Пиши и продавай! |
>
Олабарри И. "Новая" новая история: структура большой длительностиИсточник: Ойкумена. Альманах сравнительных исследований политических институтов, социально-экономических систем и цивилизаций. Выпуск 2. -Харьков: Константа, 2004. -230 с Публикуется с любезного разрешения издательства "Блэквелл" и редакции журнала "История и теория" по изданию Olabarri, "New" New History: a Long Duree Structure, " History and Theory, vol. 34, #1, 1995. "Cogito, ergo historicus novus sum" Карл-Георг Фабер. Как правило, историки историографии уделяли больше внимания отличиям и новациям в подходах среди историков, нежели сходствам и преемственности.[1] Однако, Фернан Бродель рассматривал, например, постоянное использование линейной перспективы в живописи, начиная с эпохи Ренессанса и до начала двадцатого столетия, как очевидный пример структуры большой длительности в сфере культуры.[2] Существуют ли до сих пор среди сегодняшних историков, несмотря на все их разногласия и сомнения, какие-нибудь предпосылки и основания, которых придерживались их коллеги столетием, а то и двумя, ранее? Вначале я попытаюсь продемонстрировать определенную философскую общность тех историографических течений, которые с 20-х по 70-е гг. были (или пытались быть) новаторскими. Представляется, что помимо школы "Анналов", своего рода "флагмана" nouvelle histoire, определение "новый" применимо по крайней мере к марксистской историографии, американской социальной истории, группе историков вокруг британского журнала "Паст энд Презент", а также к "билефельдской школе" в Германии. Поскольку "новые истории", как показал Георг Иггерс[3], порвали, с ранкеанской парадигмой, я хотел бы выяснить, существует ли преемственность между ними и немецким Historismus, который ранее, собственно, и установил историческую дисциплину в качестве науки с собственным предметом исследования. С постмодернистской точки зрения, однако, все "новые истории" заключены в рамку модернистской историографии; при этом начиная с 70-х, возникли разнообразные типы истории, которые стали рассматриваться в качестве постмодернистских, и, следовательно - в корне отличных от "новых историй". Во второй части я хочу показать, что между модерным и постмодерным историческим мышлением, [176] между "новыми историями " и "новыми новыми историями" в значительной мере сохраняется преемственность. I. Historismus сегодня.Важнейшим вкладом Historismus является первое отчётливое выражение основных центральных идей историзма: люди могут быть поняты только посредством изучения исторического процесса, а не абстрактного разума. Это положение установило разрыв между Просвещением [Aufklarung] и Historismus, хотя между ними и существует определенная преемственность, на которую стали указывать в последнее время. Историография Просвещения (как, например, работа La Popeliniere двухсотлетней давности) была современной, однако, донаучной. Только последующие основатели немецкой исторической школы - Ранке и другие историки - преобразовали историю в самостоятельную науку со своим специфическим предметом изучения - человечеством. Так как, по их мнению, только с помощью этой науки можно понять развитие человечества, то именно история, а не философия, должна была стать основной "наукой о человеке". Претендуя на такой новый статус, историческая наука укрепила свои позиции (которые она уже занимала с XVIII в. Германии и Шотландии), как в университетах так и в академических учреждениях. Применение "исторического метода" к познанию человеческой реальности не было ограничен рамками политической истории Ранке, или Kulturgeschichte Буркхардта: право, язык, фольклор, хозяйство под влиянием немецкого историзма также превращаются в особые научные дисциплины.[4] Как указал Брук Томас, сложное происхождение термина "историцизм" в английском (как и во французском, итальянском или испанском) языке означает, что оно применимо ко всем типам исторического метода. Так, по словам Томаса, "для описания общего смысла этого термина лучше всего вспомнить утверждение Фредрика Джэймсона о том, что историцизм указывает 'на нашу связь с прошлым, и на нашу способность понимать памятники, артефакты и следы прошлого'."[5] Таким образом, "историцизм", широко определяемый Иггерсом как "установка того, кто стремится найти в истории подступы к человеческой реальности" - это одно. И совсем иное - немецкий Historismus, который характеризовал мышление немецкой исторической школы, и который был, фактически, первой формой историцизма.[6] Иггерс убеждён, что рождение немецкого "историзма" в начале XIX века стало, в куновском смысле, подлинной "революцией в историографии". И напротив, течения начала XX столетия, которые были предтечами "новых историй", хотя и преодолели ранкеанскую парадигму, не смогли образовать вторую "историографическую революцию": они вылились не в одну, а в несколько парадигм. Больше того, я хочу подчеркнуть, что в основании "новых историй" лежали те же самые идеологические и интеллектуальные "ориентации", что и в основе первых историографических достижений XIX века: герменевтической, номологической и марксистской традиций.[7] С другой стороны, если мы примем точку зрения Георга Иггерса и Леонарда Кригера, тогда историцизм в той или иной степени присущ также марксизму и позитивизму, через которые он оказал существенное влияние на представителей школы "Анналов"; последние, в результате, убеждены, что история должна быть королевой наук о человеке. Билефельдская школа является анти-историцистской лишь в той мере, в которой она отвергает классический историзм, т.е. особую форму историцизма, принятую и развиваемую немецкой исторической школой в течение последних полутора столетий. Однако, как в случае американских теоретиков социальной науки, никто, собственно, особо и не настаивал на тезисе о наличии универсальной и неизменной человеческой природы - скорее присутствовало обратное. Одним словом, сциентизм и историцизм совсем не обязательно противоположны друг другу; скорее, они стремятся к переплетению, как у Маркса и Конта. Как добавляет Томас, их взаимосвязь даже еще более сильная, ибо, говоря об "историцистской" историографии, мы подразумевали ни что иное, как "новые истории". Следуя за Блуменбергом, Томас пишет: "Современное понимание реальности связано с развитием историцизма, которое основывается на новом представлении о времени, отличном от античного и средневекового. Современное представление о времени предполагает, что "события ... происходят не только в истории, но и в течение истории, в которой темпоральность стала составляющей реальности ... Иными словами, историцизм, продукт современного воображения, считает, что история будет твориться всегда. Как следствие, история историцизма отмечена постоянными претензиями на утверждение новизны".[8] Если историцизм - это продукт "современного" воображения, то "постмодернизм" означал следующий шаг в историцизации человеческой реальности, что является одним из важных элементов скорее преемственности, а не разрыва, между современностью и постсовременностью. Как писал Кригер, "если месть сладка, то историцисты [от историков и философов начала века до постструктуралистов Фуко, Лакана и Деррида] продолжают испытывать удовольствие от того , что совершают историки как для утверждения, так и для опровержения релятивизма, присущего историцистскому подходу".[9] II. "Новые истории" двадцатого столетия.
|
|
|
|