры, появился на самом деле, никоим образом не принижает функцию ритуала. Он был, в первую, если не единственную, очередь, символическим напоминанием, что война когда-то была центральной организующей силой общества, и что это состояние может вернуться обратно.
Отсюда не следует, что переход ко всеобщему миру в современном обществе потребовал бы использования этой модели, даже в менее «варварском» обличии. Но эта историческая аналогия служит напоминанием, что жизнеспособный заменитель войны, как социальной системы, не может быть простой символической шарадой. Он должен включать в себя риск реального уничтожения личности, и по своему масштабу быть сопоставимым с размерами и сложностью современных социальных систем. Ключ здесь – правдоподобие. Вне зависимости от того, ритуальным или функционально замещающим по своей природе является заменитель, он не будет выполнять общественно организующую функцию войны, если он не будет обеспечивать правдоподобную угрозу жизни.
Существование общепринятой внешней угрозы, таким образом, является жизненно необходимым для социальной связности, также как и для восприятия политического руководства. Угроза должна быть правдоподобной, она должна иметь масштаб, сопоставимый со сложностью угрожаемого общества, и наконец, она должна оказать влияние на все общество.  

Экологические.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

За исключением нескольких примитивных доиндустриальных обществ
Первый является необходимым элементом общественного контроля