Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
1 Здесь можно вспомнить, что великий русский художник В. И. Суриков убрал из конечного варианта написанного им в эскизе к картине «Утро стрелецкой казни» повешенного стрельца не потому, что упала в обморок вошедшая в комнату и испугавшаяся служанка; художник понял, что изображение окончательного результата — смерти — превращало картину в протокольное сообщение о казни стрельцов и лишало ее вечного излучения напряженных чувств.
ность и царственное величие, все чаще в статуях небожителей проявляются человеческие черты. Несмотря на то, что Пракситель изображает юношу обнаженным, так же как и Поликлет Дорифора, в этой статуе выступает совершенно другая тема, воплощено иное . содержание. Там был представлен с ясной чеканной поступью атлет, потенциальный гоплит, прекрасный гражданин полиса, уверенно шествующий по земле родного города, здесь — случайно остановившийся в пути, облокотившийся о дерево юноша. С помощью опоры, показанной за пределами фигуры, энергия, присущая телу, выносится из него, и статуя приобретает особую легкость и невесомость. После бурной страсти неистовой Менады ясная безмятежность юноши кажется умиротворенной. Скульптор как бы обратился к другой стороне человеческого характера, к чувствам, далеким от необузданных порывов. Если в образах V в. до н. э. различные качества человеческого характера были неразрывны, едины и слиты преимущественно в одном произведении, то теперь они воплощаются в разных пластических образах и, более того, у разных ваятелей. Специализация мастеров на одной какой-либо теме, ограничение круга проблем за счет углубления одной из них заметны в творчестве этих великих скульпторов поздней классики. Для произведений Праксителя (как и для Скопаса) характерна весьма важная особенность: большая отвлеченность образа от конкретной обстановки и в то же время, как ни парадоксально, большая его индивидуализация и очеловечивание. Внимание переносится на земное — там были обожествленные Пракситель. Гермес с младенцем Дионисом. Мрамор. Середина IV в. до н. э. Олимпия, музей Пракситель. Артемида. Мрамор. IV в. до н. э.
люди, здесь скорее очеловеченные божества. Скульптор искусно сопоставляет светотеневые контрасты волос Гермеса и нежную поверхность его лица с ямочкой на подбородке. В чертах лица нет ничего резкого, определенного, четкого — они будто подернуты дымкой, сгладившей контуры, смягчившей образ прекрасного задумавшегося бога. В то же время это и человек, приблизившийся к божеству: в минуты покоя и отдыха, когда гармонически развитые душа и тело, духовное и материальное, пребывают в осознании своего совершенства, он уподобляется олимпийцу. В мраморных изваяниях Прак-сителя выражено, однако, иное, нежели у Скопаса, философское осмысление мира эллинами IV в. до н. э. Он воплотил не рождающееся в муках и страсти духовное освобождение от скверны, очищение, а ясный покой, наслаждение гармонией бытия, совершенство духовное и физическое. Здесь получило своеобразную пластическую интерпретацию также свойственное веку аполлоновское начало, противопоставленное необузданному и страстному дионисийскому, выступавшему в скопасовских произведениях. Пракситель ваял свои статуи большей частью из мрамора, а не из металла, как Поликлет. Не звонкая чеканность золотистой бронзы привлекала мастера, а нежный, хрупкий, слегка прозрачный на поверхности, да еще тонированный восковыми красками камень. Этот материал позволял хорошо передать плавные переходы от одной мышцы к другой, нюансировать эффекты света и тени — всем этим искусно владел Пракситель. Для Праксителя особенно важна
была полихромия статуй. Тонким слоем наносились нежные тона красок, смешанных с воском, на поверхность мрамора. Скульптор не сам раскрашивал свои статуи, но поручал это чаще всего известному живописцу Никию, прославленному в то время мастеру. Дошедшие до нас письменные источники, касавшиеся оплаты труда скульпторов и живописцев, сообщают, что живописцы, раскрашивавшие статуи, получали денег либо больше, чем скульптор, либо столько же; нет сведений, что работа ваятеля оплачивалась выше. Объясняется ли это тем, что раскраска воспринималась как окончательная отделка произведения, а работа скульптора считалась подготовительной, или какими-либо другими причинами, пока трудно ответить на этот вопрос. Важно, однако, что греки видели свои статуи не такими, какими знаем их мы сейчас. Зрачки, нанесенные краской, тонированные разными оттенками волосы, губы, тело — этот своеобразный синтез скульптуры и живописи должен учитываться при восприятии греческой скульптуры. Как бронзовые античные статуи, ныне покрытые темно-зеленой патиной, в древности сверкали на ярком солнце своими золотистыми бликами и были подобны загорелым живым атлетам, так иными были и мраморные статуи, утратившие одну из своих немаловажных, если судить по свидетельствам древних писателей, особенностей. Пракситель часто обращался и к образам дионисийского круга. Вслед за изваянием «Сатира, наливающего вино» он создал статую «Отдыхающего сатира», подбоченившегося и опирающегося на ствол дерева. Изогнутость фигуры, сложная постановка ног, когда лишь опора несет на себе основную тяжесть, способствуют ощущению освобождения тела, делают его легким, гибким, расслабленным, но всегда полным жизни. Выдвигается бедро, в него не прочно упирается, но скользит кисть левой руки, в пальцах правой легко лежит флейта, на которой наигрывал свою песню сатир; наклон головы лесного божка таков, будто он вслушивается в неприхотливую затихающую мелодию. Сатир кажется пастухом, отдыхающим в жаркий летний день в тени дерева, истомленным от зноя, как бы слившимся с окружающей его природой. Лишь острые козлиные уши, прячущиеся в косматых кудрях, да непонятная, загадочная улыбка возвращают зрителя к мысли, что перед ним низшее лесное божество, а не человек. В конце концов в образе сатира воплощена сама природа, дикая чаща леса, в которой можно заблудиться и бродить, слушая шелест листвы, журчанье ручья, странные и непонятные звуки1. Все здесь истома, нега, безмятежный покой, наслаждение созерцанием и физическим ощущением неторопливо текущего бытия. Герои Праксителя не захвачены повседневностью и суетной мелочностью событий, они словно со стороны взирают на мир. Они отчасти близки ' В послеантичную эпоху к подобному же воплощению характера природы обращался великий живописец барокко Рубенс. В его картине «Вакханалия» (ГМИИ им. А. С. Пушкина) природа представлена в виде сатиров, сатиресс и их детенышей. У Рубенса показана грубая, животная сущность разнузданных персонифицированных природных сил. В скульптуре Праксителя природа спокойна, она изображена самосозерцательной, погруженной в состояние безмятежной расслабленности.
людям, но всегда между смертным человеком и образом Праксителя есть дистанция, возвышающая глубоко человечные образы мастера над обыденностью и тривиальностью.
|
|
|
|
|
