<<<     ΛΛΛ     >>>   

Точка зрения Аристотеля, указавшего на достоинства употребления метафоры не только в качестве языкового украшения, но и как единственно возможного средства для кодирования смысловых значений, и в настоящее время широко используется философами и лингвистами, изучающими когнитивные возможности метафорических переносов. «Важно бывает уместно пользоваться всеми вышесказанными <приемами>, а также словами сложными или редкими, но важнее всего – переносными: ибо только это нельзя перенять у другого, это признак <лишь> собственного дарования – в самом деле, <чтобы> хорошо переносить <значения, нужно уметь> подмечать сходное в предметах» [Аристотель: 1983, 672].

Полагая, что основу метафорического переноса составляет подобие между двумя предметами, и рассматривая подобие как основополагающее средство познания, Аристотель и его последователи отводили метафоре исключительную роль в отражении объективной реальности. По мнению итальянского филолога и исследователя риторики Джамбаттисты Вико, тропы проистекают из поэтической логики, отражающей преобразовательные процессы на уровне сознания. Поэтическая логика, складывающаяся под воздействием неосознанных процессов мышления, является следствием бессознательных когнитивных операций, которые лишь в дальнейшем начинают преобразовываться в то, что мы в настоящее время подразумеваем под чистой логикой.

Вико был одним из первых, кто отметил, что на заре цивилизации и формирования языка первобытный человек мог изъясняться только с помощью поэтических выражений: «у всех наций сначала существовала речь в стихах, а потом – в прозе» [Вико, 90]. Вико считал, что все слова с переносным значением могут быть разделены на четыре части: метафора, метонимия, синекдоха и остальные, образующие раздел «прочие». Язык метафорических образов представляет собой первичный языковой код, а метафора выступает как инструмент первичной когнитивной функции сознания, определяющий так называемое рациональное мышление и формирование концептуальных представлений. Особенность метафорических словоупотреблений первобытного человека заключалась в том, что процесс их формирования базировался на абсолютной тождественности семантических значений. Согласно Вико, при таком отождествлении не могло существовать разницы между составляющими основу метафорического переноса главным и вспомогательным субъектами, при наименовании они использовались как равноправные языковые единицы.

В дальнейшем, по мере формирования абстрактного мышления, стали развиваться метонимия, синекдоха и ирония. Только с появлением последней, по мнению Вико, стала осознаваться разница между реальным положением дел в действительности и субъективным его отражением на уровне сознания, определилось разграничение между конкретным и метафорическим субъектами, наметилось представление о существовании различий между объектами.

Работы Вико во многом предвосхитили открытия в области лингвистики, этнопсихологии и когнитивной психологии, которые были сделаны за последние десятилетия. Мысль о том, что язык мышления является общим для всех наций, единообразно воспринимающих суть возможного положения вещей [Вико, 73], лежит в основе методов современного сравнительно-исторического языкознания, исследования типологии языков, структурной лингвистики и многих других направлений, изучающих структуру языка.

Обращение Вико к мифотворчеству как к источнику, позволяющему исследовать глубинные психологические процессы сознания, когнитивно-мыслительные и лингвистические аспекты отражения реального мира, получили развитие в ряде работ по этнопсихологии и сравнительному языкознанию [29]. «Человеческий разум крайне непрямой по характеру. Переносное словоупотребление есть не только языковое средство, оно обеспечивает основание для мышления, аргументации и творческой фантазии» [Gibbs, 16]. Универсальным показателем человеческого мышления на разных стадиях развития и при разной национальной принадлежности, согласно Леви-Стросу, является его функциональный аспект. Базирующиеся на метафорической интерпретации действительности мифологические структуры отражают восприятие первобытным человеком системных связей и организации окружающего его мира. Первобытное мышление представляет собой систему понятий, заключенных в образы [Леви-Строс, 1994]. Универсальный характер мифотворчества, его распространение в пространстве и времени в качестве единственно возможного и доступного проводника знаний обеспечивался за счет веры человека то, что мифы действительно описывают реальное положение дел [MacCormak, 103].

Таким образом, отправным моментом в создании мифа является его объяснительно-познавательная функция. «Наша обычная концептуальная система восприятия, с помощью которой мы живем, думаем и действуем, по природе своей является метафорической» [Tilley, 16]. В качестве доказательства этого положения можно привести тот факт, что язык метафорических образов не требует от индивида специальной когнитивной подготовки при его создании и интерпретации. В настоящее время метафорические образы лежат в основе многих основополагающих открытий в различных областях знаний. Однако метафорическая суть постижения действительности, предопределяющая плодотворный характер научных изысканий, часто остается за пределами нашего внимания, так как «имеющие успех теории построены на базе тех метафор, которые постепенно вошли в моду и стали настолько знакомыми, что глубинные метафоры, на которых были построены теоретические предположения, забыты» [MacCormak, 104].

Язык метафорических образов используется не только на уровне формирования концептуальных понятий в процессе постижения действительности, он образует систему средств для адекватного их отображения. «Я верю, что метафорическое мышление должно рассматриваться как фундаментальный, так и индуктивно-дедуктивный способ рассуждения при формулировании гипотез, их обосновании и создании категорий, лежащих в основе предположений и определяющих направления работы» [Kittay, 326].

Ф.Ницше в своих работах был постоянным и последовательным сторонником метафорического восприятия действительности. Рассмат­ривая философию как одну из форм поэзии, Ницше отводил метафоре исключительную роль в процессе познания окружающего мира и настаивал на том, что при выражении наиболее сильных чувств метафоры являются самыми эффективными средствами языка, самыми естественными, точными и простыми [Ницше: 1990, 390]. Особое значение метафора приобретает при передаче сложного аналитического содержания, которое не имеет однозначных форм выражения на лексическом уровне: «Не существует обычного пути, который ведет нас от интуитив­ных предположений к сфере призрачных схем, к сфере абстракций. Не существует слов, чтобы передать эти интуитивные предположения; когда они возникают перед человеком, он теряет дар речи или же говорит о них только с помощью запрещенных метафор и общих представлений. Он поступает таким образом потому, что, разбивая вдребезги и высмеивая устаревшие концептуальные границы, он может по крайней мере создавать впечатление о присутствии всевластной интуиции» [Nietzsche: 1979, 90].

Несмотря на разноплановость и противоречивость представлений о метафорическом переносе, существовавших до ХIХ века включительно, в них были заложены основополагающие принципы осмысления этого сложного многоаспектного явления и намечены основные подходы к его изучению. Работы античных и средневековых философов и лингвистов создали ту необходимую почву, на которой стали развиваться современные лингвистические исследования метафоры и начали складываться представления о структурной организации и значении метафорических переносов.

Подлинный интерес к метафоре и к созданию теории метафорических переносов стал возможным после утраты логическим позитивизмом лидирующих позиций в философии и формирования нового направления, консолидирующегося в рамках аналитической философии. Переход от догматизма и схоластических изысканий, опирающихся на строго регламентированный язык логики и отрицающих любые отклонения в сторону образного словоупотребления, к исследованиям обычного словарного запаса создали благоприятную почву для изучения семантической и когнитивной природы метафоры.

Лозунг, выдвинутый Витгенштейном: «Не обращайте внимания на значение, обращайте внимание на использование», – направил усилия философов и лингвистов на изучение обычного языка и предопределил интерес к исследованию языковых структур, которые до этого философией не рассматривались. Если относиться к науке не только как к вместилищу окончательных истин, но и как к проявлению человеческой активности, как к процессу, конечной целью которого является формирование представлений о мире, творческий потенциал метафорических конструкций, представляющих собой один из способов отражения окружающей нас действительности, не может остаться за пределами внимания исследователей. Ориентация на природу языка как инструмента в процессе познания, как способа выведения новых истин предопределило повышенный интерес к метафоре и рассмотрение ее в качестве основного средства мыслительной и языковой деятельности.

Современная теория метафорических переносов начала складываться с представления об ее структуре как о соединении двух идей в одном образе. А.Ричардс был одним из первых, кто в своей работе «Философия риторики», опубликованной в 1936 году, обратил внимание на активное объединение в рамках метафорической конструкции двух разрозненных представлений, результатом взаимоотношений которых является образование на семантическом уровне одного понятия. Согласно его определению, метафора представляет собой «две мысли, которые касаются различных предметов, но действуют сообща и содержатся в одном слове или в одной фразе, чье значение является результатом их взаимодействия» [Richards, 93].

Введенные в обращение Ричардсом понятия проводника метафорического переноса ('vehicle') и его носителя ('tenor') получили дальнейшую интерпретацию в работе М.Блэка [Black: 1962]. Дело в том, что, используя термин 'проводник', Ричардс не уточнил рамки его значения: к чему именно относится этот термин – к собственно метафорическому образу или к системе характеризующих его метафорических значений. Для прояснения этого вопроса Блэк вводит два понятия: вспомогательного субъекта ('subsidiary subject') для презентации метафорического образа и систему связанных с ним ассоциированных общих значений ('a system of associated commonplaces') в качестве предикативной составляющей его метафорического значения [Black: 1962, 39 – 40].

Чтобы раскрыть метафорический смысл фразы «Человек – волк» ('Man is a wolf'), объекту речи необходимо знать не стандартное словарное значение вспомогательного субъекта 'волк', а систему связанных с ним предикативных характеризующих значений. Если человек – это волк, значит, он охотится на других животных, он свиреп, голоден, вовлечен в постоянную борьбу, нечистоплотен и т.д. «Волк традиционно рассматривается как зверь злобный и вызывающий настороженность; поэтому назвать человека волком – это то же самое, что охарактеризовать его как нечто злобное и вызывающее опасение» [там же, 41– 42].

Полагая, что метафора не является изолированным словоупотреблением, а выступает как часть предложения, Блэк вводит понятия фокуса ('focus') для обозначения собственно метафорической структуры и рамки ('frame') для обозначения остальной части предложения, включающего в себя метафору в качестве составного элемента: «фокус метафоры, слово или выражение, обладающее в отличие от остальной рамки собственно метафорическим значением, используется для того, чтобы передать значение, которое могло бы быть выражено и с помощью прямого обозначения» [там же, 32]. В этой связи неизбежно возникают два вопроса. Каким образом присутствие одной рамки инициирует метафорическое значение слова, в то время как другая рамка предопределяет его прямое употребление? Почему автор заставляет читателя разгадывать метафористические загадки, в то время как он мог бы выразить то же самое значение, используя средства прямой номинации?

Первый вопрос, выдвинутый в работе М.Блэка, до сих пор остается без ответа, хотя на этот счет существует множество предположений. По поводу второго вопроса Блэк предлагает свои варианты объяснения, получившие в дальнейшем широкую поддержку у философов и лингвистов. Он отмечает две причины метафорического словоупотребления. В первом случае действительно невозможно найти прямой эквивалент метафорического значения и автор вынужден прибегнуть к метафоре как к единственно возможному средству выражения; во втором случае, если прямой синоним все же существует, метафорическая конструкция используется с чисто стилистическими целями. Уникальность семантического значения или ярко выраженный стилистический потенциал, а иногда и то и другое одновременно, являются функциональными особенностями любого метафорического переноса.

В противовес идее Блэка о сопровождающих метафорический образ дополнительных ассоциативных общих значениях Д.Дэвидсон в статье «Что обозначают метафоры» [30] выдвигает мысль о том, что метафора не обладает никаким другим метафорическим содержанием, кроме своего прямого словарного значения. «Основное заблуждение, против которого я намерен выступить, это идея о том, что метафоры имеют в дополнение к своему прямому содержанию или значению, еще один смысл или значение [Davidson, 495].

Теорию, представленную в статье Дэвидсона, можно отнести к разряду мистических – и по сути выдвинутой автором гипотезы, и по характеру ее обоснования. Предварив свое исследование определением метафоры как «мира языковых грез» ('the dreamwork of language'), Дэвидсон отмечает тот факт, что «ни одна теория, рассматривающая метафорическое значение или точность метафорического отображения, не может объяснить, как метафора функционирует» [там же, 502]. Неудачные попытки объяснения механизмов реализации метафорического переноса, по его мнению, связаны с желанием авторов приписать метафорической конструкции дополнительный смысл, в то время как решение проблемы надо искать не в структуре значения метафоры, а в области ее применения: «метафора принадлежит исключительно к сфере использования» [там же, 496].

Функциональное значение метафорического образа Дэвидсон сравнивает с эффектом, возникающим в результате использования шутки или видeния. И в том и в другом случае внешняя оболочка не передает точный смысл, а лишь инициирует закодированное информационное сообщение, «которое опытный истолкователь может переложить на понятный язык прозы» [там же, 504]. Подобно картине или сновидению, метафора дает нам возможность постичь некоторые факты, непосредственно на них не указывая и не обозначая их. Метафоры, по словам Дэвидсона, заставляют нас увидеть одни вещи вместо других, которые выступают в прямом значении как вспомогательные структуры и дают ключ к их пониманию. Метафора является источником, а не проводником. Успешная ее интерпретация зависит не только от структуры метафорического образа (который остается одним и тем же как в случае метафорического, так и в случае прямого употребления), но и от умения адресата постичь закодированный автором смысл. Личность истолкователя определяет метафорическое значение, а не априори заложенный в метафорическом образе смысл. Загадочная природа метафорического переноса в трактовке Дэвидсона получает высшую форму своего выражения.

Точка зрения Дэвидсона на природу метафорического значения была поддержана в работе Дж.Сёрля [31]. «Метафорическое выражение в самом деле обозначает нечто отличное от прямого значения слов и предложений, но не из-за изменения в лексическом значении образующих его элементов, а в силу того, что говорящий, используя их, подразумевал нечто особенное» [Serle: 1991, 524]. Основная проблема метафорического переноса, по его мнению, сводится к нахождению сходств и различий между значением, которое подразумевается автором метафорического переноса, и прямым значением используемой им фразы, а теория метафорического переноса сводится к выведению ряда принципов, согласно которым адресат речи, имея в распоряжении прямое значение фразы, способен восстановить ее метафорический смысл.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Глазунова О. И. Логика метафорических преобразований 5 процесс
Она потенциально способна к актуализации целого ряда значений
Генитивные конструкции относятся к сфере предметной метафоризации
Предложение действительности значение
Теория метафоры