<<<     ΛΛΛ     >>>   

Штабс-ротмистр Н. Я. Седов, которого Царственные Узники случайно встретили на пути из Тобольска в Тюмень.

Тобольска.

Имеется в виду, как грустно быть без сестер... Заметим, что до этого Царская Семья не расставалась.

По приезде в Екатеринбург Царская Семья была помещена в доме инженера Ипатьева, где из-за тесноты Николай II, Александра Федоровна и Мария разместились в одной комнате, окна которой выходили на Вознесенский проспект, а два других — на Вознесенский переулок.

Лекарства — под этим словом понимались драгоценности.

Боткин Евгений Сергеевич, лейб-медик Его Величества. Сопровождал Царскую Семью в Тобольск и Екатеринбург. Расстрелян вместе с ними. Отличался большой преданностью Царской Семье.

Тили — Ю. А. Ден и ее сын.

Маргарита Хитрово.

Дети Д. и С. Толстые.

Глава двадцать третья
НАВАЖДЕНИЕ

Война благородства и честности с подлостью и злом шла уже давно.
Лили Ден, приближенная Государыни Александры Феодоровны, вспоминает: «С обидой Государыня проговорила, обращаясь ко мне: «Лили, наши защитники дезертировали». — «Но почему, Ваше Величество?» — «Так распорядился их командир, Великий Князь Кирилл Владимирович... Мои моряки... Поверить не могу». Увы, действительно, Александровский Дворец покинул батальон Гвардейского экипажа. Но вправе ли мы винить простых моряков, если старший офицер экипажа, личный друг Государя, Его флигель-адъютант капитан 1-го ранга Н. П. Саблин изменил Государю?
Да, были матросы Гвардейского экипажа, которые забыли о том, как они были избалованы и обласканы Царской Семьей, совершавшей плавания на борту «Штандарта», команду которого составляли эти моряки. Уже во время Царскосельского заточения князю Долгорукову удалось добиться от коменданта дворца разрешения Великим Княжнам и Цесаревичу покататься на лодке по пруду. Давно лишенные такого удовольствия, Дети чрезвычайно обрадовались прогулке. Но уже на следующий день шлюпку нашли испачканной, загаженной, исписанной непотребными надписями. Зачинщиками такого непотребства были... матросы Императорской яхты «Штандарт»...
Однако, известно, что офицеры Гвардейского экипажа остались во дворце и что лишь часть экипажа пошла за «краснознаменным» Великим Князем Кириллом к мятежной Думе. И на русскую Голгофу вместе со своим Государем поднялся и помощник боцмана «Штандарта», моряк Гвардейского экипажа Климентий Григорьевич Нагорный — «дядька» Наследника, а также матрос Гвардейского Экипажа Иван Седнев. Капитан 2-го ранга Российского Императорского флота Я. В. Шрамченко в своих воспоминаниях рассказывает еще об одном моряке Гвардейского экипажа, проявившем благородство души:

«Боцман... сказал, что мы [арестованные на миноносце офицеры] должны... получать пищу в общей очереди с командой... Я простоял в очереди не более минуты. Ко мне подошел мастеровой Николаевского судостроительного завода — высокий статный мужчина с красивым, строгим и немного печальным лицом. Он попросту отобрал у меня бак и сказал: «Пожалуйста, господин командир, идите в кают-компанию. У вас сегодня ушел последний вестовой, и, пока я с мастерами буду на миноносце, я буду вам и офицерам прислуживать за столом как вестовой... Я заводской рулевой старшина Ершов».
Я вернулся в кают-компанию. Стол был накрыт скатертью, положено обычное серебро и тарелки. Хлеб в хлебнице аккуратно нарезан ломтиками. Ершов перелил борщ в суповую миску и встал у дверей кают-компании. Из-за его крупной фигуры выглянул часовой — машинист Левицкий — с винтовкой в руках — маленький, вертлявый, черномазый человек со злыми черными глазами — один из главных «орателей» на баке». Между двумя мужчинами произошел примечательный разговор, к которому внимательно прислушивались сидевшие за столом кают-компании офицеры.
— Вы, товарищ мастер, нанялись прислуживать офицерам? — ехидно спросил Левицкий. На что мастеровой спокойно возразил:
— Никуда я не нанимался, а прислуживаю господам офицерам добровольно. А за что вы арестовали офицеров?
— Известно, за что! За контрреволюцию! Матросы решили! — разорялся машинист.
— Кто дал право матросам арестовывать офицеров? — возмутился Ершов.— Офицер на корабле — все, а корабль без офицеров — ничто. Сам был десять лет матросом, знаю, что говорю.
— А на каких кораблях были вы матросом? — спросил Левицкий.
— Я был рулевым боцманматом на Императорской яхте «Штандарт».
— Значит, вы и Государя знали? — допытывался часовой.
— Государя Императора Николая Александровича вся команда «Штандарта» знала и любила. Я имею от Него подарок.— Ершов достал серебряные часы с двуглавым орлом на крышке.— У нас все офицеры были хорошие (он перечислил несколько фамилий, в том числе Саблина, Зеленецкого и других). Но Государь Император — особь статья: праведный человек, другого такого человека на свете не было и не будет!»

Эпизод этот Шрамченко заканчивает так:

«...Теперь эти слова Ершова кажутся простыми и обыкновенными (послушать бы их нынешним «россиянам» — мирянам и иерархам церкви), но в той обстановке (дело происходило осенью 1917 года) они были необычайны!.. В те дни, когда вся православная, генеральская, адмиральская, дворянская и купеческая Русь потеряла голову и не смела даже произнести вслух имени Государя Императора... В те дни, когда поднимали на штыки, избивали прикладами и расстреливали ни в чем неповинных офицеров... тут рядом... сегодня, вчера и завтра... слова бывшего матроса Гвардейского Экипажа, рулевого боцманмата Ершова: «Государь Император особь статья — другого такого праведного человека не было и не будет!..» — звучали отважно. Это были слова простого русского человека».

Государыня Императрица, которую недруги и недалекие люди, обманутые вражеской пропагандой, называли «немкой», была более русской и более православной, чем многие из нас. И любила Россию вопреки всему, что она с нею и с ее Семьей сделала.
«Странность в русском характере — человек скоро делается гадким, плохим, жестоким, безрассудным, но и одинаково быстро он может стать другим; это называется — бесхарактерность. В сущности — большие, темные дети»,— писала она Вырубовой из Тобольска. И еще: «Милосердный Господь, сжалься над несчастной Родиной, не дай ей погибнуть под гнетом «свободы»».
Сначала я возмущался определением «великая и бескровная», которое дали архитекторы «катастройки» февраля-марта 1917 года этому действу, которое назвали «февральской революцией». Но потом мне пришло в голову, что они, эти архитекторы, уже тогда знали, что это еще только цветочки, а ягодки (октябрьский переворот и гражданская война) будут впереди. Однако и эти «цветочки» оказались напоенными смертельным ядом, поразившим и нижних чинов армии, и генералов.
Графиню М. Э. Клейнмихель — семидесятидвухлетнюю старуху, которую обвинили в том, что она якобы стреляла с крыши дома из пулемета по бунтовщикам, доставили в Думу. Впоследствии она вспоминала:

«Первое, что поразило меня в коридоре — это многочисленная группа офицеров Царского конвоя, казаков, чья нерушимая верность и преданность Императору были известны всему миру. Им мало было красных бантов в петлицах, они украсили свою грудь алыми шарфами, прикрепив их от плеча до пояса, как орденские ленты. Депутаты пожимали им руки, благодарили за отвагу и решительность <с которой они предали Царя>. И двор, и улица у входа в Думу заполнились солдатами гарнизона. Родзянко ежеминутно выходил на балкон; каждое его появление встречали неописуемым воодушевлением. Тот же восторженный рев, что две недели назад с таким же энтузиазмом приветствовал Императора, оглашал широкое пространство. В кулуарах Думы, посмеиваясь и смакуя, рассказывали о горькой участи, постигшей нескольких высокопоставленных полицейских чинов, оставшихся верными своему долгу: одного сожгли, другого утопили, третьего подвергли пыткам. Архив Министерства Юстиции спалили, Арсенал разграбили, двух генералов, находившихся там, убили. Все тюрьмы открыты, политические и уголовные преступники выпущены. Над дворцами и домами подняты красные тряпки».

Убедившись в абсурдности предъявленных старой даме обвинений, ее отпустили домой. И она увидела результаты «революционного творчества масс». Винный погреб разграблен, повсюду беспорядок и разорение. Особенно старались солдаты Волынского полка — того самого, где унтер-офицер Кирпичников выстрелом в спину убил своего начальника. В особняке графини волынцы устроили состязания по стрельбе на парадной лестнице, украшенной портретами Государей из Дома Романовых. В глаза Императрицы Елизаветы Петровны тыкали горящими окурками, у Екатерины II вырезали нос, немыслимо изуродовали портрет Александра I.
Разумеется, ревсолдаты не были образцами порядочности, но на эти постыдные деяния подвиг их приказ № 1, подписанный Нахамкесом (Стекловым) и Чхеидзе, а, главным образом, еще более отвратительный документ «Права солдата», составленный и обработанный генералом Поливановым, бывшим военным министром, сводившийся к двум словам: «убивать и грабить». Лозунг этот перекликался с лозунгами большевиков. Проникнув в армию, он разрушил ее, а затем и всю страну.
Семена, посеянные декабристами, дали свои кровавые всходы. Главными защитниками Зимнего Дворца — резиденции Временного правительства, возглавлявшегося Ароном Кирбисом, более известным под псевдонимом Александр Керенский — были девушки женского батальона и юнкера. Юнкера быстро сдались большевикам. Зато девушки, слушательницы высших женских курсов, активные борцы с «самодержавием» (их было несколько сотен), почти все погибли или были смертельно ранены, сражаясь за «благоверное» Временное правительство. Знаменосцем батальона была дочь адмирала Скрыдлова, которого в 1918 году большевики утопят в Финском заливе. Она была чрезвычайно хороша собой. В то время, как девушки, как львицы, сражались за «главноуговаривающего», он находился далеко от Петрограда. Оставшихся в живых девушек ворвавшиеся в Зимний Дворец «октябристы» растащили по казармам и экипажам, чтобы их там насиловать и убивать...
Вот так отблагодарили представители «простого народа», за чьи права так упорно боролись с Царской властью курсистки, своих прежних заступниц.

Михаил Александрович Романов, отказавшийся в марте от престола, а до этого — от предложения возглавить оборону Зимнего дворца, даже после октябрьского переворота продолжал жить на свободе. Было лишь решено перевезти его в Гатчину под домашний арест. В ноябре 1917 года управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич на официальном бланке разрешил «свободное проживание» Михаила Романова, как рядового гражданина республики.
Возможно, он отстранился от участия во всякой политической и вооруженной борьбе для того, чтобы не усугубить положение своего Августейшего брата и Его Семьи.
Что же касается офицерства, то оно, пожалуй, было обескуражено переходом на сторону «февралистов» руководства армии и флота.
Лишь с приходом к власти большевиков и левых эсеров, узнав, почем фунт лиха, они начали вооруженную борьбу, уехав на Юг России.
Активного противодействия революционерам офицеры не оказывали и пали жертвами своей пассивности.
Жертвой собственной пассивности пал и Великий Князь Михаил Александрович. Князь С. Е. Трубецкой, в отличие от своих предков, ратным трудом служивших Царям, занимавшийся снабжением армии во время первой мировой войны, пишет:

«Когда Государь отрекся от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича, отречение это не было еще отказом от монархии.
Конечно, отречение Государя не только за себя, но и за своего сына было противозаконно... <Но> дело было в том, чтобы Михаил Александрович немедленно принял передаваемую ему Императорскую Корону. Он этого не сделал. Бог ему судья, но его отречение по своим последствиям было куда более грозно, чем отречение Государя,— это был уже отказ от монархического принципа... В своем акте отречения <Михаил Александрович>, совершенно беззаконно, не передал Российской Императорской Короны законному преемнику, а отдал ее... Учредительному Собранию. Это было ужасно. Отречение Государя Императора наша армия пережила сравнительно спокойно, но отречение Михаила Александровича, отказ от монархического принципа вообще — произвел на нее ошеломляющее впечатление: основной стержень был вынут из русской государственной жизни...
С этого времени на пути революции уже не было серьезных преград... Россия погружалась в засасывающее болото грязной и кровавой революции».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Гелий рябов решил спасти останки
Кузнецов В. Русская Голгофа истории России 2 александр
Государыням императрицам букеты
Александр iii
В дневнике государь записал 9 января