<<<     ΛΛΛ     >>>   

"При основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудолюбии наших писателей Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии," - мечтал и В.К.Кюхельбекер (7).

Идеей синтеза славянской России и Европы проникнуты и "Русские ночи" В.Ф.Одоевского: "Чтобы достигнуть полного гармониче-ского развития основных общечеловеческих стихий, Западу не хватает другого Петра, который привил бы ему свежие, могучие соки славянского Востока... Но не бойтесь, братья по человечеству! Нет разрушительных стихий в славянском Востоке - узнайте его, и вы в том уверитесь; вы найдете у нас часто ваши же силы, сохраненные и умноженные, уверитесь, что существует народ, которого естественное влечение - всеобъемлющая многосторонность духа..." (8) Идея о возможности позитивного синтеза подкреплялась констатацией, что Россия, придя в цивилизацию позже многих передовых народов, способна рационально вычленить только полезное для себя и синтезировать это полезное самым оптимальным и возвышенным образом. П.Я.Чаадаев писал об этом в "Апологии сумасшедшего"; в одном из своих докладов автор высказал гипотезу, что Чаадаев здесь не столько занимается "самоапологией", но и постоянно соотносит свою позицию с гениальным "сумасшествием" Петра Великого, который первым понял предназначение России: "...нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться, подобно западным народам, чрез хаос национальных предрассудков, по узким тропинкам местных идей, по изрытым колеям туземной традиции"; "Мы должны свободным порывом наших внутренних сил, энергетическим усилием национального сознания овладеть предназначенной нам судьбой". И далее: "...у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить бульшую часть проблем социального порядка, завершить бульшую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество... Мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества" (9).

Однако констатация того, что Россия потенциально призвана стать "зоной синтеза" Востока и Запада и иногда в некоторых своих качествах уже актуализировала это свое предназначение, постоянно заставляла русскую мысль ставить вопрос и иначе, проверять принципиально иную версию. Где гарантии, что синтез этот должен быть и будет непременно позитивным? Не аннигилируют ли западное и восточное начала при их взаимодействии? Не является ли Россия в этом смысле "пространством повышенного исторического риска", где происходит не позитивный, а "дурной синтез" Востока и Запада?

Исследуя этот поворот темы в истории русской философской и общественной мысли, можно прийти к выводу, что данная проблематика фрагментарно, но достаточно интенсивно в ней представлена, хотя и является крайне мало изученной. Для заполнения этой лакуны автор предпринял подробное изучение генезиса и развития в русской социальной мысли идеи "дурного синтеза цивилизаций", которая оказывается весьма плодотворной в сравнении, скажем, с распространенным представлением о российском социуме как "колеблющемся между Востоком и Западом". Среди авторов идеи "дурного синтеза" (давших, разумеется, не законченную концепцию, а скорее ее элементы) можно кроме А.И.Герцена назвать П.Я.Чаадаева, И.С.Аксакова, Н.Г.Чернышевского, Н.Я.Данилевского, Г.В.Плеханова, Н.А.Бердяева, С.Л.Франка, С.А.Аскольдова, И.С.Изгоева, Г.Г.Шпета, В.Ф.Эрна, Г.П.Федотова, Ф.А.Степуна и др. Развитие этих плодотворных идей продолжается и в работах современных российских авторов А.С.Ахиезера, А.С.Панарина, Е.Б.Рашковского и др.

Одной из научных задач в этой связи должно стать исследование реального социологического механизма порождения "дурного синтеза" на различных этапах российской истории. В предельно формализованном виде механизм этот сводится к следующему: в России на историческом перекрестке культур как бы сталкиваются два типа социальности - индивидно-продуктивный, характерный для Запада, и корпоративно-распределительный, типичный для традиционных цивилизаций Востока. В результате порождается "третье качество" - ситуация непродуктивной индивидности, когда корпоративно-распределительная доминанта русской традиционности (русская азиатчина) "облучается" продуктивно-индивидуалистической культурой Запада, испытывает искушение слиться с Европой и в результате подвержена опасности атомизации и развала. Но эти "атомизированные индивиды" не связываются продуктивной, вещной, гражданской связью, а превращаются в "перекати-поле", остаются, по сути, элементами прежней распределительной, но уже не корпоративно-регламентированной, а хаотизированной системы. В авторском понимании это и является эквивалентом "социальной деградации" и "нового варварства". В итоге Россия, постоянно вроде бы выбирая между Западом и Востоком, грозит превратиться в гоголевское "ни то, ни се, а черт знает что". "Нет у нас ни истинной жизни с ее деятельным творчеством, ни сонного затишья, а есть - толчея", - писал И.С.Аксаков и вопрошал Россию: "Отчего все, что ни посеешь в тебе доброго, всходит негодной травой, вырастает бурьяном да репейником? Отчего в тебе - как лицо красавицы в кривом зеркале - всякая несомненная, прекрасная истина отражается кривым, косым, неслыханно уродливым дивом?.." (10)

Фактически идее о возможности в России "дурного синтеза" с Западом (романо-германской цивилизацией) посвящена знаменитая книга Н.Я.Данилевского "Россия и Европа". Рассматривая проблемы сосуществования, взаимовлияния и преемственности культурно-исторических типов, Н.Я.Данилевский особо отмечал и случаи "исторической патологии" при взаимодействии разных культурных типов. Одним из примеров такой "патологической прививки" Данилевский, как известно, называет Польшу, а конкретно такой феномен, как "польское шляхетство", - продукт "дурного симбиоза" романо-германского аристократического начала и начала славянско-демократического: "Германский аристократизм и рыцарство, исказив славянский демократизм, произвели шляхетство; европейская же наука и искусство, несмотря на долговременное влияние, не принялись на польской почве так, чтобы поставить Польшу в число самобытных деятелей в этом отношении" (11). (Кстати, существует некая политологическая традиция интерпрети-ровать именно Польшу в качестве образца "дурного синтеза" Востока и Запада. Напомню, что именно пример Польши с ее шляхетством был выбран Монтескье для демонстрации разницы между негативной "независимостью индивида" в симбиотическом польском варианте и позитивной "свободой личности" европейского образца.)

Естественно, для Данилевского неудачный пример цивилизационной "прививки" в Польше является лишь поводом для изучения перспектив вестернизации России: "Прививку европейской цивилизации к русскому дичку хотел сделать Петр Великий... Но результаты известны: ни самобытной культуры не возросло на русской почве при таких операциях, ни чужеземное ею не усвоилось и не проникло далее поверхности общества; чужеземное в этом обществе произвело ублюдков самого гнилого свойства: нигилизм, абсентеизм, шедоферротизм, сепаратизм, бюрократизм, навеянный демократизм и самое новейшее чадо - новомодный аристократизм a la "Весть", вреднейший изо всех измов" (12).

Уже в нашем веке традицию Данилевского продолжил в своих этнологических построениях Л.Н.Гумилев, имевший возможность констатировать в истории России новейшие проявления "дурного синтеза" России с Западом: "Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за "своих" друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения" (13).

Об искушениях и ловушках "догоняющего развития" России по отношению к ушедшей вперед Европе писал и С.М.Соловьев. В своих "Публичных чтениях о Петре Великом" он находит оригинальный ракурс рассмотрения проблемы культурно-исторического синтеза. В центре внимания С.М.Соловьева - различие между наследованием Западом традиций классических и (что особенно важно) уже мертвых культур и более опасной перспективой для России сделаться объектом принудительной аккультурации со стороны культур живых, способных оказывать на страну-реципиента энергичный прессинг, в том числе и в военно-политической области: "Важная выгода для западноевропейских народов заключалась здесь в том, что они имели дело с законченной деятельностью народов уже мертвых... ученик, получивши от школы побуждение и средства к умственному развитию, мог легко приступить к самостоятельной деятельности, пойти дальше учителей. Но этих выгод не было для русского народа, начавшего гораздо позднее свой переход в возраст умственного развития; он должен был обратиться к народам живым, брать от них живых учителей, следовательно, подчиняться влиянию живой чуждой национальности или национальностей..." Для русского народа, продолжает С.М.Соловьев, существовала "и другая невыгода: он должен был иметь дело с учителями из чужих живых и сильных народностей... юный народ, долженствовавший заимствовать у них плоды цивилизации, осужден был гнаться за ними без отдыха, с страшным напряжением сил. Ему не давалось передышки, досуга передумать о всем том, что он должен был заимствовать, переварить всю эту обильную духовную пищу, которую он воспринимал" (14).

Серьезным вкладом в методологию исследования "дурного синтеза цивилизаций" явились рассуждения русского философа В.Ф.Эрна о "ритмах" и "перебоях" (аритмии) в национальном историческом развитии. У каждого народа, по мнению В.Ф.Эрна, есть "внутренний ритм своей жизни": "Все заимствования и все научения от других национальных культур идут во благо ему, если находятся в гармонии с этим ритмом или претворяются им". Но как только начинается "насильственная прививка или форсированный ввоз - в жизни народа обнаруживаются расстройства. Различие ритмов, насильственно соединяемых, вызывает мучительные перебои. Эти перебои могут приводить к тяжелой трагедии". В другой работе (также дореволюционной) В.Ф.Эрн писал: "Западная культура, врываясь в истинно русский ритм жизни, вызывает огромные "возмущения" духа. Она захватывает часть русской стихии, и борьба переходит на русскую почву, становится внутренним вопросом русского сознания и русской совести. Там, где идет свалка борьбы, неизбежно получается замутнение, какое-то взаимное нейтрализирование... Там, где река вливается в море, получается некая полоса смешанной воды, в которой нет ни чистоты речной "субстанции", ни настоящего морского состава" (15).

Известный эмигрантский автор И.И.Бунаков-Фондаминский, опубликовавший в 1930-е годы в Париже серию интересных статей "Пути России", отмечал парадоксы российской европеизации: "Подлинная европеизация Российской Империи начинается только с эпохи Великих реформ... Но не надо себя обманывать: европеизация не только имперского здания, но и народных низов проходит болезненно и трудно. Переход от восточной священной теократии к западному правовому государству - спуск среди круч и пропастей. Перелив западной культуры в восточное народное сознание - операция еще более мучительная и опасная... Западные идеи, проникая в восточное сознание, создают еще не виданную и часто взрывчатую смесь" (16).

Достаточно рано было подмечено и еще одно опасное следствие "дурного синтеза" Востока и Запада в России: создание своего рода "машины самоварваризации" русской культуры, характеризующейся, в частности, обоюдным вырождением отечественных направлений мысли и политики, персонифицирующих Запад и Восток в самой России. Процесс этого вырождения обрисовал, например, Ф.А.Степун: "Оди-наково ориентируя свою историко-философскую проблематику "путей России" на данные западноевропейского развития, оба лагеря по-разному впадали в одну и ту же ошибку, в ошибку разрыва "правды-истины" и "правды-справедливости". Степун полагает, что явленную Французской революцией историческую связь между просвещенческим атеизмом и политическим свободолюбием и славянофилы, и западники приняли в конце концов "за связь не только историческую, но и метафизическую": "Отсюда славянофильская глухота на общественно-политическую свободу и западническая враждебность к религии и церкви. Пойми славянофилы, что пафос общественно-политического служения свободе непогасим в России на том основании, что он был задушен в насильничестве Французской революции, и пойми западники, что удушение свободы во Французской революции есть следствие ее отрыва от религиозных корней, - в России вместо двух враждебных лагерей, быть может, и создалась бы единая партия защитников религиозной свободы во всех ее формах и проекциях (в том числе, конечно, и в политической) против реакционно-националистичес-кого клерикализма и революционно-космополитического атеизма" (выделено Ф.А.Степуном. - А.К.). "Решающей датой" окончательного разрыва западников и самобытников и тем самым окончательного конституирования русской "интеллигенции" представлялся ему день убийства Александра II народовольцами: "Славянофилы и западники расходятся в разные стороны. Первые окончательно выходят из рядов оппозиционно настроенной, антиправительственной общественности. Вторые окончательно отрываются от религиозных и национальных корней славянофильского миросозерцания". Результатом этого "двустороннего отрыва" было, по мнению Степуна, "вырождение обоих лагерей русской общественности": "Вырождение свободолюбивого славянофильства Киреевского в сановнически-реакционное славянофильство Победоносцева. Вырождение верующего свободолюбия западника Герцена в лжерелигиозный героизм революционной интеллигенции" (17).

"Варварство охранителей против варварства просветителей" - эта идея Герцена воспроизводилась в русской мысли в дальнейшем многократно с большей или меньшей глубиной и талантом. Точно это явление в начале века охарактеризовал П.Б.Струве: "тупой упор" и реакции, и революции, которые "безнадежно грызут друг друга".

Разумеется, в долгой истории России феномены "повышенного риска" и "дурного синтеза" долгое время пребывают как "потенциальные" ("актуальными" они становятся в определенных условиях, рассмотренных в диссертации автора (18)). В этом смысле относительная внутренняя бесконфликтность русской истории до XX в., которой так дорожили отечественные почвенники (отсутствие религиозных, гражданских войн), на самом деле является лишь государственно-консервативной компенсацией за повышенную историческую "рисковость" существования России. Жесткое охранительство - это скорее даже не принципиальный антипрогрессизм, а как бы опережающее промысливание ситуации повышенного исторического риска России и возможности "нового варварства". Концептуальная работа с понятиями "пространство повышенного исторического риска" и "дурной синтез цивилизаций", как представляется автору, могла бы способствовать частичной демифологизации спора западничества и самобытничества с целью расчистки пространства их возможного компромисса и продуктивного совмещения. К примеру, как показывает историко-философский анализ, общим глубинным объектом критики и славянофилов, и западников первого поколения (Герцен: "головы смотрят в разные стороны, сердце бьется одно") является как раз "дурной синтез Востока и Запада" в России ("Азиопа"). В этом смысле классический русский вопрос "кто виноват?" есть также своего рода консенсус западников и славянофилов по поводу непредвиденности и ненормальности полученного исторического результата: "Разностильное здание, без архитектуры, без единства, без корней, без принципов, разнородное и полное противоречий. Гражданский лагерь, военная канцелярия, осадное положение в мирное время, смесь реакции и революции, готовая и продержаться долго и назавтра же превратиться в развалины... Я всегда восхищался гермафродитическим прилагательным, которое Вольтер употребил, говоря: Екатерина Великий, - смешение полов, функций, совокупность, поглощение, смесь разнородных элементов" (19).

Подобный "дурной синтез" Руси и Запада И.С.Аксаков называл "русской ложью". Это не значит, отмечал он, что в исходном состоянии, в допетровской Руси, "не было у нас ни зла, ни мерзостей: их было много, но то были пороки, порождения грубости и невежества". И только в результате петербургского отрыва от народных корней "заводится у нас ложь: жизнь теряет цельность, ее органическая сила убегает внутрь, в глубокий подземный слой народа, и вся по- верхность земли населяется призраками и живет призрачною жизнью!" (выделено И.С.Аксаковым. - А.К.) (20).

В этом смысле и славянофильство, и западничество, по словам Г.П.Федотова, равно стремились разоблачить "основную ложь, поддерживающую всю систему, - ложь, которую можно было бы наглядно выразить так: московский православный царь в мундире гвардейского офицера или петербургский гвардейский офицер, мечтающий быть московским царем" (21). То, что именно "Азиопа" являлась общим врагом славянофильства и западничества, становится ясным хотя бы из сравнения описаний послепетровской России таких, казалось бы, радикальных оппонентов, как славянофил И.С.Аксаков и западник К.Д.Кавелин. Сравнение такого рода, приводящее к удивительным результатам, насколько известно автору, производится впервые. И.С.Аксаков ("Речь о Пушкине", 1880): "Устремившись из своей тесной национальной ограды в пролом, сделанный мощной рукой Петра, русское общество, сбитое с толку, с отшибленной исторической памятью, избывшее и русского ума, и живого смысла действительности, заторопилось жить чужим умом, даже не будучи в состоянии его себе усвоить. Нескладно и безобразно залепетало оно дикою смесью простонародного говора, церковнославянского языка и изуродованной иностранной речи. Чужой критериум, чужое мерило, чужие формы, чужое мировоззрение. Жизнь наводнилась ложью, призраками, абстрактами, подобиями, фасадами - и колоссальным недоразумением между народом и его так называемой "интеллигенцией", официальной и неофициальной, консервативной и либеральной, аристократической и демократической" (22) (выделено мной. - А.К.).

А теперь - оценка той же послепетровской России из "Мыслей и заметок о русской истории" К.Д.Кавелина (1866 г.): "Естественный, нормальный ход жизни был нарушен: мысль то опережала ее, то отставала; действительные потребности то оставлялись без внимания, потому что не подходили под идеал, то удовлетворялись не так, как бы следовало, потому что на них смотрели не прямо, а сквозь предвзятую мысль. Появилось множество неестественных сочетаний, причудливых комбинаций в мысли и в самих фактах; создалась искусственная жизнь, искусственная действительность, которая, в свою очередь, вызывала искусственную мысль. Мало-помалу призраки перемешались с действительностью, иллюзии с трезвой мыслью. Возник посреди действительной жизни целый мир фантазий и миражей, и различить их между собой не было сил. Смесь их опутывала человека и не выпускала из своего заколдованного круга. Заманчивая и обольстительная ткань, в которой ложь вплеталась в правду, истина в вымысел, ослепляла умственное зрение, лишала его даже способности замечать между ними разницу" (23) (выделено мной. - А.К.).

Итак, идентификация недугов России как результатов "дурного синтеза" смогла объединить мыслителей совершенно разных направлений и эпох: "плод, зеленый с одной стороны и сгнивший с другой" (А.Д.Улыбышев); "страшное, невиданное сочетание ребяческой незрелости со всеми недугами дряблой старости", "татарская нагайка работы немецкого мастера" (И.С.Аксаков), "поп во фраке" (Н.В.Гоголь); "немецкий бюралист, сросшийся с византийским евнухом" (А.И.Герцен); "дитя-старик" (В.В.Розанов); "каменная чухонская де-ревня" (Д.С.Мережковский); "мир между двумя безднами - бездной грязи и бездной пыли" (А.Белый); "ушли от мудрости и не дошли до разума" (Р.Иванов-Разумник); "прусский немецкий формализм в соединении с национальной грубостью и нечестностью русских приказных" (Д.Кончаловский) и т.д. Историко-философский анализ также без особого труда показывает, что в русской мысли понятия "азиатчина", "китайщина" и т.п. несут скорее метафорический смысл и являются не столько маркерами принадлежности к Востоку, сколько образными заменителями понятий "варварства" и "нового варварства". О России как о сфере господства "азиатчины" ("сонма азиатских идей") писал, например, Н.Г.Чернышевский. Однако текстологический анализ позволяет утверждать, что под именем "Азия" Чернышевский описывает нечто принципиально иное: "Основное наше понятие, упорнейшее наше предание - то, что мы во все вносим идею произвола... Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое все состоит из Батыев? Каждый из них измеряет силы другого, и, по зрелом соображении, в каждом кругу, в каждом деле оказывается архи-Батый, которому простые Батыи повинуются так же безусловно, как им, в свою очередь, повинуются баскаки, а баскакам - простые татары, из которых каждый тоже держит себя Батыем в покоренном ему кружке завоеванного племени, и, что всего прелестнее, само это племя привыкло считать, что так тому делу и следует быть и что иначе невозможно.... Весь этот сонм азиатских идей и фактов составляет плотную кольчугу, кольца которой очень крепки и очень крепко связаны между собой, так что бог знает, сколько поколений пройдут на нашей земле, прежде чем кольчуга перержавеет и будут в ее прорехи достигать нашей груди чувства, приличные цивилизованным людям" (24) (выделено мной. - А.К.). Процитированные слова Чернышевского, как известно, были направлены против чаадаевской концепции России как "исторического Ничто". Однако очевидно, что, говоря о России как "обществе, состоящем из одних Батыев", Чернышевский противопоставляет Чаадаеву не формулу "Россия есть Азия", а нечто более сложное, делая упор не столько на "азиатстве", сколько на особом типе русского индивидуализма (не зря он сначала говорит - "каждый - Наполеон", а уже потом - "лучше сказать - Батый"). Синтез восточного деспотизма с западным индивидуализмом, порождающий индивидуальный произвол на всех уровнях, - вот, по всей видимости, главная идея Чернышевского. Несводимость России к Азии ясно следует и из записок Ф.М.Достоевского, отмечавшего существенную разницу между "азиатчиной" в России и, например, в Китае: "Там все предусмотрено и все рассчитано на тысячу лет; здесь же все вверх дном на тысячу лет"; или: "Пожалуй, мы тот же Китай, но только без его порядка". Так же и для Н.А.Бердяева частое употребление понятия "Восток" было синонимическим понятию "русское варварство": "Россия - страна культурно отсталая. Это факт неоспоримый. В России много варварской тьмы, в ней бурлит темная, хаотическая стихия Востока... И еще не следует смешивать темного, дикого, хаотического азиатского Востока с древней культурой азиатского Востока, представляющего самобытный духовный тип, привлекающий внимание самых культурных европейцев... Только темная еще азиатская душа, не ощутившая в своей крови и в своем духе прививок старой европейской культуры, может обоготворять дух европейской культуры как совершенный, единый и единственный" и т.п. Равным образом, терминология "объевропеивания", "вестернизации" и пр. в дискурсе самобытников также вовсе не несет смысла, атрибутирующего те или иные русские общественные явления непосредственно реальному Западу. Скорее, это - маркеры "псевдо-Запада в России", того же варварства, одичания и деградации (об этом же свидетельствуют и популярные в русском антизападническом лексиконе слова "обезьянничанье", "попугайство" и т.п.). Здесь же, как представляется, лежат и истоки малоисследованного пока явления - достаточно частого перехода русских европеистов в ряды антизападников (например, И.В.Киреевского: начав когда-то с констатации, что "только чудо может воскресить мертвеца - древнюю Русь", он пришел в дальнейшем к выводу, что еще вероятнее и страшнее перспектива быстрой деградации в результате эпигонского самобичевания и западнического копиизма).

Из проведенного анализа следует один очень важный вывод: проблема соотношения цивилизации и варварства может и должна быть выведена из области идеологических предпочтений в сферу конкретного рационального анализа соотношения элементов "продуктивности" и "дистрибутивности" в русском социуме. Естественно, что при таком подходе партийная оппозиция западничество/самобытность в значительной мере "расколдовывается" и может быть переведена в плоскость органичного совмещения императивов модернизации с императивами сохранения национальной идентичности. Главным здесь оказывается поиск конкретных социальных форм гарантированного преодоления русского "комбинированного варварства", определение тех социальных субъектов, которые способны обеспечить доминанту русской продуктивности, нейтрализуя одновременно разрушительные потенции "русской Азиопы". Итак, можно констатировать, что русская оппозиция "западничество - самобытность" в своей подлинно цивилизационной (а не в радикализированной и в этом смысле профанированной) части складывается в интеллектуальном зазоре между верой в цивилизирующие возможности европейского просвещения и попыткой убережения национальной самобытности от нивелирующего и хаотизирующего влияния Запада, между соблазном выйти из "варварства" и опасением погрузиться в "новое варварство". И, стало быть, в пространстве этого спора формируется своего рода "нейтральная зона", созданная теми, кто не просто полагает, что у России позади историческая "тьма" и надо как можно быстрее двигаться в сторону "просвещенной" Европы, но при этом понимает (кто уже предупрежден историей и оппонентами!), что в просвещенческом порыве "свет в конце туннеля" отнюдь не гарантирован и сумерки небытия возможны и впереди. Короче говоря, показатель зрелого цивилизационного чувства - это рефлексия над собственными просветительскими посылками и планами, это историософское сомнение, политическая осторожность и прагматический расчет, а не стихийно-наивный порыв внезапно прозревшего неофита. Именно в выработке конкретной европеистской стратегии прохода между Сциллой необходимости европеизации и Харибдой утери национальной идентичности и заключается отличие подлинных "строителей России" (выражение Г.П.Федотова) от "непродуктивной индивидности" фонвизинского Семки, все западничество которого в том, что его "тошнит от России". Иными словами, критерием истинного западничества является не просто переживание недоцивилизованности России, но и способность формулирования некоторой интеллектуальной или политической стратегии прогресса, учитывающей и предупреждающей вероятность обрушения цивилизации. "Осмысленное западничество" (термин, кстати, Плеханова, выработанный в полемике с большевиками) предполагает не только констатацию того, что "так жить нельзя", не только ответ на вопросы "кто виноват?" и "что делать?", но и на вопросы "как делать?" и "как сделать так, чтобы не было хуже?". К слову сказать, и "осмысленное славянофильство" ведь предполагает то же самое, хотя и делает упор не на европеизирующей реформе, а на удержании и саморазвитии национальных потенций. Поэтому действительно так часто сближаются цивилизованное западничество и цивилизованное славянофильство, и так же близко в конечном счете сходятся мимикрирующие под них псевдозападничество с псевдосамобытничеством.

Апелляция к понятиям "варварство" и "социальная деградация" присутствует и сегодня в рассуждениях представителей прямо противоположных общественно-политических лагерей. Основным пунктом аргументации в пользу нынешних реформ стала идея "перехода от тоталитаризма к демократии", которая конкретизируется как выход из тупика "нового советского варварства" ("черной дыры истории") к свету универсальной цивилизации. Напротив, неосамобытники интерпретируют как социальную деградацию и варваризацию результаты самих общественных трансформаций. По их мнению, социализм был формой цивилизации (не лишенной теневых сторон, но достаточно органичной для России); разрушение же этой своеобразной цивилизации ведет ко всеобъемлющей деградации: технологическое первенство по ряду направлений сменяется превращением страны в "сырьевой придаток"; интернационалистская общность ("советский народ") - межэтническими войнами; высокий уровень культуры ("самая читающая нация в мире") и нравственности (следование "моральным кодексам") - "ценностным вакуумом" и "вседозволенностью". Один из теоретиков "социализма европейского образца" в новой России Б.Кагарлицкий пишет в "Независимой газете": "Приватизация оказалась либо фиктивной, либо варварской... Элементы капитализма у нас действительно возникли, но тесно срослись со всевозможными формами экономического варварства... Что бы мы ни взяли - трудовые отношения, механизмы власти, взаимоотношения между собственниками и т.д.,- мы видим скорее движение к феодализму... "Новые русские" никакая не "опережающая группа", а варварская олигархия, тормозящая прогресс. Как в Африке, как в наиболее отсталых странах Латинской Америки... Крах советской системы был вызван не натиском "сил прогресса", а ее собственным вырождением" (25) (выделено мной. - А.К.). Цитата эта вполне красноречива, хотя в ней неясно многое: смешаны понятия "варварство" и "феодализм" (очевидно, что это совсем не одно и то же), "варварство" и "новое варварство" (регресс) и т.д. А вот несколько иная квалификация "нового варварства", якобы идущего на смену коммунизму, принадлежащая члену Конституционного суда (и бывшему его председателю) В.Д.Зорькину: "Там, где рушится порядок, исчезают правила игры, пропадает разница между законом и беззаконием, - там все общество становится "диким". Возникает "дикая" власть и "дикая" оппозиция, "дикая" преступность и "дикие" формы и институты борьбы с ней. Возникает симметрия: неправовая власть и неправовая борьба с неправовой властью. Следом за правом исчезает и нечто неизмеримо большее: различие между правдой и ложью, праведностью и неправедностью. И исчезает держащаяся на этих различиях духовная жизнь. Ее заменяет варварство, однозначный примат силы над всем остальным, "право" сильного. Защитить право - это значит не допустить сползания нашего отечества в мир слепого произвола и животных инстинктов" (26) (выделено мной. - А.К.).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Создает реальный механизм самоварваризации культуры выделено русской
Постоянно заставляла русскую мысль ставить вопрос