<<<     ΛΛΛ     >>>   

Наконец, он решился: из воды появляются рыбы в радужных панцырях; они извиваются, как сплетенные в клубок змеи. Он с любопытством следит за ними взглядом, перебирает их; ему хочется одно мгновение подержать в руках самую яркую, но, едва он достает их из воды, краски тускнеют, расплываются у него в руках. Он снова бросает их в воду и начинает вылавливать других. Куда заманчивее рассмотреть все эти зыбящиеся в нем мечты одну за другой, чем удержать какую-нибудь из них, — разве они не прекраснее, когда вольно плавают в прозрачной воде озера?.. Он поймал их немало, и все были разные, одна другой причудливее. Мысли без пользы накоплялись месяц за месяцем, и это неистраченное богатство душило его...» (4, 11—12).

Вот Кристоф в поезде спешит к умирающей матери. Сначала он предается воспоминаниям всей своей жизни. Они как будто бы умиротворяются однообразным стуком колес. Но вдруг опять водная стихия заполняет все сознание Кристофа. Мы читаем: «Перед Кристофом проходила вся его жизнь; начиная с мечтаний далекого детства; увлечения, надежды, разочарования, утраты и — ликующая сила, упоенность страданием, радостью, творчеством, жажда обнять и прижать к сердцу всю жизнь с ее блеском и ее величественными тенями, ибо эта жизнь была душой его души, его сокровенным богом. Теперь, на расстоянии, все прояснялось. Порывы изменчивых желаний, смятения мыслей, ошибки, заблуждения, яростные битвы — все вставало перед ним в образе водоворотов и вихрей, уносимых великим потоком к вечной цели. Он постигал теперь скрытый смысл этих лет, полных испытаний; каждое испытание было природой, которую сносила своим напором все более полноводная река, и каждый раз из более узкой долины она отливалась в более широкую; кругозор раздвигался, дышалось свободнее» (5, 267).

Вот разыгрывается роман между Кристофом и Анной и доходит до кризисного состояния. Читаем: «Он был точно тяжелый разбитый корабль без руля, носящийся по воле ветра. Напрасно выбивался он из сил, стараясь уплыть вдаль, — его неизменно относило на то же место» (6, 144). Нечто вроде этого и после окончательного отъезда Кристофа из дома Браунов: «Творить! Это был единственный исход. Отдать на волю волн разбитый челн своей жизни. Броситься вплавь в спасительные грезы искусства!» (6, 171). Смятенное состояние души Кристофа при этом рисуется еще и так: «... есть сокровенные тайны души, слепые силы, демоны, которые заточены в каждом человеке. Все усилия человечества, с тех пор как существует человек, были направлены к тому, чтобы противопоставить этому внутреннему морю плотины человеческого разума и человеческих верований. Но пусть только разыграется буря (а богато одаренные души более подвержены бурям) — и рухнут плотины, демоны вырвутся на волю и столкнутся с другими душами, истерзанными такими же демонами» (6, 171).

Таким образом, водная стихия духа, когда она находится в состоянии бури, властно ПРОТИВОСТОИТ РАЗУМУ и разрушает всю его логику.

Образы водной стихии вообще всегда сопровождают картину внутренней жизни Кристофа, да и не только Кристофа. Волнение Кристофа — «вздымающиеся» и опадающие «волны» (та же стр.). Оливье говорит Кристофу: «Ты словно горный поток. Сегодня он полон, завтра, быть может, иссякнет» (та же стр.). И слова Оливье оправдались. «После смерти друга родник, питавший внутренний огонь, иссяк не сразу, он стал течь с какими-то перебоями: то внезапными струйками пробивался наружу, то терялся под землею. Кристоф не обращал на это внимания — не все ли ему было равно? Скорбь и зарождавшаяся страсть поглощали его мысли. Но когда миновала буря и он снова стал разыскивать родник, чтобы напиться, он не нашел ничего. Пустыня. Ни капли воды. Душа высохла. Тщетно пытался он рыть песок, заставить бить ключом подпочвенные воды, творить во что бы то ни стало, — механизм мысли отказывается работать» (6, 172). В мертвом лесу только погребальная музыка потока — воды, гложущей камень, — звучала как похоронный звон земли» (6, 181). Однако начинается «буря, и поток новой жизни проникает в него до самых недр» (та же стр.).

По миновании кризиса «Кристоф услышал словно журчание родника, зарождающуюся в нем песню жизни. Высунувшись из окна, он увидел лес, вчера мертвый, а теперь кипевший на ветру и на солнце и вздымавшийся, как море. По хребту деревьев радостной дрожью пробегали волны ветра, и согнутые ветви простирали свои ликующие руки к ослепительному небу. А поток звенел, как праздничный колокол.

Тот же пейзаж, вчера покоившийся в могиле, воскрес, к нему вернулась жизнь, так же как любовь вернулась в сердце Кристофа. Чудо души, которой коснулась благодать! Она пробуждается к жизни! И все оживает вокруг нее. Сердце вновь начинает биться. Вновь струятся иссякшие ключи» (6, 183—184). Поэтому, хотя «тело и душа иссякают, как поток» (6, 195), тем не менее Кристоф был «раковиной, в которой шумит океан» (6, 18.5); и у Кристофа, «подобно весенним дождям, струились потоки музыки в сухую почву» (та же стр.), так что «Все в мире умирает и возрождается. Только ты, Музыка, не бренна, ты одна бессмертна. Ты — внутреннее море» (6, 195). Сравнивая Оливье и Жоржа, Роллан пишет: «В одном жизнь текла глубокой, спокойной рекой, в другом же все выливалось на поверхность, подобно капризному ручейку, бурлящему и играющему на солнце. И, тем не менее, и в реке и в ручейке вода была одинаково прозрачная и чистая, как их глаза...» (6, 271). «Нынешняя волна — это вчерашняя волна. Поток наших душ проложил ей дорогу» (6, 348). «Память Шульца походила на глубокий бассейн, куда стеклись самые чистые потоки, пролившиеся на землю с небес» (4, 209).

г) Далее водная стихия привлекается Ролланом также и для характеристики РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ, и для характеристики ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ИДЕЙ и даже всей ЦИВИЛИЗАЦИИ.

Оливье видел, «что Кристоф, сам того не замечая, уже плывет по течению». «Что касается самого Оливье, который только и жаждал быть унесенным потоком, то его не желали принимать. Он стоял на берегу и смотрел, как проносятся мимо него бурные воды.

То было могучее течение; оно вздымало огромную массу страстей, интересов, верований, которые сталкивались и сливались, вскипая пеной и кружась среди бурлящих противоборствующих течений». «Но течение, на гребне которого они держались, было мудрее их всех: беда, если ему придется временно разбиться о плотину старого мира!» (6, 48). «В этом потоке сталкивающихся интересов и нечистых страстей взгляд и сердце Оливье привлекали независимые островки, маленькие группы истинно убежденных людей, всплывавшие то здесь, то там, как цветы на поверхности воды» (6, 49). Революционная демонстрация изображается у Роллана, между прочим, так: «Подозрительные бледные лица, какие-то непотребные рожи проскользнули в поток толпы, выжидая своего часа и подстерегая добычу. Тина была взбаламучена. С каждым шагом река делалась все мутнее. Теперь она уже текла совсем темная. Словно пузырьки воздуха, поднявшиеся со дна на жирную поверхность, голоса людей, окликающих друг друга, свистки, крики уличных торговцев прорезывали глухой гул толпы, давая тем самым возможность измерить толщу ее слоев. В конце улицы, подле ресторанчика Орели, стоял шум, точно у плотины. Толпа разбивалась о кордон полиции и войск. Наткнувшись на преграду, она сгрудилась плотной массой, она волновалась, свистела, пела, смеялась, закипая сталкивающимися водоворотами» (6, 78). «Оливье исчез в водовороте, как лодка, идущая ко дну» (6, 82).

Водная стихия привлекается Ролланом не только для характеристики народных движений, но и для обрисовки ЕДИНСТВА ДВУХ СТРАН, Германии и Франции, объединяемых Рейном. «Река пробила себе дорогу между холмами Франции и германской равниной, заливая луга, подмывая подножье холмов, вбирая в себя воды обеих стран. Так она текла — не для того, чтобы разделить их, но чтобы соединить; в ней они сочетались. И Кристоф впервые понял свое предназначение — оно состояло в том, чтобы вливать, подобно артерии, в два враждующих народа все жизненные силы, шедшие от обоих берегов» (5, 267—288). «Он, уроженец Рейнской области, где сливаются в единый поток обе цивилизации, с детства ощущал необходимость этого союза» (6, 333).

д) Обобщение водной стихии идет у Роллана еще дальше. Оказывается, что движение этой водной стихии характерно и для всей ВСЕЛЕННОЙ. «Велика ты, власть души над душой! И об этом не подозревает ни тот, кто воздействует, ни тот, кто поддается воздействию. А между тем жизнь вселенной связана с приливами и отливами, которыми управляет таинственная сила притяжения» (5, 245).

Необходимо сказать, что когда Роллан заговаривает о Боге, то одно из настойчивых его утверждений гласит, что Бог это и есть жизнь, жизнь вселенной, бесконечный океан жизни, из которого рождается и самый мир, не говоря уже и о человеческой жизни и ее событиях. Среди изображения грозы мы вдруг читаем: «Мир хлынул из него водопадом» (3, 298). «Волны будней перекатывались где-то там... Кристоф слышал, как шумит, словно прибой, его кровь, и чей-то голос повторял: «Вечен... Я есмь». Он знал, что голос звучит, что он никогда не умолкнет, подобно рокочущему в ночи океану» (4, 303). Океан и божество также мыслятся тождественными и в конце романа, там, где рисуются последние видения Кристофа (6, 364—365). Однако этот последний текст более сложный, и о нем мы будем подробнее говорить ниже. Наконец, сюда же в значительной мере относится и картина святого Христофора, который несет на плече младенца через бурную реку, и после перехода реки оказывается, что младенец этот есть «грядущий день». В данном месте романа здесь мы могли бы отметить только обычные для Роллана приемы изображения бушующей реки и борьбы с нею богатыря Кристофа (6, 366). Однако эта заключительная картина тоже отличается более сложным содержанием; и о ней мы тоже будем говорить подробнее ниже.

е) Без образов водной стихии не обходятся у Роллана и его изображения МУЗЫКИ и вообще ИСКУССТВА. С этим мы уже отчасти встречались. О журчании струй ручейка между камнями мы читали выше (с. 81), как и о «музыке фонтана» и «море шагов» тоже выше (с. 80). К этому ПРЯМОМУ значению звуков музыки можно прибавить еще и о «волне звуков», которая «прокатывалась но церкви» (3, 25), или о музыке, как о «массе воды», нахлынувшей на Кристофа из водоема (3, 237). Но это прямое значение звуков везде готово у Роллана перейти и в ПЕРЕНОСНОЕ значение. Что из «плеска волн» образуются ритмы музыки, с этим мы тоже встречались выше (с. 79). Но вот, что «рокот моря», «когда-нибудь перехлестнет через все преграды», об этом теперь читаем заново (3, 77), как и о «трелях жабы» — «пузырьках воздуха» (выше, с. 80). Более философски звучит выражение: «Течение дней отзывается в нем потоком музыки» (4, 338), или: «Музыка, подобно дождю, капля за каплей просачивалась в ее иссохшее сердце и оживляла ее» (5, 247). Точно так же о Рейне, «чьи мощные звуки точно в морской раковине навсегда остались жить у него в душе» (5, 275; ср. о шуме океана у Кристофа как в раковине, выше, с. 112). «В конце спуска, как поцелуй, доносится дыхание моря и аромат апельсинных рощ. Море, латинское море! В его опаловом свете замерли и дремлют стаи лодок, сложивших свои крылья» (6, 207).

Уже из этой последней цитаты видно, насколько синтетически Роллан воспринимает музыку. Она у него тождественна со всеми стихиями мира и жизни, с красками и тут же с образами водной стихии. Этот синтез осуществляется им на очень большой высоте философского обобщения. «Им завладели, словно добычей, запахи, краски, музыка голосов, колоколов и моря» (6, 209). «Музыка его существа превратилась в свет. Воздух, море и земля — великолепная симфония, исполняемая оркестром солнца. И с каким врожденным искусством умеет Италия пользоваться этим оркестром! Другие народы пишут с натуры; итальянец же творит вместе с природой, он пишет солнцем. Музыка красок. Здесь все музыка, все поет» (6, 208).

Наконец, без использования образов водной стихии не обходятся у Роллана и те характеристики, которые он дает великим КОМПОЗИТОРАМ.

О Рихарде Штраусе, Дебюсси, Моцарте и Бетховене мы уже говорили выше (с. 79), сейчас к этому могли бы прибавить только следующее: «Он слышал бушевание безбрежной, как океан, души И.С. Баха: ревут ураганы и ветры, проносится облаком жизнь» (4, 431). «Дремотная музыка колыхалась вокруг него подобно стоячим водам» (о «Неоконченной симфонии» Шуберта; 4, 448).

И об искусстве в целом Роллан высказывает подобные же мысли. О творческих находках читаем: «Так, среди ночи в беспредельном океане мореплавателю вдруг открывается земля» (4, 17). Об ограниченности музыки вместе с искусством вообще тоже читаем: «Время от времени гений, соприкасаясь на миг с землей, замечает вдруг поток реальной жизни, перехлестывающий за рамки искусства. Трещат плотины. Стихия устремляется в щель... Но люди тотчас же затыкают пробоину» (6, 359).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

О своей любви к дикой природе руссо пишет так известно
У ламартина природа существует единственно для блага поэта природа природе
Более подходила бы в качестве модели для изображения природы у роллана
Лосев А., ТахоГоди М. Эстетика природы культуры 5 дальние
Природа кристоф природа