<<<     ΛΛΛ     >>>   

Этим подавляющим массам войск Наполеон мог противопоставить лишь около 200 000 чел., из которых, за вычетом необходимых сил для прикрытия всех границ, он мог вывести в поле лишь 130 000 чел. В отличие от 1813 г., и особенно от 1814 г., это были во всяком случае отборные войска, возможно даже самые отборные из всех, которыми командовал когда-либо Наполеон. С ними он надеялся нанести сильный удар одной из вражеских армий, что в случае удачи значительно [402] поколебало бы могущественную коалицию и смогло бы зажечь во французской нации новое военное воодушевление, которое до сих пор мало сопутствовало вооружениям императора. Благоприятнее всего для него было положение на бельгийской границе. Многочисленные пограничные крепости мешали вступлению английских и прусских войск во Францию, прусское войско ожидало еще подкрепления в 80 000 чел. из отдаленных провинций. Наоборот, под прикрытием и защитой этих крепостей Наполеон мог быстро пробиться вперед и разбить порознь сначала одну, а затем и другую вражеские армии, превосходившие его своей общей численностью почти вдвое.

Сначала этот план удался ему превосходно. Вечером 14 июня он занял Шарлеруа, естественный пункт соединения Блюхера и Веллингтона. Этим он вклинился между ними, а 16 июня разбил прусскую армию при Линьи. Блюхер принял битву лишь после твердого обещания Веллингтона прийти ему своевременно на помощь. Но Веллингтон не пришел, так как он имел неправильные сведения о расположении своих воинских частей и по пространственным причинам не смог их собрать вовремя. К тому же он сам был атакован при Катр-Бра частью французской армии. К этому прибавились и другие несчастные случайности; так, например, один из четырех корпусов прусской армии несвоевременно явился на поле битвы. Наполеон надеялся, что победой при Линьи ему удалось сделать прусскую армию небоеспособной и оттеснить ее на коммуникационную линию на восток; вместе с этим прусская армия должна была отдалиться от английской армии, над которой Наполеон имел все основания надеяться одержать решительную победу.

Его расчет оказался неверным, потому что пруссаки произвели отступление не на восток, а на север, не удалившись, таким образом, от английской армии, но, наоборот, приблизившись к ней. Этот приказ отдал вечером после битвы при Линьи Гнейзенау, так как Блюхер в пылу битвы упал с лошади и некоторое время не мог быть найден. Это было очень смелое решение, однако оно оказалось решающим в судьбе всей кампании. Когда Наполеон 18 июня напал на английскую армию, расположенную на небольших высотах около Мон-Сен-Жана, его победа была почти обеспечена, но в тот момент прусская армия, сделав изнурительный ускоренный марш, ударила ему во фланг. Французская армия потерпела ужасное поражение и была совершенно рассеяна непрерывным преследованием, которое Гнейзенау производил до последних сил своих войск. Этим война была решена; 100-дневная власть Наполеона пришла к концу. [403]

В военном отношении кампанию выиграла прусская армия — в этом не могло быть никакого сомнения, несмотря на двусмысленные речи, в которых Веллингтон пытался извратить этот факт. Воспитанный, как и полагалось вождю английского наемного войска, на старой тактике, он уже совершенно не мог противиться атаке отборных французских войск, когда к нему на помощь явилась прусская армия. Но политически выиграл игру Веллингтон. Характерна уже та мелочь, что за решительной битвой сохранилось название, которое ей дал Веллингтон, название деревни Ватерлоо, где совершенно не было сражения, но где была расположена последняя главная квартира Веллингтона перед битвой, а не название «Бель-Альянс», на котором настаивали пруссаки, по имени хутора, где впервые встретились Блюхер и Веллингтон.

При вступлении обоих войск во Францию пруссаки ворвались первыми; однако Веллингтон тотчас же позаботился о том, чтобы в интересах Англии Бурбоны возможно скорее возвратились в Тюильри, что совершенно не отвечало прусским интересам и относительно чего союзные державы не брали на себя никакого обязательства. Это была в высшей степени своекорыстная политика, при помощи которой английские тори надеялись создать в Париже целиком зависимое от них правительство. Однако Блюхер и Гнейзенау не обратили на это должного внимания; они стремились прежде всего насытить «национальную месть», намереваясь застрелить Наполеона, если он [404] попадет им в руки, или же взорвать на воздух Парижский мост, названный Йенским, и тому подобное. Из всего этого получилась лишь выгода для Веллингтона, который, успешно воспротивившись этим вандальским планам, придал, таким образом, своей мелочной политике вид сердечного великодушия.

Наполеон оставил после битвы остатки своего войска и поспешил в Париж, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Палаты бурно требовали его отречения, в том числе и палата депутатов, созванная на основе его «дополнительного акта». 25 июня он был вынужден покинуть Париж; 29-го он отправился в Рошфор, где были приготовлены 2 фрегата для бегства в Америку. Он задержался со своим отъездом в надежде на благоприятный оборот дела до тех пор, пока рейд Рошфора не оказался запертым английскими военными кораблями. Ему пришлось отдать себя в руки англичан 15 июля, лишь бы не попасть в руки Бурбонов. Та ужасная месть, которой обрекли его союзные державы на острове св. Елены, всем известна.

Создавшееся после его отречения в Париже временное правительство продержалось недолго. Оно капитулировало 3 июля с условием, что все французские войска очистят город до 6 июля, [405] 7 июля и на следующий день в город вступили прусские войска, тогда как Веллингтон, оставаясь верным своей расчетливо-великодушной политике, расположил свои войска в Булонском лесу. 8 июля в Тюильри появился Людовик XVIII и смог тотчас же, как любезный хозяин, принять троих союзных монархов, прибывших 10 июля.

Последние опять-таки не могли прогнать законного короля, и им оставалось лишь состроить веселые мины при дурной игре, сыгранной с ними Веллингтоном. Царь быстрей всех нашелся в создавшемся положении. Не успел этот «освободитель Европы» проглотить громадный польский кусок, как его жажда к завоеваниям запылала снова, направляясь на новый, теперь уже турецкий кусок. Так как он был уверен, что натолкнется при этом на сопротивление Англии и Австрии, то хорошие отношения с Францией имели для него большое значение. В своем соперничестве с английскими тори самодержец всея Руси добивался расположения Людовика XVIII, на котором горел еще свежий позор трусливого бегства от Наполеона. Австрия не хотела больше никаких новых изменений в границах, установленных в Вене, спокойствие кладбища стало делаться главной целью Меттерниха. Лишь одни пруссаки требовали наряду с возмещением военных издержек отделения Эльзас-Лотарингии и других областей.

Французским представителям было легко отклонить эти требования, так как союзные державы, согласно своему декрету об изгнании Наполеона и прежним своим заявлениям, боролись лишь против Наполеона, которого уже счастливо устранили, а не против Франции, от которой им, следовательно, и требовать было нечего. Однако главные причины этого положения заключались не в вопросе о власти; истинная причина того, почему прусские притязания были после многомесячной грызни все же отклонены, лежала в том, что другие великие державы были совершенно не заинтересованы в этом. Лишь слабым утешением была поддержка, оказанная на этот раз Пруссии рейнскими князьями, чуявшими новый грабеж. Наиболее враждебно настроенным к новому прусскому расширению, чуть ли не больше, чем сам французский король, был царь, которому прусский вассал только что таскал каштаны из огня.

По новому миру, заключенному в Париже 20 ноября, Франция должна была возвратить лишь некоторые незначительные части округлений, предоставленных ей за год перед этим свыше границ 1792 г. К этому прибавлялось еще возмещение военных убытков в 700 000 000 франков и обязательство в течение 5 лет, [406] а кое-где еще в течение 3 лет после этого содержать и снабжать и в северо-восточных провинциях оккупационную армию союзных держав в количестве 150 000 чел. Захваченные художественные ценности также должны были быть возвращены.

Однако еще до этого царь осчастливил весь христианский мир одним откровением: он учредил священный союз и выставил символ веры, который признавал «божественного искупителя Иисуса Христа» единственным владыкой над всеми христианскими нациями. Царь попал под мистическое влияние госпожи Крюденер, про которую Гете сказал еще при ее жизни: «Проститутка, затем пророчица!», — и о которой он сказал после ее смерти: «Такая жизнь подобна стружкам: из нее нельзя получить даже щепотки золы, чтобы сварить мыло». Само собой понятно, что предсказания этой достойной дамы целиком совпадали с завоевательными инстинктами царя; союз христианского мира должен был оказать чувствительное давление на Турцию. Но в действительности эту ерунду подписали все монархи, за исключением папы и великого султана; медлили также и английские тори — может быть, потому, что считали это дело чересчур глупым для себя, а может быть, потому, что хотели утешить Турцию.

Отвратительная балаганщина достойным образом увенчала победу европейской реакции. [407]

I

Постоянные армии (miles perpetuus) были в свое время средством, которым современная монархия победила феодальные сословия средневековья. В этом смысле его организация соответствовала также интересам городов. Буржуазная торговля нуждалась в военной защите. Но предпосылкой постоянных армий были постоянные налоги, о которых города желали в то время слышать как можно меньше. Этим объясняется буржуазная оппозиция против постоянных армий, которая началась уже с XVII столетия и продолжалась почти до XX, не дав при этом почти никакого результата. Удивляться тут совершенно нечему, ибо в последнем счете честняга-буржуа скорей предпочтет лишиться части своего дохода, чем вообще не получить никакого.

Даже для такого бедного и отсталого государства, каким было Бранденбургское маркграфство после Тридцатилетней войны, понадобилась постоянная армия. В 1619 г. курфюрст Георг-Вильгельм требовал от феодальных сословий 2 бочки золота для вербовки войска. Сословия признали эту сумму невозможной, но 10 лет спустя, в 1629 г., одни только контрибуции Валленштейна обошлись Бранденбургу в 200 бочек золота. С этой точки зрения защищал прусский король Фридрих систему постоянных армий. Хотя они дороги, но в конечном счете обходятся дешевле, чем старые крестьянские ополчения, ибо они сокращают время войны. Ни одна держава не в состоянии была бы выдержать теперь Тридцатилетнюю войну; с седьмым или восьмым походом средства борьбы у монархов истощились бы, и они стали бы миролюбивыми и готовыми на уступки. Этот вывод совершенно не согласуется с утверждением того же короля, что Семилетняя война опустошила немецкие земли не менее, чем Тридцатилетняя. Но во всяком случае по времени она все же была более короткой.

Буржуазная оппозиция никогда не достигала своей цели по отношению к постоянному войску. Единственная страна, в которой это учреждение было отменено, Англия, составляет исключение, только подтверждающее правило. Здесь стремившаяся к парламентскому господству аристократия трижды встречала — при Карле I, Оливере Кромвеле и Иакове II — угрозу для [409] себя в лице постоянного войска; вполне понятно, что после своей победы она смотрела на него с большим недоверием. Известно, что «Декларация прав» признает незаконными организацию или сохранение постоянного войска в мирное время. Закон, на котором единственно и целиком покоится дисциплина внутри войск, должен был ежегодно заново вноситься в парламент. С буржуазной оппозицией против постоянного войска это исключение не имеет ничего общего, ибо в данном случае мы имеем дело с аристократической оппозицией. Оно стало возможным только благодаря островному положению Англии, которая могла завоевать и завоевала мировой рынок не средствами милитаризма, а средствами маринизма.

На континенте буржуазная оппозиция против постоянных армий выросла первоначально во Франции, вследствие страшных опустошений и глубоких унижений, принесенных этой стране борьбой Людовика XIV за мировое господство. По мере того как при его преемнике, Людовике XV, монархия все ниже и ниже падала во мнении нации, борьба против постоянных армий становилась острее. Как ни старался Монтескье найти в отсталых учреждениях Франции всеобщий и вечный дух законов, однако и он решительно высказывался против эпидемии, заставлявшей королей до безграничности увеличивать состав своих армий. Каждый монарх держит столько войск, как будто народы подвергаются ежеминутной опасности быть истребленными. И такое состояние называют миром.

Гораздо решительнее выступает Вольтер. Он то называет солдат наемными убийцами, подонками нации, то высмеивает их, как бедных чертей, которые в грубых синих мундирах по 110 су за локоть, с грубыми белыми кантами на шляпах, поворачиваются направо и налево, и во главе которых какой-нибудь современный завоеватель, принудивший своих государственных мужей признать свои притязания на мирную провинцию, идет навстречу своей славе.

Разве не были, начиная со времен Суллы, постоянные армии, содержавшиеся на средства граждан, орудием для угнетения этих же самых граждан еще в большей степени, чем оружием для угнетения чужих народов? В подобном же духе, но еще резче, говорит о постоянном войске знаменитая Энциклопедия, с которой вполне солидарны и физиократы; Тюрго предлагал заменить постоянное войско как непродуктивнейшее из всех учреждений государства милицией.

С другой стороны, против постоянного войска выступает Жан-Жак Руссо. Он указывает на Швейцарию, великолепно [410] обходящуюся и без такого войска, и без крепостей. Он называет регулярную армию чумой Европы, которая годится лишь для двух целей: нападать на своих соседей и сковывать и угнетать собственных граждан. Солдат и гражданин постоянно находятся в антагонизме, и это зло неразрывно связано с существованием регулярных войск. Гораздо лучше было бы поэтому на месте этих постоянных армий создать хорошую милицию. Такую военную систему имели римляне и имеют современные швейцарцы; такова должна быть система каждого свободного государства. «Всякий гражданин должен быть солдатом, но никто не должен быть им по профессии. Всякий гражданин должен быть солдатом, но только тогда, когда в этом существует необходимость».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В руки французов попало 15 прусских
Когда же эта иллюзия с наступлением империалистической эры была совершенно разбита жизнью
Прусская военная касса
Германцы
Меттерних выставлял возвращение австрии наполеоном иллирийской провинции наполеон генерала