<<<     ΛΛΛ     >>>   

Приблизительно аналогичный подход имеют и некоторые современные политологи, специализирующиеся на ситуации в новых независимых государствах. Политическая конъюнктура определила отношение к государствам Центральной Азии как системе "N-станов", имеющих общие экономические, политические, социальные основы и единое цивилизационное происхождение, а также близкие по своему типу политические режимы и экономическую политику. На этой основе события в Узбекистане весьма легко экстраполируются на Казахстан, а режим в Туркменистане ничем не отличается от таджикского или кыргызского. За десять лет сформировалось достаточно большое число штампов, которые никак не поднимают завесу над реальными процессами. Об этом в частности говорит Р. Абазов: "В советологии мы рассматривали одинаково процессы, происходящие в бывшем Советском Союзе, и процессы в Центральной Азии, в частности. Но реалии не всегда соответствовали идейным конструкциям, которые мы пытались объяснить" [6].

Две мощные идеологические основы, два "великих" критических потока западной политологии сегодня определяют единство оценок, происходящего в Центральной Азии.

Во-первых, после радужных оценок, которые давали западные интеллектуалы советской системе в 20-30-е годы, той мощной критики капитализма в период "бунтов" 60-х годов ХХ века, пришла целенаправленная критическая волна тоталитаризма советского типа. Естественно, что в постсоветский период традиция сохранилась. Немаловажным фактором стало то обстоятельство, что противостояние М.Горбачева и Б.Ельцина проходило на фоне критического отношения к действиям обеих сторон так называемого "агрессивно-послушного большинства" Съездов советов народных депутатов, состоящего, по мнению политологов и далеких от политики людей, из представителей восточных национальных республик. Стремление представителей республик советской Средней Азии сохранить Союз в любой приемлемой форме, затмевало то, что не могли или не хотели увидеть их критики. Первым и главным для них было желание именно реформировать союз республик, демократизировать отношения в нем и на этой основе сохранить единство. Они ясно представляли себе последствия противостояния Центра и России - крах всей системы СССР, разрыв хозяйственных связей, обострение межэтнических отношений, прорыв огромной массы конфликтного потенциала.

Для преимущественно аграрных и сырьевых республик, находящихся рядом с воюющим Афганистаном и вдали от мировых центров экономического роста распад СССР в те годы означал новую экономическую и политическую изоляцию. В те же годы большинство российских и западных аналитиков предсказывали экономический и политический крах для этих республик. И эти суждения были известны, более того, они активно тиражировались демократическими изданиями.

Но в пылу полемики эта сторона оказалась в тени. В очередной раз произошла подмена понятий. Стремление сохранить тоталитарное наследие автоматически закреплялось в оценках Запада за представителями восточных республик. Те же, кто выступал за разрушение Союза, считались демократами. При этом полностью игнорировалось то обстоятельство, что шла борьба не за сохранение СССР, а за создание принципиально иной системы отношений между его субъектами, за реализацию идеи реформирования, демократизации отношений между республиками обновленного Союза государств. Таким образом, негативные оценки, помноженные на "исламскую" и "азиатскую" историю позволяли достаточно "твердо" относить центрально-азиатский регион к бесперспективным, а застой и упадок считать клеймом этих стран. Все факты и процессы, которые не укладывались в эту схему, попросту игнорировались.

Во-вторых, сыграл свою роль феномен возрождения национального духа и религиозности, который считался вполне демократическим в "христианских" республиках. Аналогичный процесс в "исламских" государствах СНГ воспринимался как новое вхождение их в орбиту исламского фундаментализма. В частности, российские исследователи отмечали, что "отечественное исламоведение и в первую очередь публицистика на исламские темы, ориентированные в целом на политическую конъюнктуру, сформировали в нашем обществе одностороннее, негативное отношение к теории и практике ислама" [7].

Еще более серьезный вклад в коллективный портрет центральноазиатских государств внесли западные исследователи, которые видели в распаде СССР только расширение исламского мира. Для них не было понятия исторической альтернативы. Они обреченно пугали обывателя образом мусульманского фундаменталиста, размахивающего похищенным или перекупленным в Казахстане ядерным оружием.

В течение нескольких лет шла дискуссия о том, какую модель выберет Центральная Азия - светский путь Турции или фундаментализм иранского типа, хотя это было совершенно непонятно для реальных специалистов, а тем более для прагматиков, стоящих у власти. Тем не менее, данная дискуссия активно использовалась правящими группами для решения сугубо реальных задач - установления дипломатических отношений с ведущими странами мира, получения кредитов, гуманитарной помощи, включения в различные международные программы и т.п.

Процесс осознания принадлежности к иному типу цивилизации, нежели советской, происходил на всем пространстве СНГ. Украина и страны Балтии заявляли о себе как об исторической части Европы. Немаловажную роль сыграла популистская риторика и действия правительства Е. Гайдара, которое стремилось отцепить от российского локомотива азиатские республики и на всех парах вывести Россию в Европейский Союз. Но Европа четко очертила свои границы, дав ясно понять, что Россия по-прежнему занимает особое место в мире. В результате этого поворота начался поиск российской идентичности в концепции евразийства.

В самой Российской Федерации происходил аналогичный процесс. Например, казанские идеологи заявили о существовании особой Волго-Уральской цивилизации и необходимости создания Волго-Уральского штата. Этот ареал с населяющими его народами - татарами, русскими, башкирами, чувашами, мордвой, марийцами, удмуртами и др. - был объявлен гомогенным и отличающимся от России сообществом, в пределах которого административные границы между территориями признавались условными [8].

Соединение этих подходов породило новый феномен - теоретическую модель сочетания исламизма (от умеренного до фундаментального) с постсоветским тоталитаризмом. Данный подход, заманчивый с точки зрения своей новизны и сенсационности, абсолютно не отвечал сути происходящих событий. Вместо серьезного анализа происходящих процессов возобладала политическая и политологическая конъюнктура, основная направленность которой и придала дополнительный импульс критическим оценкам в отношении стран региона.

И этот подход удивителен хотя бы тем, что западные интеллектуалы в течение двадцатого века страдали распространенной болезнью - идеализацией самых одиозных режимов. Например, ревностная поддержка советской системы достигла апогея в период, когда страна жила в наихудших тоталитарных условиях, а сталинский террор приобрел ужасающие масштабы, когда в стране шли показательные судебные процессы и миллионы людей голодали. Точно также преклонение перед коммунистическим Китаем проявлялось ярче всего в период безумных кампаний Мао, в том числе культурной революции, оплаченной колоссальными материальными и человеческими потерями. Ни в том, ни в другом случае объективная реальность не повлияла на формирование отношения к этим государствам и их политическим системам" [9].

Стремление избавиться от этой болезни привело к определенной доле романтизации процессов, происходящих в постсоветской России. Демократическими стали называть любые явления, которые хоть в чем-то были сходны с либерализацией. При этом достаточно часто даже те меры, которые никак нельзя было назвать демократическими, наперекор очевидному, считались таковыми. Например, расстрел танками избранного российского парламента, демонстрировавшийся по мировым телевизионным каналам, трактовался как разгром последнего оплота прежней тоталитарной системы.

В то же время сложные процессы государственного строительства в среднеазиатских государствах с обреченной неизбежностью преподносились как откат к тоталитаризму, а образ центрально-азиатских государств формировался как негативный, антидемократический.

Сказалась и пропагандистская инерция периода перестройки, когда тема коррупции в центрально-азиатских государствах должна была отвлекать внимание общества от очевидных просчетов союзного руководства. Неудачи толкали М. Горбачева и новых демократов к формированию собирательного образа "тормоза перестройки", частью которого и стали восточные республики. Широко разрекламированные антигуманные акции милицейских бригад Гдляна и Иванова оставили о себе недобрую память в Узбекистане. Отсутствие реальных результатов в борьбе с коррупцией компенсировалось массированной пропагандистской акцией, которая внесла свой вклад в сформированный образ феодально-байских, погрязших в коррупции республик, разделенных на клановые группировки.

Естественно, что в ряде случаев новые независимые государства страдают старой болезнью. Еще в послевоенный период в независимых государствах третьего мира несостоятельность новых режимов, отсутствие прогресса и улучшения жизни населения объяснялись не коррупцией и некомпетентностью правящей элиты, а наследием колониализма. Этот же первородный грех существует в государствах постсоциалистического мира, когда все негативные явления связываются с "тяжелым наследием тоталитарной эпохи".

Аналогичные объяснения, которые звучат более современно из-за ссылок на негативное влияние глобализации, невозможность честного и открытого проведения массовой приватизации, неизбежные нечистоплотные методы первоначального накопления капитала, сращивание части государственного аппарата с преступностью, в том числе и организованной, в ходу и сегодня.

Определенный резонанс негативные оценки получают после ознакомления западных экспертов с публикациями фрондирующих центральноазиатских интеллектуалов. Но дело в том, что центральноазиатская "интеллектуальная оппозиция" унаследовали традицию русской интеллигенции с ее обособленностью от политики, неопытностью, предрасположенностью к великим и малым иллюзиям, которые расходятся с реальностью. "Великий" лозунг "настоящая интеллигенция всегда к оппозиции к власти" вызван тем, что она боится обвинений в "пособничестве далеко не безупречному правительству... Неспособность выработать нормальные отношения с властью предержащей заставляет интеллектуала вставать по любому поводу в позу отчуждения". Для обеих групп интеллектуалов эта "вынужденная мораль отчуждения", возможно, - наиболее очевидный источник политических просчетов и ошибок восприятия реальности" [10].

Но нельзя также и преувеличивать степень накала противоречий, исходя из политических заявлений участников политического процесса. Заявления могут носить самый радикальный характер, а единство оппозиции подчеркиваться на каждом шагу. Но мы должны помнить, что "от символов к поведению и обратно длинный путь, и не всякая интеграция основана на символах" [11].

Более того, большинство критиков существующих режимов предпочитает ограничиваться отдельными заявлениями, публикациями и осуждениями. Но никак не политическими действием, которое требует серьезных затрат времени, сил и не приносит немедленных результатов.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

15 процентов молодежи ощущают авторитарность в родительской семье
Для многих движение к демократии
Цели общества
Гражданского общества заключается в предотвращении антагонистического раскола
Такие кочевки были обусловлены как необходимостью равномерного стравливания пастбищ