<<<     ΛΛΛ     >>>   

К числу смысловых старославянизмов признают возможным отнести и многие слова собственно греческого происхождения (например, ангел, апостол, евангелие и т. п.), принесенные на Русь в составе старославянских церковных текстов (об этом см. ниже, с 81).

Старославянизмы второй группы — стилистические — всегда имеют парные соответствия, определяемые известными фонетическими и морфологическими приметами: неполногласие—полногласие; начальные ра-, ла- — начальные ро-, ло-; сочетание жд (из дj) — ж; шт или щ (из tj ) — ч; и т. п. Подобные парные соответствия засвидетельствованы уже для древнейшего периода развития русского литературного языка. Однако следует заметить, что если старославянское жд почти всегда последовательно вытеснялось даже в памятниках русского извода старославянского языка написаниями с одним ж, типа ноужа, то старославянское шт, впоследствии изменившееся в щ, оказывалось устойчивее и могло широко внедряться даже в собственно русские памятники деловой письменности. Своеобразная фонетическая закономерность последовательного исключения написаний с жд и терпимость по отношению к словам с буквой щ особенно характерна именно для XI—XIV вв. В результате могли создаваться славяно-русские скрещения типа преже (при собственно восточнославянском переже) — по признаку неполногласия слово преже представляет собою старославянизм, по наличию же звука ж вместо сочетания жд это же слово может рассматриваться как характерное восточнославянское явление.

Стилистические старославянизмы (по Якубинскому) также могут быть подразделены на подгруппы.

Во-первых, те старославянизмы, которые благодаря раннему их внедрению не только в письменный, но и в разговорный русский язык, совсем или почти совсем вытеснили параллельные восточнославянские лексемы. К этой подгруппе отнесем такие слова, как, например, сладкий, время (заметим, что восточнославянский вариант веремя, хотя и редко, все же иногда употреблялся, например, в Смоленской грамоте 1229 г., в некоторых деловых памятниках XIV в., а также в ряде мест Киевской летописи по Ипатьевскому списку); к этому же роду слов Л. П. Якубинский относит предлоги с неполногласием: пред, чрез.

Во-вторых, можно выделить подгруппу слов, у которых старославянские и восточнославянские их варианты обладают одинаковым основным смысловым значением: врагъ—ворогъ, градъ — городъ, срамъ — соромъ, храбрый — хоробрый, глава — голова, млеко — молоко и т. п. Употребление таких слов в письменных памятниках киевской эпохи на первый взгляд кажется хаотическим, стилистически неупорядоченным (по наблюденияям Г. О. Винокура и О. В. Творогова).

Однако при более близком рассмотрении все же выбор одного из двух равнозначных вариантов для слов этого типа был не безразличен для пишущего: каждому из подобных слов могли сопутствовать свои семантические и стилистические оттенки. Так, например, в VI книге “Истории Иудейской войны” Иосифа Флавия читаем: “Давид цесарь, отнемъ от иноплЬменникъ город, нарече град Иерусалимъ, наречемый дръвле Салима”. Когда речь шла об укрепленном пункте, построенном язычниками, его обозначают словом город, но после создания храма этот пункт становится священной столицей еврейского народа, и тогда о нем говорят уже как о граде (см. выше аналогичное противопоставление в похвале Вышгороду в “Сказании о Борисе и Глебе” — гл. 4, с. 55).

В VII книге перевода “Истории Иудейской войны” рассказывается о добывании чудесного корня: “Псу голодну сушу и устремльшуся на снЬдное, абие выдернется корение”. Выше же, когда речь идет об осаде Иерусалима римскими войсками, систематически говорится лишь о гладе, мучившем осажденных повстанцев.

Только в восточнославянской разновидности в переводе “Истории...” представлены такие слова, как колодник, колоколы, корова, паволока, полова, солома, шелом. Отметим, что слова паволока и шелом и в “Слове о полку Игореве” тоже встречаются лишь в полногласном варианте. Это слова, характерные либо для повседневного быта, либо для военного дела Киевской Руси. При рассмотрении лексики данного типа необходимо обращать внимание на фразеологическое окружение. Так, в “Слове о полку Игореве”, согласно наблюдениям Л. П. Якубинского, лексема голова употреблена, когда речь идет о части человеческого тела, например: “Камо Туръ поскочаше, своимъ златымъ шеломомъ посвЬчивая, тамо лежатъ поганыя головы ПоловЬцкыя”; “На НемизЬ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными”; “Тяжко ти головы кромЬ плечю; зло ти тЬлу кромЬ головы”. Восточнославянская разновидность слова встречается 4 раза. В составе же различных устойчивых словосочетаний с отвлеченно-переносными значениями обычно представлен старославянский вариант слова с неполногласием: “с вами, Русици, хощу главу свою приложит, и либо испито шеломомъ Дону” (главу приложити= погибнуть в бою); “многи страны... главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи” (главы. подклонцти== изъявить покорность). Старославянский вариант слова встречается лишь 2 раза, и оба раза в составе устойчивых метафорических словосочетаний.

Аналогичным образом обстоит дело в “Слове о полку Игореве” и с употреблением лексических вариантов боронь и брань, хоробрый и храбрый.

Поскольку речь идет о языке художественного произведения, нельзя умолчать о чисто художественной стилистической функции старославянизмов “Слова о полку Игореве”. Эта функция также отмечена Л. П. Якубинским, который обратил особое внимание на употребление старославянской разновидности корня злат- в составе украшающих эпитетов памятника, в том числе постоянных эпитетов, златъ столъ (т е. княжеский стол); злато седло (седло князя, в противоположность седлу невольника-кощея); злато стремя (опять-таки принадлежность княжеского военного снаряжения); злотый шелом князя Всеволода ярко выделяет его из всех остальных участников битвы Согласно “Словарю-справочнику "Слова о полку Игореве"” существительное злато употреблено в тексте произведения 3 раза, прилагательное с тем же корнем — 7 раз; причастие злачеными — 2 раза. Отмечаются еще сложные эпитеты с первым корнем злат-: “в моем теремЬ златовръсЬмъ”; “седиши на своемъ златокованнимъ столЬ” (характерно, что этими сложными эпитетами определяются предметы, выступающие как принадлежность княжеского сана). Л. П. Якубинский напомнил об исследованиях рано скончавшегося молодого русского языковеда В. А. Аносова, ученика А. А Шахматова. В работах Аносова выло указано на то, что “неполногласные” слова нередки в былинах в функции постоянного эпитета, в частности, в языке этих фольклорных произведений -встречаются те же сложные эпитеты златоверхий и златокованный. Эти наблюдения подтверждают известное положение о тесной связи языка и стиля “Слова.. ” с устным народным творчеством.

Необходимо добавить, что полногласная восточнославянская разновидность корня зелот- не встречается в “Слове о полку Игореве” ни разу, подобно тому как чрезвычайно редко фигурирует и в устном народном творчестве в функции устойчивого эпитета.

Прилагательное храбрый в неполногласном варианте отмечается в “Слове..” также в качестве постоянного эпитета: “храбрыя плъкы”, “храбрыя сердца”, “храброе тЬло” (всего, по подсчетам Л. П. Якубинского, 15 раз). Аналогично употребление эпитета сребренный (“сребрено стружие”, “сребренеи сЬдинЬ”, “сребреными струями”, “сребреных брезЬх”), хотя этимологически корень съребр- и не принадлежит к словам с неполногласными/полногласными сочетаниями.

Наконец, следует сказать о роли старославянизмов в ритмическом строе поэтического памятника Древней Руси, на что тоже впервые было указано Л П Якубинским Хотя мы до сих пор не знаем, каким именно стихотворным размером было написано “Слово о полку Игореве”, ритмизированный характер его синтаксического строя несомненен. (см.) И в данном случае старославянизмы ярко выделяются в качестве речевых элементов, создающих ритмическую завершенность поэтического синтаксиса, подчеркнутую звуковыми повторами, ассонансами и аллитерациями, которые, без сомнения, были бы нарушены, если бы автор “Слова ” предпочел в данных сочетаниях использовать восточнославянскую полногласную лексику.

Напомним наиболее характерные примеры подобного рода структур “Тогда по Русской земли рЬтко ратаевЬ кикахуть, нъ часто врани граяхуть” Звукопись и инструментовка данного двустишия несомненны, равно как и синтаксический параллелизм, поддержанный морфологической рифмовкой завершающих собою строк глагольных сказуемых Этимологический старославянизм врани в этом поэтическом контексте явно не может быть заменен его восточнославянским вариантом ворони, так как это слово резко нарушило бы и ритмическую, и эвфоническую структуру стиха Примеры подобного рода могут быть приведены в изобилии “Страны ради, гради весели”—старославянизмы связаны не только звуковыми повторами, но и внутренней рифмой, “отня злата стола поблюсти” — благодаря использованию неполногласного эпитета злата чувствуется ритмообразующая роль повтора -ла-, “отвори врата Новуграду” — дважды повторяемое внутри слов звукосочетание -ра- тоже объединяет поэтический контекст, сливающий словосочетания в неразрывный поэтический сплав, и др.

Таким образом, не остается сомнений в том, что подобно тому как восточнославянские элементы речи не были случайными в древнерусских текстах церковного назначения, и в собственно литературных, художественных произведениях Киевской Руси старославянские элементы речи выполняли традиционно закрепившиеся за ними смысловые и стилистические функции, объединяя слова в поэтические контексты и тем самым способствуя значительному обогащению древнерусского литературно-письменного языка.

Наличие в словарном составе древнерусского литературного языка парных стилистических вариантов многих слов позволяло авторам свободно выбирать любые из них, искусно избегая монотонности и тавтологии. Средневековые поэты не терпели тавтологических повторов, широко используя поэтическую синонимию. Это характерно для поэзии как восточных, так и западных народов Обогащая синонимические ряды, старославянизмы давали возможность русским авторам избегать буквальных повторений при построении параллельных оборотов.

Для Г. О Винокура представлялось загадкой, почему во вводных предложениях, предваряющих жалобы тоскующей княгини в “Плаче Ярославны” “Ярославна рано плачеть в ПутивлЬ на забралЬ, а ркучи”,—повторяемых трижды, при втором повторении поэтом избран стилистический вариант с полногласными сочетаниями “Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолЬ, а ркучи” Загадки здесь, конечно, никакой нет: в этом умелом варьировании параллельно построенных поэтических зачал ясно сказалось незаурядное стилистическое мастерство древнерусского поэта, свободно сочетавшего в своем творчестве книжную и народно-песенную речевую стихию.

Одной из характерных особенностей собственно-литературного ответвления письменного языка киевской эпохи может быть признано свободное и широкое использование авторами не только слов славянского происхождения, исконно восточнославянских, старославянизмов и общеславянской лексики, но и заимствований, восходящих к языкам соседних народов, тесно связанных с Киевской Русью в экономическом, политическом и культурном отношениях.

Культура Киевской Руси не развивалась изолированно от культуры других народов Востока и Запада Одним из показательных проявлений широких и свободных разносторонних внешних связей древнерусской “империи Рюриковичей” были династические браки между представителями этой княжеской династии и правителями многих стран мира. Не случайно, по свидетельству “Поучения Владимира Мономаха”, его отец, князь Всеволод, женатый на византийской царевне, “домасЬдА, изумЬяше 5 языкъ” (сидя дома, изучил 5 языков) Показателем разносторонних культурных связей Киевской Руси могут служить и нередкие словарные заимствования в письменном языке того времени.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Оторванного от жизненной действительности слога неустанно занимался местные выражения
Таким образом
Вначале ограничивались в ответ на нападки со стороны шишкова
Мешчерский Е. История русского литературного языка языкознания 4 народной
Грамота рижская 1300 г