<<<     ΛΛΛ     >>>   

Я хочу поместить здесь также отрывок, в более низком стиле, из "Aesthetische Springwurzeln"* Зауэртейга. "Поклонение? — говорит он.

— Прежде чем весь этот пустой шум Болтовни наполнил человеческие головы и мир лежал еще в молчании, а сердце было искренне и открыто, — многое было Поклонением! Для первобытного человека все доброе, что бы ни случилось, нисходило к нему (как это в действительности всегда и бывает) прямо от Бога; какая бы обязанность ни выяснялась для него, ее предписывал Всевышний Бог. И в настоящий час я спрашиваю тебя: Кто же иначе? Для первобытного человека, в котором обитала Мысль, эта Вселенная была вся — Храм; Жизнь — вся Поклонение.

Например: разве не заключается Поклонение в простом Мытье? Это, может быть, одна из наиболее нравственных вещей, делать которые, при обыкновенных обстоятельствах, во власти человека. Разденься, сядь в ванну, или хотя бы только в чистый колодезь или в проточный ручей, — и вымойся там, и будь чист! Ты выйдешь оттуда более чистым и более хорошим человеком. Это сознание полной внешней чистоты, того, что

268

к твоей коже больше не пристает никакое постороннее пятно несовершенства, — какими лучами оно тебя освещает в ясном, символическом влиянии, до глубины твоей души! В тебе усилилось стремление ко всевозможным хорошим вещам. Древнейшие Восточные Мудрецы, с радостью и священной благодарностью, так это и чувствовали, — равно как и то, что это было даром и волею Творца. Чьей же иначе? С древнейших времен на Востоке это — религиозная обязанность. И repp профессор Штраусе*, когда я предложил ему этот вопрос, не мог отрицать, что это так еще теперь и для нас, на Западе! Когда этот темный закопченный Рабочий выходит из своей дымной фабрики, — какова первая обязанность, которую я предписал бы ему и для исполнения которой предложил бы мою помощь? Чтобы он очистил свою кожу. Может ли он молиться каким-нибудь установленным образом? Этого нельзя знать вполне, но с помощью мыла и достаточного количества воды он может вымыться. Даже тупые Англичане чувствуют что-то в этом роде; у них есть поговорка: "Кто чист, тот Богу мил"; а между тем никогда, ни в одной стране не видел я хуже вымытых рабочих людей и в климате, пропитанном самой мягкой дождевой водой, такого скудного количества бань!" Увы, Зауэртейг, — у наших, "рабочих людей" теперь не хватает даже картофеля; какие же "обязанности" можешь ты им предписывать?

Или бросим взгляд на Китай. Наш новый друг, тамошний Император, — это Первосвященник трехсот миллионов людей, которые все живут и работают вот уже много столетий: настолько подлинно покровительствует им Небо, и потому они должны иметь какую-нибудь "религию". Этот Император-Первосвященник действительно имеет религиозную веру в некоторые Законы Неба; соблюдает, с религиозной ревностью, "три тысячи церемоний", данные мудрыми людьми около шестидесяти поколений тому назад, как четкий список помянутых законов, — и Небо, по-видимому, заявляет, что этот список не совершенно неточен. У него немного обрядов, у этого Первосвященника-Императора; вероятнее всего, он думает вместе с древними Монахами, что "Труд есть Поклонение". Наиболее публичный Акт Поклонения, им совершаемый, есть, по-видимому, торжественное проведение Плугом в известный день по зеленому лону нашей Матери-Земли, когда Небеса, после мертвой, черной зимы, снова пробудят ее своими весенними лучами, отчетливой красной Борозды — знак, что все плуги Китая должны начинать пахоту и поклонение! Это весьма замечательно. Он, на виду у Видимых и Невидимых Сил, проводит свою отчетливую красную Борозду, говоря и молясь, в немом символизме, о столь многом, в высшей степени красноречивом!

Если спросить этого Первосвященника: "Кто сотворил его? Что станется с ним и с нами?" — то он сохранит полную достоинства сдержанность; сделает движение рукой и первосвященническими очами по неисследимой глубине Неба, „"Цзинь", лазурного царства Бесконечности, как бы спрашивая: "Разве можно сомневаться, что мы сотворены вполне хорошо? Разве может что-нибудь, что дурно, случиться с нами?" — Он и его триста миллионов (это их главная "церемония") ежегодно посещают Могилы своих Отцов; каждый — Могилу своего Отца и своей

269

Матери; и там, одинокий, в молчании, с каким только может "поклонением" или иною мыслью, — стоит торжественно каждый. Над ним божественные Небеса в полном молчании; божественные Могилы, и эта божественнейшая Могила, в полном молчании — под ним; биение его собственной души, если у него есть какая-нибудь душа, лишь оно одно слышно. Поистине, это может быть своего рода поклонением! Поистине, если человек не может бросить взгляда в Вечность, смотря сквозь этот портал, — сквозь какой иной стоит ему пытаться смотреть?

Наш друг Первосвященник-Император милостиво, хотя и с презрением, разрешает всяким Буддистам, Бонзам, Талапойнам* и прочим строить кирпичные Храмы на свободных основаниях; поклоняться с каким угодно пением, бумажными фонарями, шумным гвалтом и делать ночь отвратительной, раз они находят в этом какое-нибудь утешение. Милостиво, хотя и с презрением. Он — Первосвященник более мудрый, чем думают многие! До сих пор он — единственный верховный Властитель или Священник на этой Земле, который сделал определенную систематическую попытку подойти к тому, что мы называем последним выводом из всякой религии: к "Практическому Поклонению Героям"; он непрестанно, с истинной заботливостью, любым возможным путем, пересматривает и просеивает (можно сказать) все свое громадное население в поисках Мудрейших, рожденных в нем; каковыми Мудрейшими, как природными королями, эти триста миллионов людей и управляются. Небеса, по-видимому, поддерживают его до некоторой степени. Эти триста миллионов в настоящую минуту производят фарфор, кантонский чай, с неисчислимым количеством других вещей, — и борются, под знаменем Неба, против Нужды, — и у них было меньше Семилетних войн. Тридцатилетних войн, Войн Французской Революции и адских битв друг с другом, чем у некоторых иных миллионов!

Даже в самой нашей несчастной, безумной Европе, разве не раздавались, в эти последние времена, религиозные голоса, — с религией новой и в то же время древнейшей; совершенно неоспоримой для сердец всех людей? Я знаю тех, которые не называли и не считали себя "Пророками", совсем напротив; но которые в действительности могли бы быть новыми мелодическими Голосами из вечного Сердца Природы, душами, навеки почтенными для всех, кто имеет душу. Французская Революция есть одно явление; поэт Гёте и Германская Литература, как дополнение и духовный показатель ее, есть для меня другое. Так как прежний Светский или Практический Мир, так сказать, погиб в огне, то не видно ли пророчества и зари нового. Духовного Мира, родственного более благородным, более обширным, новым Практическим Мирам? Жизнь Античной набожности, Античной правдивости и героизма стада снова возможной, снова действительно видна для большинства современных людей. Явление, которое, как- оно ни бесшумно, по своему величию не может быть сравнено ни с каким другим. "Великое событие для мира, теперь, как и всегда, состоит в появлении в нем нового Мудрого Человека". Слышатся звуки, — да будет вечная благодарность

270

Небесам, — новой мелодии Сфер; они снова слышны среди бесконечных вздорных ссор и жалкого, грубого карканья того, что именуют Литературой; они бесценны, как голос новых Божественных Псалмов! Литература, подобно старинным Собраниям Молитв первых веков, если она только "хорошо выбрана, а остальное сожжено", содержит драгоценные вещи. Ибо Литература, несмотря на все ее печатные станки, приспособления для реклам и безбрежную оглушающую пошлость, есть все-таки "Мысль Мыслящих Душ". Священная "религия", если вам нравится это слово, живет в сердце этого странного океана пены, не совсем, впрочем, пены, который мы называем Литературой, и она будет все более и более выделяться из него, — но теперь уже не как опаляющий Огонь: красный, дымящийся, опаляющий огонь очистил себя, превратившись в белый солнечный Свет. Разве Свет не выше Огня? Это тот же самый элемент, только в состоянии чистоты.

Мои разумные читатели, мы удалимся из этой части книги с размеренным словом Гёте на устах; со словом, которое, быть может, было уже воспето, в мрачные часы и в светлые, многими сердцами. Для меня, который находит его набожным, но совершенно правдоподобным и достоверным; полным благоговения, но свободным от ханжества; для меня, который с радостью находит в нем· многое и с радостью столь многого в нем не встречает, этот маленький музыкальный отрывок величайшего Мужа Германии звучит, как строфа великой Путевой Песни или Походной Песни наших великих Тевтонских Родичей, которые шествуют, шествуют, мужественные и победоносные, сквозь нераскрытые Глубины Времени! Он называет ее Масонской Ложей, — не Псалмом или Гимном: В труде Камнетеса — Подобие Жизни; Его постоянство — Как дней человека Теченье земное.

И Радость, и Горе В Грядущем таятся; И люди стремятся Вперед, не бояся Того, что в нем скрыто.

Торжестве», завешан У цели всех смертных Портал, и безмолвны Над нами — созвездья. Под нами — могилы.

В его созерцанье — Предчувствие страха И ужаса трепет: Боязнь и сомненье Смущают Храбрейших.

271

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Эта феодальная аристократия человек образом
Что такое двадцать семь миллионов
Карлейль Т. Прошлое и настоящее культуры 12 природы
Тогда уже какой нибудь хлебный закон
Сколько колотили по семиструнной героической лире