ΛΛΛ     >>>   

Бауман З. Европейский путь к мировому порядку

Профессор Зигмунт Бауман, британский социолог, член редакционного совета журнала «Свободная мысль-XXI», широко известен как автор читаемых во всем мире 26 книг, включая такие, как «Between Class and Elite» (1972), «Socialism – The Active Utopia» (1976), «Hermeneutics and Social Sciences» (1978), «Memories of Class» (1982), «Legislators and Interpreters» (1987), «Modernity and the Holocaust» (1989), «Modernity and Ambivalence» (1991), «Intimations of Postmodernity» (1992), «Postmodernity and Its Discontents» (1997), «Work, Consumerism and the New Poor» (1998), «Globalization» (1998), «In Search of Politics» (1999), «Liquid Modernity» (2000), «Community» (2001), «Wasted Lives. Modernity and Its Out-casts» (2004), «Identity. Conversations with Benedetto Vecchi» (2004). Некоторые из них переведены на русский язык (так, книга «Индивидуализированное общество» поступила нашим подписчикам в качестве приложения к журналу в 2002 году).

Размышляя об исторических путях Старого Света – его истории и перспективам будет посвящена и новая книга З. Баумана, выходящая в свет в конце 2004 года, – британский ученый приходит к выводам, неожиданным, а порой даже парадоксальным образом дополняющим и развивающим идеи У. Бека, изложенные им в статье «Трансформация политики и государства в эпоху глобализации» («Свободная мысль-XXI», 2004, № 7). Это обстоятельство, на наш взгляд, лишний раз свидетельствует о взаимосвязанности социальных, политических и хозяйственных проблем, с которыми сталкивается сегодня цивилизация. Мы живем в едином мире, который объединен не только экономически и информационно, но в еще большей мере – интеллектуально и нравственно, и это дает нам надежду на то, что на самые сложные вызовы времени найдутся адекватные ответы.

Мы рады представить читателям новую статью Зигмунта Баумана, написанную специально для наших читателей; права на русский текст статьи принадлежат редакции журнала «Свободная мысль-XXI» .

«Зачем Европе сила?» – спрашивает Цветан Тодоров1. И отвечает: чтобы защищать свою идентичность, которую, по мнению европейцев, стоит защищать.

В чем, однако, может быть воплощена эта идентичность? В особом, необычном, возможно, даже уникальном образе жизни, способе общежития, характере межличностных отношений, соответствующих представлениям европейцев о правильности мира, который создал их и который создают они. На мой взгляд, одной из наиболее ярких особенностей европейской идентичности всегда была склонность к неустанному поиску этой идентичности.

То, что «стоит защищать» (как и то, за что стоит бороться и с чем, однажды приобретенным, трудно расстаться), называется ценностью. Скажите мне, каковы ваши ценности, и я скажу вам, какова ваша идентичность. Европа всегда стремится приблизиться к тому состоянию, которое кажется ей желательным, а не довольствоваться тем, в котором она пребывает в каждый текущий момент времени. Связь между ценностями и идентичностью в Европе гораздо теснее, чем где бы то ни было: идентичность больше определяется ценностями европейцев, чем любыми другими их характеристиками.

Тодоров перечисляет эти «специфически европейские» ценности.

«Специфически европейские»? Под этим определением имеются в виду не границы их реального или – что более важно – потенциального применения (которое – и это также неотъемлемая черта европейской идентичности – предполагается универсальным, общечеловеческим; характерной чертой европейских ценностей является то, что они «имеют смысл», только будучи всеобщими, и считаются несостоятельными, если их нельзя применить ко всему человечеству), а их происхождение. Эти ценности являются «специфически европейскими» потому, что они были рождены, сформулированы и усовершенствованы в той части планеты, которую называют «собственно Европой», и процессы их формулирования и усовершенствования неотделимы от хода европейской истории: именно в них Европа постепенно обретала свои очертания и свое лицо.

Первой в списке Тодорова значится рациональность. К рациональности – и я хочу подчеркнуть это особо, чтобы не повторяться при обсуждении других ценностей, – я отношусь как к ценности, а не к черте повседневной европейской реальности. Если рассматривать рациональность именно как ценность, окажется, что прошлое и настоящее Европы пестрит проявлениями крайней нерациональности. Многое из того, что случилось и что было сделано на протяжении европейской истории, не выдержало бы сегодня испытания здравым смыслом – просто то, что считалось рациональностью и ее критериями, менялось вместе с самой Европой. Однако европейцы никогда не изменяли своей вере в то, что все их привычки, как и отклонения от них, должны пройти оправдание судом здравомыслия. Эта вера поставила убеждение и обсуждение выше силы, стимулировала «более частый обмен аргументами, чем артиллерийскими залпами».

Европейская реальность всегда несколько отставала от идеальной Европы, и это сделало европейцев критичными и самокритичными от рождения. Во все времена места в Верховном суде могли быть отведены для разума и только для разума – но любой, кто в то или иное время говорил от его имени, всегда подвергался тщательной критической оценке. Оглядываясь назад, мы можем сказать, что критичность и недовольство (а не самоуверенность и свобода от сомнений) оказались наиболее постоянными составляющими рациональности как европейской ценности. Быть рациональным – в том смысле, которым идея рациональности была наделена европейской историей или который она обрела в ходе нее, – значит всегда сомневаться, правильно ли поняты предписания разума, правильно ли они применены и что надлежит исправить, причем в срочном порядке.

Второй в списке Тодорова стоит справедливость. Природу этой ценности лучше всего связать с муками совести; это, как заноза, которая не дает покоя. Граница между справедливым и несправедливым редко остается неподвижной на протяжении длительного периода. Так же, как рациональность проявляется в полную силу, когда подвергает сомнению установившийся порядок вещей, справедливость в полный голос дает о себе знать, когда обществу предъявляются обвинения в нечестности, неравноправии, фаворитизме, коррупции или пристрастности. Наиболее точно определению справедливого общества соответствует то общество, которое не считает себя справедливым и потому исполнено решимости развиваться в соответствующем направлении.

Если рассматривать справедливость как высшую ценность, как ценность неинструментальную, то все остальные ценности оказываются в подчиненной, инструментальной роли. Это дает справедливости определенный иммунитет от вируса прельщения другими, более ярко сверкающими призами. Справедливость всегда напоминает, что есть другие цели, о которых надо думать, и если о них забыли, надо остановиться и поразмыслить о происходящем. Но этим не ограничивается уникальная и незаменимая роль справедливости: помимо того, что она является судьей для других ценностей, уравновешивает и уточняет их, она остается единственной ценностью, которая стоит на страже общего блага (то есть, с точки зрения каждого отдельного человека, блага других), не допуская посягательств на него индивидуалистических интересов. Именно эта ценность лежит в основе любой солидарности и тем самым делает общество возможным. Справедливость подталкивает человечество к единению в мире и дружбе. Она организует стол – «круглый стол» – для многосторонних переговоров, в которых рождается согласие. Справедливость – это наиболее «социализирующая» из ценностей. Она может породить самые неистовые конфронтации – но в конце концов именно она сглаживает и устраняет все разногласия. Выдворение из семьи и «выбраковка» тех или иных членов общества могут иногда быть велением разума, но никогда не будут поддержаны на суде справедливости.

Следующей в списке важнейших и действительно определяющих европейских ценностей стоит демократия. Как ценность, демократия может порождать многие способы управления и организации совместных дел – многие и различные, иногда радикально отличающиеся друг от друга. Действительно, между афинской агорой и рейхстагом больше различий, чем сходства, не говоря уже о страсбургских институтах. И все же между ними существует фамильное родство, которое позволяет воспринимать их как носителей одного и того же набора генов, как разнообразные воплощения одних и тех же принципов, порожденных единой ценностью.

Что же их объединяет? По мнению Корнелиуса Касториадиса, это одна из характерных особенностей «автономного общества»2 (в отличие от «гетерономных обществ», институты которых базируются на идее о том, что они созданы, по крайней мере, не теми, кто живет в данный момент, и поэтому их нельзя ни разрушить, ни даже реформировать). «Альтернатив не существует» – любимая отговорка действующих, но, к счастью, не всесильных политиков.

Суть автономного общества состоит в убеждении, что все его цели и средства подчинены воле составляющих его людей. Эта суть нашла воплощение в преамбуле, которой древние афиняне предваряли все законы, голосовавшиеся в агоре: «Еdoxe te boule kai to demo» («Собрание и народ считают это благом»). В этой краткой, но не нуждающейся в дополнениях формуле заключены несколько важнейших положений: есть нечто, именуемое благом и признаваемое таковым; выбор этого блага, а не его альтернатив – меньшего блага или не блага во- все – является целью общественного обсуждения, предшествующего принятию решения; дискуссии и споры, ведущие к принятию решения, – это верный путь к правильному выбору; когда выбор в конце концов сделан, все, кого он касается, должны помнить, что он был сделан только лишь потому, что его сочли благом собрание и народ. «Сочли» – это значит, что даже если собрание и народ усердно искали общее решение, руководствуясь своими знаниями о том, что есть благо, эти знания могли быть неполными или совершенно ошибочными. Спорам нет и не может быть конца, если только демократия не перестанет быть таковой, а общество не лишится своей автономности. Демократия означает, что перед гражданами всегда стоит задача. Демократия существует благодаря упорному и настойчивому участию граждан. Как только это участие замирает, демократия исчезает.

Таким образом, не существует и не может существовать демократии, автономного общества без автономных граждан – граждан, наделенных личной свободой и индивидуальной ответственностью за то, что они делают. Эта свобода представляет собой еще одну ценность – хотя и невообразимую без демократии. Демократия базируется на свободе граждан, а граждане основывают свою уверенность в том, что они свободны, и жажду свободы на демократии своего полиса. Эти два [элемента] формируют друг друга и сами формируются в этом процессе.

Я думаю, что именно комбинация всех названных ценностей подтолкнула Европу к ее продолжительным, незавершенным и, надеюсь, незавершаемым «приключениям». В совокупности эти ценности представляют собой неустойчивую «смесь», вряд ли способную когда-нибудь затвердеть, постоянно готовую взаимодействовать с другими субстанциями, абсорбировать или ассимилировать их. Вероятно, именно это качество Европы хотели описать и хотя бы найти ему название теоретики «рефлексивной модернити»; но они сделали это, подобно сове Минервы, только тогда, когда для исследуемого ими явления наступили трудные времена, когда Европа перестала играть многовековую роль мирового «законодателя мод» и оказалась перед угрозой утраты этого качества.

Возможно, именно в этом кроется причина того, что Лионель Жоспен стал возлагать надежды на Европу, способную «чутко подходить к современным реалиям»3 . Пройдя трудный путь и заплатив огромную цену в валюте человеческих страданий, Европа научилась освобождаться от исторических антагонизмов и мирно разрешать конфликты, жить в условиях огромного культурного разнообразия, не рассматриваемого как временное неудобство. Это именно те уроки, в которых крайне нуждается остальной мир. На фоне охваченной конфликтами планеты Европа выглядит лабораторией, где продолжают разрабатываться инструменты для построения кантовского Allgemeine Vereinigung der Menschheit (всеобщего единства человечества); мастерской, где происходит их «испытание в действии» – пусть пока задачи и не ставятся столь амбициозным и масштабным образом. Инструменты, которые в настоящее время выковываются и испытываются в пределах Европы, служат прежде всего для осторожной операции (многие считают ее слишком осторожной и в лучшем случае дающей надежду на успех) по отделению основ политической легитимности, демократических процедур и общественного контроля за распределением благ от принципа национального и территориального суверенитета, с которым на протяжении большей части истории Нового времени они были неразрывно связаны.

В национальном государстве «законный брак» власти и политики был заключен и закреплен территориально; медленный прогресс международных отношений привел в итоге к учреждению Организации Объединенных Наций, выступающей в защиту суверенитета государств от внешней агрессии и вмешательства в их внутренние дела. Однако сегодня этот брак между политикой и властью, «заключенный на небесах», и налаженное «семейное хозяйство» в виде территориально обособленного государства подверглись испытанию на прочность как извне, так и изнутри. С точки зрения новых крупных игроков на международной арене, территориальные политические анклавы выглядят все больше, как «гнилые местечки», препятствующие интеграции нового, более обширного «королевства». Подобно тому, как два века назад энергичные предприниматели восстали против экономически бессмысленных и непродуктивных ограничений на уровне муниципалитетов, графств и поместий, силы, ратующие за безраздельное право такого «королевства» определять в нем законы, не хотят мириться с желанием национальных государств сохранять свой суверенитет.

Подающей надежды европейской федерации предстоит сегодня повторить тот подвиг, который совершило национальное государство в начале Нового времени, а именно – задачу воссоединения власти и политики, в настоящее время движущихся в противоположных направлениях. Путь к решению этой задачи так же тернист, как и раньше, полон ловушек и бесчисленных рисков. Хуже всего то, что этот маршрут не нанесен на карту, и каждый новый шаг подобен прыжку в неизвестность.

 ΛΛΛ     >>>   

Бауман З. Европейский путь к мировому порядку политологии 4 государства
Выбор лежит между превращением наших городов в рассадники террора
политологии Авксентьев В.А. Этническая конфликтология проблемы становления