<<<     ΛΛΛ     >>>   

Но она не ушла . Случилось еще хуже . Она поняла его и приняла таким , каков он есть . Ее сострадания и приятия он не мог вынести .

« Пришло мне тоже в взбудораженную мою голову , что роли ведь теперь окончательно переменились , что героиня теперь она , а я точно такое же униженное и раздавленное создание , каким она была передо мною в ту ночь – четыре дня назад … И все это ко мне пришло еще в те минуты , когда я лежал ничком на диване !

Боже мой ! да неужели ж я тогда ей позавидовал ?

Не знаю , до сих пор еще не могу решить , а тогда , конечно , еще меньше мог это понять , чем теперь . Без власти и тиранства над кем - нибудь я ведь не могу прожить … Но … но ведь рассуждениями ничего не объяснишь , а следственно , и рассуждать нечего » ( IV , 239).

« Человек из подполья » остается в своем безысходном противостоянии « другому ». Реальный человеческий голос , как и предвосхищенная чужая реплика , не могут завершить его бесконечного внутреннего диалога .

Мы уже говорили , что внутренний диалог ( то есть микродиалог ) и принципы его построения послужили тою основою , на которой Достоевский первоначально вводил другие реальные голоса . Это взаимоотношение внутреннего и внешнего , композиционно выраженного , диалога мы должны рассмотреть теперь внимательнее , ибо в нем сущность диалоговедения Достоевского .

Мы видели , что в « Двойнике » второй герой ( двойник ) был прямо введен Достоевским как олицетворенный второй внутренний голос самого Голядкина . Таков же был и голос рассказчика . С другой стороны , внутренний голос Голядкина сам являлся лишь заменою , специфическим суррогатом реального чужого голоса . Благодаря этому достигалась теснейшая связь между голосами и крайняя ( правда , здесь односторонняя ) напряженность их диалога . Чужая реплика ( двойника ) не могла не задевать за живое Голядкина , ибо была не чем иным , как его же собственным словом в чужих устах , но , так сказать , вывернутым наизнанку словом , с перемещенным и злостно искаженным акцентом .

Этот принцип сочетания голосов , но в осложненной и углубленной форме , сохраняется и во всем последующем творчестве Достоевского . Ему он обязан исключительной силой своих диалогов . Два героя всегда вводятся Достоевским так , что каждый из них интимно связан с внутренним голосом другого , хотя прямым олицетворением его он больше никогда не является ( за исключением черта Ивана Карамазова ). Поэтому в их диалоге реплики одного задевают и даже частично совпадают с репликами внутреннего диалога другого . Глубокая существенная связь или частичное совпадение чужих слов одного героя с внутренним и тайным словом другого героя – обязательный момент во всех существенных диалогах Достоевского ; основные же диалоги прямо строятся на этом моменте .

Приведем небольшой , но очень яркий диалог из « Братьев Карамазовых ».

Иван Карамазов еще всецело верит в виновность Дмитрия . Но в глубине души , почти еще тайно от себя самого , задает себе вопрос о своей собственной вине . Внутренняя борьба в его душе носит чрезвычайно напряженный характер . В этот момент и происходит приводимый диалог с Алешей .

Алеша категорически отрицает виновность Дмитрия .

« – Кто же убийца , по - вашему , – как - то холодно по - видимому спросил он ( Иван . – М . Б .), и какая - то даже высокомерная нотка прозвучала в тоне вопроса .

– Ты сам знаешь кто , – тихо и проникновенно проговорил Алеша .

– Кто ? Эта басня - то об этом помешанном идиоте эпилептике ? Об Смердякове ?

Алеша вдруг почувствовал , что весь дрожит .

– Ты сам знаешь кто , – бессильно вырвалось у него . Он задыхался .

– Да кто , кто ? – уже почти свирепо вскричал Иван . Вся сдержанность вдруг исчезла .

– Я одно только знаю , – все так же почти шепотом проговорил Алеша . – Убил отца не ты .

– « Не ты »! Что такое не ты ? – остолбенел Иван .

– Не ты убил отца , не ты ! – твердо повторил Алеша .

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Вое эти карнавальные категории
Надобно мысль разрешить

Провоцирующая сознания мертвецов раскрыться с полной
вляется классическим образцом исповеди с лазейкой