<<<     ΛΛΛ     >>>   

— Молитвами Святых Отец, Господи Иисусе Христе Боже наш...

Мы одеты, чего-то ждем, почему-то смущаемся высунуть нос из кельи, и возглас брата Василия восхищает нас. Я кричу радостно — ”аминь!” Брат Василий, умасленный и новый, он теперь мне напоминает молодца-лавочника, — вносит... обед! А чай-то как же?

— Рано у нас обедают. Одиннадцать уж, все намолились — наработались. А чаек бывает после ранней, кому желается. Ну, может, отец гостинник и благословит чайком.

Он ставит поднос с мисками. Пахнет ужасно вкусно — будто перловый суп? Я засматриваю по мисочкам: будто и суп — и каша! Монастырская крашеная ложка, с благословляющей ручкой на стебельке, с написанным в выдолбке собором, стоит в похлебке — не падает. По винегрету рассыпаны кружочки лиловой свеклы и глянцевитые рыжички. Брат Василий выглядывает за дверь, не идет ли отец Антипа: видно, хочет поговорить, — московский!

— Хорошо спали-почивали? Это вот хорошо. Пользительный, значит, воздух...— и губы его шевелятся, хоть он и умолкает.

Я спрашиваю его, что это он все шепчет. Он почему-то запинается, но видно, что ему хочется мне ответить.

— Это и вам пользительно. От всяких забеглых мыслей и суемудрия надо творить ”Иисусову молитву”. Знаете?..

Я не знаю. Он говорит, раздельно: ”Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного”.

— Великая от сей молитвы сила, но надо уметь, чтобы в сердце как ручеек журчал... этого сподобляются только немногие подвижники. А мы, духовная простота, так, походя пока, в себя вбираем, навыкаем. Даже от единого звучанья и то может быть спасение.

Я не понимаю. Я даже спорю, что от ”звучанья” не может быть спасения. Брат Василий выглядывает за дверь.

— Надо вас просветить, — вздыхая, говорит он. — По скудоумию нашему Господь снисходит, просвещает даже и звучаньем святого слова. Я уж вам поведаю, какое вразумление мне было. Вы и запомните, для назидания. В миру этого не понимают, а приехали на Валаам — просветитесь для пользы души. Вот, как и вы, спервоначалу и я сомневаться стал. А это мне, значит, от него было искушение. Стал раздумывать, а уж они поселился в душе, стал нашепчивать: ”Не молись походя, не шепчи пустой душой великое слово!” Стал я пугаться... может, это ересь во мне стала, страх-то? Пошел к своему ”старцу”... Какому ”старцу”-то? И это не знаете?! Обязательно должны знать, как же. Это в миру у вас все беспастушные, как овцы без пригляда, а у нас нельзя. У нас враг спасения очень напрягается смущать, ему в монастыре-то особенно хочется победить, а в миру-то — все под его началом. Вот, для спасения души, о. игумен каждому назначает старца, опытного в духовном делании. На всю жизнь старец назначается. А вот мы ему должны все начисто открывать, всякое помышление греховное или сомнение какое, а он и наставит. Будто всю тяготу с души на себя берет, и нам от сего облегчение, как у Христа за пазушкой. И укрепляемся против наступления врага. И пошел я к своему старцу. Мудреющий старичок, очень любвеобильный. Пришел я, а он так на меня и воззрился. И вижу я, что ему известно, что у меня в душе дух злобы гнездо вьет. И говорит мне старец: ”молись, молись, и да не усумнишься!” Будто провидел, сказал-то как — ”и да не усумнишься!” Я ему в ноги пал и все ему открыл, усумнение-то мое. Он меня благословил и возвестил. Возвестил-то? А так у нас, на Валааме, всегда говорят — возвестил. Значит — приказал. ”Кайся, — говорит. — И вот тебе по пятьсот поклончиков на день, за твое суемудрие. На сорокадневие. Да вот еще я тебе, говорит, во вразумление скажу одно словечко, вроде как притчу”. И такую притчу сказал... сразу я проникся понятием смысла. Потому духа высокого мой старец, вроде как прозреватель.

— Какую же притчу? — спросил я, жаждавший узнавать.

— А вот какую, но только вы уж меня не искушайте, не посмейтесь. Была, говорит, у одного архиерея ученая птица, зовомая — попугай, потому что красные перья на хвосте носила. И знал тот попугай многие словеса кричать, наслышан был от того архиерея. А у архиерея была привычка... строгий был архиерей... все так, как кого наставляет: ”не дерзни!” — так все говорил, и очень строго. Попугай и перенял, и полюбилось ему то слово. Все, бывало, его кричал — ”не дерзни!” И случилось тому попугаю отлететь от архиерея... ну, скажем, не досмотрел служка. И взвился тот попугай в самые небеса. А за побег послан был на его ястреб. Цап-царап его сверху, в спинку ему вцепился... Попугай как заверещит со страху, да и крикни, в полную свою глотку, — ”не дерзни-и!..” Ястреб как услыхаал человеческий голос, перепугался да со страху попугая и выпустил! Вот такая притча. Понятно, никто такого не видал, а такая притча, для вразумления. Искуситель змий, враг довечный, как ястреб стерегет, и самый звук имени Господня ему престрашен. Вот он меня и смущал сомнением — ”не молись, не поминай!” Обернуть хотел: дескать, суесловлю я, легкодушно святое Имя в уме держу. И получил наставление...

— Молитвами Святых Отец, Господи Иисусе Христе Боже наш...— слышится за дверью, и на ответный ”аминь” входит озабоченный о. Антипа.

— Чего застрял, суеслов? — шутливо пугнул он брата Василия, — дам вот послушание, недельку помолчать... Отдохнули с дорожки? — спросил он ласково, и его взгляд уставился на блюдечко с окурком. Он вздохнул, но ничего не сказал.

Я знал от богомольцев и читал ”правила” на стенке кельи, что курить в монастыре не разрешается. Я возмущался ”строгостью”, но признавал, что монахи имеют на это право: они меня не звали, я сам приехал, а ”в чужой монастырь со своим уставом не суются!” Это мог бы сказать о. Антипа, но не сказал: может быть, не хотелось смущать меня. Я сказал откровенно:

— Простите, батюшка... не воздержался.

— Да-да, слабость греховная. Бывает, и лба не покрестят, как проснутся — за курево. — Я так и делал. — Да не в табачке дело, а в слабости, в плоти угождении. Воздержание первая ступень. Поотдохнули?

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Творили высокий подвиг духовного просветительства пароходик подвигах
Парохода у вас
Журавель
Кто они питерские рабочие мастерских говорит
Пароходик св