<<<     ΛΛΛ     >>>   

8. Все они допускают культурный и моральный, но не когнитивный релятивизм. Утверждение релятивизма является результатом историцистского понимания человечества как непрерывного потока самоизминений - в этом, как мы уже видели, "новые истории" разделяют основные идеи немецкого историзма.

9. С эпистемологической точки зрения, все новые истории являются посткантианскими, и в той или иной мере разделяют взгляд о том, что знание "конституирует" изучаемую действительность. В позитивизме и марксизме это можно четко увидеть, например, в учениях Огюста Конта, Карла Маркса, Дьёрдя Лукача, Луи Альтюссера, или лидеров Франкфуртской школы. Однако, это не верно для их популяризаторов. Уже первая марксистская "вульгата" от Фридриха Энгельса несёт на себе печать превращения в "реалистический" марксизм.

10. Наконец, все новые истории являются разновидностями модернистской историографии, в том смысле что они - или явно, или в силу лежащей в их основании философии - интерпретируют прошлое в соответствии с "идеологией освобождения" или понятием прогресса, двумя идеями, привнесёнными Просвещением. Это совершенно очевидная черта марксистской историографии, Билефельдской школы (на которую серьёзно повлияли теоретики Франкфуртской школы, особенно Юрген Хабермас), и американской "социальной научной истории". Все они пытаются предсказать то, что произойдет в будущем, или, как выражает эту идею Бенсон, пытаются "выработать всеобщие законы человеческого поведения, которые могут помочь людям определять альтернативные способы действия, доступные в определённых типах ситуаций, а также сделать рациональный выбор из альтернатив для достижения наилучших результатов"[199]. Это также в определенной степени характерно и для школы "Анналов". Как показал Брейсах,[36] даже если и сущест-
[183]

вует огромная разница между абсолютной и несколько простодушной верой американской "новой истории" начала века в прогресс человечества, и более осторожной позицией "Анналов", всё равно у Февра и Броделя - при всех их оговорках и активное теоретическое неприятие всякой телеологической истории - можно обнаружить различные утверждения, покоящиеся на идее прогресса.

Таким образом, достаточно очевидны как общие основания всех "новых историй", так и определенные различия между номологической и марксистской традицией. Однако, за исключением Билефельдской школы - и то только отчасти, - все "новые истории" в 20-х 70-е годы XX века фактически отказались от герменевтической традиции, и не в последнюю очередь, потому что именно она была опорой "старой" или "традиционной" истории.

III. "Новые новые истории".

Как мы только что убедились, все варианты "новой истории" не только не выходят за рамки модернистской историографии, но и, по-видимому, пребывают в кризисе. В то же время, как и во многих других сферах, в последние двадцать лет бурный рост переживает постмодернистская альтернатива в историографии.

Фернан Бродель на семинаре, устроенном в его честь в ноябре 1985г., за месяц до своей смерти, охарактеризовал свое творчество как "новая история". Но, характеризуя работы Ле Руа Лядюри и других членов своей школы, он уже говорил о "новой новой истории". Гертруда Химмельфарб, классическая представительница традиционной историографии, начала статью о "новой истории" с такого замечания: "Впервые столкнувшись с данным предметом, новой историей, я думала, что понимаю, о чём идёт речь. Сейчас у меня нет такой уверенности. Вариации новой истории расплодились столь быстро ... и вся дисциплина настолько вышла за пределы прежней новой истории, что напрашивается выражение новая новая история". Уже в 1979 годе Лоуренс Стоун обнаружил фундаментальные изменения в природе исторических исследований, обозначив новой старой историей первые результаты этих изменений.[37]

Можно ли сказать, что эти "новые новые истории", "новые старые истории", или "новейшие истории" являются историографическим выражением идей постмодернизма? Если это так, то что отличает их от предшествующих различных версий "новой истории"? Заключено ли это различие в общей тональности историографического описания, как считал в 1979 г. Стоун?

Чтобы разобраться в этом вопросе, я кратко обрисую постмодернистские идеи в истории философии в целом, а также проанализирую те признаки, которые присутствуют в исторических трудах, являющихся, или претендующих быть названными, постмодернистскими. Я также хочу подчеркнуть преемственность - по-моему, весьма ощутимую - между "новыми историями" и "новыми новыми историями", между модернистской историографией ХХ столетия и историографией постмодернистской, возникшей в последние двадцать лет.[38]

3.1. Постмодернистское мышление в контексте истории философии.
[184]

Философские истоки "новых историй" могут быть найдены в философии Нового времени, как, например, концепции картезианского "рационалистического поворота", освободительной идеологии Просвещения, кантианской критике познания, контовском позитивизме и его наследии XX в. - марксизме или структурализме.

Но интерпретация философии Нового времени, которая исходит из картезианского рационализма, и потому считает "иррационалистический (и антиметафизический) поворот" последних ста лет полным разрывом с развитием философской мысли от Декарта до Маркса - такая интерпретация упускает из виду то, что составляло важнейшую черту философии Нового времени начиная с самого Декарта: особое значение воли, или, иначе говоря, субъективности, противопоставляемой классической установке "изумления" перед миром.[39]

Уже в XVIII столетии субъективизм философии Нового времени различим в рационалистических структурах, которые теперь затрагивают самую суть того, что мы называем "человечеством" и "обществом". "Идеология освобождения" трактует человека так же - как процесс непрерывного творческого самосозидания , выражаемый фигурой Фауста. Но эта "освободительная" цель Просвещения невозможна без предварительного выполнения насущной задачи: критики всего сущего, как предпосылки полного освобождения.[40]

Банкротство классических рационалистических философских систем эпохи Нового времени подготовило почву для широкомасштабной атаки на Разум, который был замещён верховенством Воли. Философский инструментарий субъективизма, освободительного идеала и критики всего сущего стал иным, но важнейшие принципы современной философии (субъективизм, критицизм, эмансипация) сохранились, и были доведены до крайности Ницше и поздним Хайдеггером.[41]

Помимо отдельных попыток восстановить престиж разума и/или бытия, ведущие течения в философии ХХ столетия пытаются тем или иным образом продолжить освободительную критику разума, рационализма, Просвещения на основе волюнтаристско-субъективистской позиции. С помощью чистых, последовательных актов воли "абсолютный разум", или "диалектика производительных сил", замещаются сведением реальности и разума к языку (начиная с философии Людвига Витгенштейна и аналитической философии, до "лингвистического поворота" 70-х), и последующим сведением языка к универсуму знаков без объектов или значений, выходящих за пределы самого языка. Теперь мы находим, как в структурализме, так и постструктурализме, "полное растворение" субъекта в такой мере, что его исчезновение становятся очевидным. Оно исходит из радикальной субъективности, не допускающей удостоверяющих критериев извне, даже от какого-либо философа, связанного с этими течениями. Вполне закономерно, что постмодернистская критика современности имеет явно выраженную "освободительную" направленность. Как тонко заметил Дональд Келли, "с философской точки зрения, понятие "деконструкции" лучше всего истолковать как окончательную "децентрацию" человеческой природы: то, что сделал Коперник в астрономии, Дарвин в биологии, Фрейд в психологии, Деррида пытается осуществить, по его уверениям, в языке".[42]
[185]

Если всё обстоит именно так, нам остаётся согласиться с тем, что так называемая постструктуралистская, или постмодернистская мысль, отрекаясь от большей части выводов философии Нового времени, в тоже время не осмеливается оспорить её основополагающие принципы.

3.2. Кризис истории в эпоху постмодерна.

В блестящей статье, опубликованной в 1990 г., Карин МакХарди, говоря о "кризисе истории" (что стало сегодня общим местом среди американских историков), провела принципиальное разграничение между "дисциплинарным кризисом" и "когнитивным кризисом" в исторической науке. Первый кризис характерен в первую очередь для социальной, культурной и политической истории, его корни находятся прежде всего в изменившихся взаимоотношениях между историей и социальными науками. Второй же кризис затрагивает интеллектуальную историю, критическую теорию и философию, концентрируясь в месте пересечения истории и литературы, и в особенности на проблемах, поднятых новыми лингвистическими теориями, рассматривающими основания человеческого понимания.43

Хотя различение, сделанное МакХарди, представляется полезным, я собираюсь обсудить оба этих кризиса в их единстве, поскольку многие вызвавшие их факторы в обоих случаях совпадают, и, более того, зачастую можно встретить признаки того и другого кризиса у одного и того же автора, или в одной книге. На этот двойной кризис в историографии большое влияние оказали разновидности постструктуралистской и постмодернистской мысли, на которые, несомненно, оказывают влияния соображения нефилософского характера. Мне кажется, необходимо учесть в первую очередь следующие обстоятельства, которые являются необходимыми условиями данного кризиса, однако не достаточны для его полного объяснения:

1. Увеличение объёма, и, как следствие, всё большая специализация деятельности историков [44], что угрожает потерей связей между историками, работающими с различными эпохами, странами или "территориями".

2. Убеждение многих групп историков в том, что "дисциплинарный кризис" не стоит оценивать негативно. С точки зрения "философии различий" и признания "уникальности особенного", историкам не всегда удается четко объяснить почему, например, история женщин или афро-американцев должна быть включена во всеохватывающую "мировую историю" или "историю США".

3. Противоречивая практика различных направлений "новой истории", исповедующих междисциплинарный подход (наглядный пример тому - "Анналы"), неизбежно приводит, как это продемонстрировали в начале 70-х Франсуа Фюре и Пьер Леон [45], к смычке всех сфер истории с наиболее близкими социальными или гуманитарными науками (экономической истории - с экономикой, социальной истории - с социологией, политической истории - с политическими исследованиями, и т.д.). При этом барьеры между отдельными историческими субдисциплинами все более увеличиваются, а идеал "тотальной истории" все более отдаляется.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Историки испытывают
Философии истории
Историей современности историографии