<<<     ΛΛΛ     >>>   

Термин “идеология” древнегреческого происхождения и буквально означает “учение об идеях”. В научный оборот он был введен Антуаном Дестютом де Траси, одним из представителей французского просвещения. Как и многие представители европейского Просвещения, он был убежден в возможности разумной организации общества благодаря практическому воплощению в жизнь идей, выработанных учеными. “Идеологи” призваны были вырабатывать разумную стратегию развития человека и общества, “дарить” проекты совершенных политических институтов, на манер ученых-естествоиспытателей, постигающих законы развития природы и использующих их на практике.
Появление “идеологов” и “идеологии” связывают с упадком религиозной веры в Европе в XVIII и XIX вв., с оформлением “класса интеллектуалов”, специализирующихся на исследовании социальных институтов, проблем возникновения различных систем идей и способов их внедрения в массовое сознание. Несомненно, что содержание многих ценностей-норм политической культуры Нового времени выкристаллизовывалось первоначально в сознании “идеологов”, настроенных критически по отношению к традиционным нормам организации общества. Оказалось, что, “овладевая массами”, идеи способны приобретать ценностно-нормативные функции и выступать как нечто независимое по отношению к существующим политическим институтам. Многие политические бури начинались как “борьба идей”, а заканчивались радикальной перестройкой всей системы социальных связей. Несмотря на достаточно длительный период своего существования, идеологические формы общественного сознания представляют некую “загадку” в плане механизма своего зарождения и влияния на цивилизационное развитие, на политические и экономические формы.
В самом общем виде, идеология – достаточно систематизированная совокупность взглядов, мировоззренческих ориентаций, существенным признаком которой является тесная связь с интересами тех или иных социальных групп. Поэтому всякая идеология – “заинтересованное” сознание, что позволяет характеризовать ее как “добровольную мистификацию” (К. Мангейм), “кристаллизацию ложного сознания” (В. Паретто), “неузнанную ложь” (Б.-А. Леви). В идеологии причудливо сочетаются научность и догматизм, реалистическое и утопическое, современные моральные оценки и древние религиозные традиции. Не прекращаются дискуссии о степени “научности” идеологии: одни безоговорочно разводят идеологию и науку, другие, например в марксизме, – проповедуют ее научность. Еще более противоречивы оценки социокультурной значимости и перспектив идеологии. Считая ее “безусловным злом” и “культурным эрзацем”, исследователи то провозглашают “конец идеологии” то предупреждают об эпохе “идеологического Ренессанса.
Очевидно одно, что становление идеологии происходило вместе с появлением публичной власти, и с этого момента оформляются особые отношения между идеологией и политикой. Массовое участие в политике порождает потребность в массовых и одновременно дифференцированных формах общественного сознания. Идеология, претендуя на рациональное обоснование групповых интересов, стала важным каналом связи гражданского общества и государства, теоретического и обыденного мировосприятия, цивилизационных и собственно культурных форм развития. Потребности в идеологии тем выраженней, чем острее социальные конфликты и динамичней смещение социальных ролей. Цивилизация Нового времени как раз отличается такой динамикой, что и вызвало появление идеологии, которая “потеснила” традиционные формы ценностно-нормативного регулирования общественных отношений.
Легальная легитимация власти всегда предполагает наличие и широкое использование идеологических ресурсов. В условиях существования множественности социальных интересов идеологии выступают организующей силой, объединяющие политические движения. Они представляют собой идеальную и интеллектуальную основу политической деятельности, вносят момент предсказуемости в действия социально-политических групп. Идеология способна выступить как “средство возвращения смысла” и преодоления политической стихии, вырабатывая нормы политического взаимодействия и наполняя их ценностным содержанием.
Однако, за претензией идеологии быть “цивилизующим” фактором социальной политики всегда скрываются и оборотные стороны. Идеология, как идеальный канал связи культуры и политики “работает” в обе стороны: наполняя политику ценностным содержанием и, наоборот, подвергает “утилизации” содержание ценностей культуры. Порождая псевдокультурные формы и используя самые современные властные технологии (например, средства массовой информации), идеология способна оказывать разрушительное воздействие на культурную целостность. Зависимость идеологических доктрин от локальных, групповых предпочтений, может породить восприятие общества сквозь призму двойных оппозиций (“враги” и “друзья”, “рабочие и буржуазия”, “арийцы и недочеловеки”, “Запад и Восток” и т. п.), что, в конечном счете, подвергает эрозии диалогичную природу культурных ценностей. Перенесенные на достаточно широкие социальные слои, идеологические конфликты стимулируют острейшие политические кризисы, ведут к разгулу политического насилия и резкому упадку культуры до “витального” уровня. В этих условиях идеология трансформируется в политическую мифологию, а политические отношения наполняются архаическим содержанием.
Таким образом, политическая идеология, – не абсолютное зло и не абсолютное благо. Это – не более чем специфический способ взаимодействия цивилизации и культуры, публичной власти и граждан. И хотя по содержанию идеологических доктрин всегда можно судить о характере политической культуры общества, отнюдь не всегда наличие “жизненной”, влиятельной идеологии свидетельствует о присутствии в обществе политической культуры. Иначе говоря, содержание ценностей политической культуры всегда идеологично, но не всякая идеология обладает культурным содержанием. Поэтому вряд ли уместно говорить о политической культуре национал-социализма, сталинизма, национализма и т. п. Подобная идеологическая оформленность властных отношений, по сути, всегда есть “право на смерть” для тех, кто не разделяет этих “идеалов” и никакого отношения к легальной легитимации не имеет.
Как показывает культурно-историческая практика Нового времени, наиболее “чувствительными” к содержанию ценностей-идеалов оказались идеологии, отталкивающиеся от представлений о правах и свободах человека. Именно в их недрах формируется ценностный норматив правового государства и сопутствующие ему более частные критерии политической развитости. Ядро ценностного содержания норматива правового государства оформляется в идеологии либерализма, но существенные поправки в него были привнесены идеологией консерватизма и социализма. Эта идеологическая вариативность стала отражением неоднозначной и противоречивой практики реализации либерального, в своих истоках, проекта правового государства. Консерватизм и социализм, первоначально выступив оппозицией правовому государству, со временем дали свои идеологические версии “неотъемлемых прав человека”, которые были учтены в политической практике правового устройства ХХ столетии.
Либерализм (от лат. liberalis – свободный), как политическая идеология и ценностно-нормативная практика, складывается в XIX веке, но идейные истоки либерализма зарождаются значительно раньше. На возникновение либерализма оказывали влияние и Реформация, подготовившая “дух капитализма”, и идеи европейского, американского Просвещения (Ш.-Л. Монтескьё, И. Кант, Т. Джефферсон, Дж. Мэдисон, Б. Констан и др.). Либеральные идеи развиваются в XIX веке И. Бентамом, Дж. С. Миллем, европейской классической политэкономией. Многие идеи либерализма уже в XVIII веке закрепляются в конституциях Франции и США, а в XIX веке становятся нормами политической жизнедеятельности.
В основе идейных исканий либерализма лежит установка на утверждение ценности человеческой личности, вера в существование высших истин разума, в соответствии с которыми можно обеспечить социальный прогресс (от лат. progressus – развитие нового, передового). В свете этих исходных установок, либерализм решает и проблему публичной власти. Политика – дело личностей: не человек для государства, а государство для человека. Символическим отображением идеала государства в классическом либерализме является образ “государства ночного сторожа”, т. е. такого, которое не вмешивается в частную жизнь человека и стоит на охране его “неотчуждаемых прав” (на жизнь, свободу и собственность). Государство не может быть могущественней личности, а поэтому должно быть регламентировано законом, который охраняет ее свободы. Государственные органы не более, чем участники договорных отношений, и не вправе их нарушать. Государство – “не голова” общества, а скорее “шляпа”, которую можно сменить, если она плохо защищает от “непогоды”. В соответствии с подобными ценностными установками выстраивается и государственная система, которая предполагает верховенство законодательных органов над исполнительными, избирательную систему и т. п.
Политическая деятельность приобретает характер соревнования различных социальных интересов за власть. Важным условием такой соревновательности является наличие свободного избирателя и единых правовых “правил игры”, которые предполагают защиту естественных прав каждого. Чтобы предотвратить возможность нарушения этих правил и разгула стихии необходимо “правовое государство”, где “действует свобода, основанная на законах” (К. Ясперс). Следовательно, либеральная установка на “государство-минимум” (“ночного сторожа”) необходимо предполагает ценностный норматив “правового государства”. Правовое государство – своего рода “судья” на правовом поле политики, которому запрещено действовать в пользу какого-либо отдельного участника, а вменяется в обязанность следить за тем, чтобы никто не нарушал правил договоренности, закрепленных в Конституции. Политическая свобода, как важнейший ценностный компонент правового государства, не означает свободы политического произвола или анархии. Политическая свобода подразумевает осознанную политическую активность и ответственность за сохранение и развитие политико-правового порядка, терпимость (толерантность) по отношению к политическому выбору других. Все эти ценности-нормы, оформившиеся в идеологической и политической практике либерализма, составляют ядро политической культуры современной цивилизации Запада.
Жизненность этих политических ценностей заключается в их реалистичности. Либерализм не морализирует и не провозглашает царство духовного в политике, но и не отрицает возможности проникновения нравственности, через “правовые законы” в политические отношения. Показательны в этом отношении высказывания М. Вебера о качествах политика, характеризующих его “культурность” (что вполне можно отнести к каждому, кто сознательно участвует в политическом процессе): ориентация на суть дела, чувство ответственности, дистанция по отношению к вещам и людям [8]. Последнее качество может вызвать недоумение – дистанция по отношению к людям. Но М. Вебер поясняет, что речь идет о недопустимости в политике руководствоваться личными пристрастиями, впадать в самоопьянение. Слишком велика ответственность в деятельности, затрагивающей всех. Власть не может выступать самоценностью или приобретать характер спонтанных действий в угоду отдельных личностей. Ценностью в политике выступает разумный политико-правовой порядок.
В этой “трезвости” либерализма скрываются не только культурно-значимые моменты, а и разрушительные тенденции. Политическая практика реализации ценностного норматива правового государства крайне противоречива и чревата постоянными срывами в политический витализм.
Уже в XIX веке, на волне подъема либеральной идеологии, французский мыслитель Алексис Токвиль (1805–1859) отмечал, что “демократический индивидуализм”, на который ориентирует классический либерализм, ведет не к равенству в свободе, а к демократическому деспотизму. Это связано с тем, что политическая свобода автоматически не способствует расширению свободы в экономической деятельности. Последовательная установка либерализма на подчинение всех общественных отношений принципу полезности, индивидуальной выгоде стимулирует не только стремление к поиску компромисса, а и к разобщенности, разрыву и формализации связей. Английский философ и моралист И. Бентам (1748–1832) полагал, что забота каждого о самом себе позволит достичь наибольшего счастья наибольшего числа людей, но реальность говорила иное: “слуги закона” в парламентах превращались в слуг олигархов, разумно устроенная бюрократическая машина обрастала привилегиями, а жесткая конкуренция и эксплуатация порождали ощущение бессилия, агрессивность или пассивность. Как это ни покажется странным, оборотной стороной веры в спасительную миссию правового закона и политической свободы стало появление “человека-массы” (Ортега-и-Гассет).
Либеральная модель государства-минимума и правового арбитра пережила немало кризисов, особенно в первой половине ХХ века. “Человек-винтик” с эгоистической моралью, беззащитный перед властью капитала и коррумпированной бюрократией, стал питательной почвой для тоталитарных (от лат. totalitas – полнота, цельность) идеологий (национал-социализм, коммунизм, национализм). Эти идеологии стимулировали создание политических систем с механизмами тотального контроля и репрессий. Тоталитаризм стал специфической попыткой разрешения обострившихся противоречий между сложной, конфликтной социально-политической организацией и индивидуальной свободой. В какой-то степени нынешняя социально-экономическая и политическая ситуация в России связана с попыткой реализации, очень непоследовательной либеральной модели государства в обществе, обремененном традициями тоталитаризма, тяготеющем к традиционным и харизматическим формам легитимации. Поэтому откат к системе жесткого репрессивного контроля над человеком и возрождение в той или иной форме тотальных идеологий вполне вероятны.
Справедливости ради следует отметить, что идеология либерализма всегда осуждала тоталитаризм в любой из его форм. К тому же установка на обновление и модернизацию делают идеологию либерализма достаточно жизненной. В современном мире достаточно популярны идеи экономических новаций и частной собственности, которые потенциально могут служить каналом либерализации политики даже далеких от его установок политических режимов. И все же первоначальное “равнодушие” либерализма к проблеме социального равенства, учету специфики культурного своеобразия (космополитизм), тяготение к моральному утилитаризму привносят момент неустойчивости в его ценностный норматив правового государства. Под влиянием политической практики, а также идеологий консерватизма и социализма, он подвергается существенной коррекции. Характерно, что ныне “чисто” либеральные доктрины практически утратили свое регулятивное влияние на политические процессы. Однако либеральный проект правового государства в видоизмененной форме составил стержень всех ныне существующих ценностей политической культуры.
На первый взгляд идеология консерватизма (от лат. concervo – сохраняю, охраняю) диаметрально противоположна установкам либерализма. Тем более, что в общественном сознании консерватизм ассоциируется с его радикальными формами, нередко смыкающимися с тоталитарными идеологиями. Но это главным образам внешняя сторона консерватизма и отнюдь не ведущая. Радикальный либерализм не менее опасен в политике. Классический консерватизм Нового времени – это не столько антипод либерализма, сколько его достаточно конструктивный оппонент. Несмотря на то, что консервативная идеология очень разнородна, все же можно выделить некую общую идейную основу – стремление сохранить преемственность в развитии общества и признание особой значимости морально-религиозных традиций для поддержания порядка. Государство при этом рассматривается как гарант преемственности и морального единства. Если для либерала “государство существует для личности”, то для консерватора оно “призвано охранять семью”, как важнейший институт культурно-исторической преемственности. В консерватизме важную роль играет установка на традиционализм, отсюда очень осторожное отношение к реформам, стремление сохранить “естественно сложившееся” социальное неравенство и ответственность гражданина перед государством. Равенство – враг свободы, полагал один из первых теоретиков консервативной идеологии англичанин Э. Бёрк
Поэтому, консерватизм внес существенный вклад в обоснование критериев устойчивой легитимности правового государства. Современный консерватизм, не отрицая значимости политических прав личности и свобод личности, акцентирует зависимость блага каждого от процветания общества и государства. Государство рассматривается как важное средство утверждения цивилизованности в обществе, способ обуздания эгоистической анархии (от греч. anarhia – безвластие, беспорядок). Цивилизация – хрупкая конструкция, которая должна быть защищена от разрушения приоритетом общих интересов и ценностей. “Сущность государства”,– отмечал русский философ консервативной ориентации И.Ильин,– “состоит в том, что все его граждане имеют и признают – помимо своих различных и частных интересов и целей – еще единый интерес и единую цель, а именно: общий интерес и общую цель, ибо государство есть некая духовная община” [9]. Консерватизм не отрицает свободы рыночных отношений, но он против перенесения рыночного эгоизма в политическую сферу. При этом, выступая за сильное государство, консерваторы – противники его тотальности, государство сильно своей властью на местах и моральными устоями, культурной укорененностью. Такой своеобразный симбиоз либерального проекта с консервативными установками содействовали устойчивости правовой модели, поиску баланса между частным и общим, новациями и традицией. Хотя, как уже отмечалось ранее, радикальный консерватизм с его акцентом на элитарном характере устройства общества, безусловном приоритете общего над частным может провоцировать использование насилия для поддержания этой целостности.
Другая идеология, повлиявшая на практику воплощения идеала правового государства, – социалистическая (от лат. socialis – общественный). У нас в стране социалистическая идеология устойчиво ассоциируется с ее марксистской версией и практикой “реального” коммунизма. Однако идейные источники социалистической идеологии значительно шире и не сводятся к радикальным версиям “отмирания и уничтожения” государства в ходе классовой борьбы, достижения полного “социального равенства” и “социальной однородности”. Все многообразие идеологических пластов “идеи социализма” (просвещенческих, христианских, социал-демократических и иных) объединяет нацеленность на социальную справедливость, солидарность и социальную защищенность личности. Наиболее разработан ценностный норматив государственно-политического устройства в доктрине и практике социал-демократии – “демократического социализма” как “третьего пути” между капитализмом, в его либерально-консервативной форме и коммунизмом. В Декларации принципов Стокгольмского конгресса Социалистического Интернационала (1989 г.) прямо отмечалось: “Либералы и консерваторы сделали главный акцент на индивидуальной свободе за счет справедливости и солидарности, в то время как коммунисты выступают за достижение равенства и солидарности за счет свободы” [10]. Важнейшим инструментом, обеспечивающим движение по третьему пути, объявляется “государство благосостояния”, “социальное государство”. Это государство – ориентированное на такие социально-политические ценности как свобода, справедливость, равенство, солидарность. Под свободой понимается – право быть свободным от политического принуждения, действовать в соответствии со своими личными целями и индивидуальными возможностями. Справедливость – равенство в правах и возможностях, право на компенсацию за социальное неравенство, на независимость от капитала и политической власти. Равенство – равноценность людей и право на свободное развитие личности. Солидарность – стремление к общности человечества, сострадание к жертвам несправедливости. Этим ценностным нормативам присущ сильный акцент на этических стимулах политического развития, на тесной взаимосвязи свободы личности с социальными гарантиями для ее реализации. Конечно, реальная практика воплощения этих ценностных норм достаточно противоречива, “социальная справедливость” на практике может не только обеспечивать развитие личности, но и оборачиваться “оковами” для нее. Ведь “справедливость” в политико-правовой сфере не сводится к Добру и Любви, а предполагает и возможность принуждения. Далеко не все желают “делиться” благами и привилегиями. Поиски социального равновесия всегда сложны и понятие социальной справедливости достаточно ситуативно, зависит от сложившихся в конкретном обществе стереотипов равенства и неравенства. Однако идеи и практика социального государства оказались достаточно жизненны и повлияли на содержание политико-правовых норм современных обществ.
В свете консервативных и социалистических поправок либеральный ценностный норматив политической культуры (правовое государство) трансформировался к идеалу правового социального государства. Этот ценностный норматив требует наряду с гарантиями политических прав – обеспеченности и социальных условий для их реализации, что предполагает расширение роли и ответственности государства в социальной сфере, прежде всего в области занятости, образования, здравоохранения, экологической политики. Характерно, что для второй половины ХХ столетия очевиден феномен “идеологического синтеза” либеральных, консервативных и социал-демократических установок. Поэтому, характеризуя нынешнюю идеологическую атмосферу, часто прибегают к приставке “нео” – неолиберализм, неоконсерватизм или сочетаниям такого рода как либеральная или социальная демократия. Речь в данном случае идет об идеологических ориентациях, которые имеют под собой реальную ценностно-нормативную основу, а не об идеологическом самозванстве, когда за политическими декларациями о приверженности либерально-демократическим ценностям скрывается тоталитарные или националистические нормативы организации политической жизни. Это характерно для стран, где неразвиты структуры гражданского общества, а поэтому невозможны устойчивые формы правового государства и легальной легитимации.
В этом смысле политическая ситуация в России достаточно показательна. Рассуждения о принципиальной несовместимости политической культуры России с ценностными нормативами правого государства следует всегда уточнять. На политическом поле современной России пока еще достаточно сильны традиционные и харизматические формы легитимации, хотя и достаточно видоизмененные под влиянием современных политических технологий. Поэтому и ожидать быстрой укорененности и эффективности правовых форм жизни не приходится. Но следует ли из этого, что надо сохранять и восстанавливать структуры по сути дополитические, с минимальным потенциалом для проникновения культуры? К тому же, ценности правового государства не отрицают ни культурной, ни политической специфики. Каждое общество вносит свои поправки в порядок государственного устройства и способы легальной легитимации. И вместе с тем, есть нечто универсальное в этом движении.
Политическую культуру обществ, называющих себя “новыми индустриальными”, “государством народного капитализма”, “государством равных возможностей”, “обществом массового потребления”, “государством всеобщего благоденствия” можно характеризовать через ценностный норматив “правового социального государства”. А он в свою очередь развертывается в ценностно-нормативную систему, фиксируемую понятиями “политическая свобода” (свобода слова, печати, права на неприкосновенность личности, равенство перед законом, политическая активность личности, право на участие в управлении государством и т. п.), социальная справедливость, толерантность, политическая ответственность, согласие и мир. Эти и более частные нормативы получили юридическое оформление в конституциях либерально-демократического плана и международных правовых актах, например, во Всеобщей Декларации прав человека, Международном билле о правах человека.
Условием реализации этих норм в политических отношениях является наличие развитых структур гражданского общества, обеспечивающих достаточную автономию личности по отношению к государству, и демократический режим функционирования политической системы (многопартийность, разделение властей, развитая избирательная система и т. д.).
При этом следует помнить, что политические ценности – не являются высшими ценностями, а выступают средствами для их реализации. Даже в тех странах, где отчетливо прослеживаются очертания политической культуры правового государства, существуют целые пласты политической архаики и возможны цивилизационные срывы. Только сохраняя связь с ценностным содержанием высших культурных идеалов, политические ценности-нормы способны обуздывать политическое насилие и преодолевать “безличный” характер политических отношений.

Вместо заключения

Несомненно, что политические ценности “правового социального государства” не утрачивают своей социокультурной значимости и на пороге ХХ столетия. Тем более, что для подавляющего большинства стран они остаются почти недостижимым идеалом. В то же время, в странах, где достигнут некоторый прогресс в утверждении идеалов правового государства, пытаются проследить возможную эволюцию правовых политических форм. Для обозначения противоречивых тенденций, перспективных векторов развития современного правового государства иногда используется термин “политический постмодерн”. Сколько-нибудь определенной характеристики этого явления не существует, но обычно подчеркивается нарастание политического многообразия, асимметрии в политических отношениях, спонтанности. Это связывают с дальнейшей эволюцией форм публичной власти и кризисом ценностей-норм Нового времени: веры в разум, социальный прогресс, законосообразность, наличие социальной справедливости и других универсалий этой эпохи. Одни рассматривают политический постмодерн как проявление острого кризиса, другие – как мучительный поиск новых форм цивилизации и культуры. Ясно одно, что в меняющихся условиях в какой-то степени утрачивают роль механизмы легальной легитимации. Современная власть – это не только правовая и идеологическая оформленность. Она все чаще “рекомендует” и “советует” через радио, телевидение, прессу, рекламу, моду, ритм жизни. Поэтому, ранее эффективные способы контроля власти, – революции, ротация и смена политических элит, слушания в парламентах и т. п. не действуют по отношению к такой “анонимной” власти. Идеологический синтез устранил диктат “великих идеологий”, но на смену им пришла мифология, укорененная в обыденном сознании и тиражируемая через средства массовой информации. Против нее нередко бессильны “идеологии протеста” и “правового государства”. Все это потенциально облегчает манипуляцию человеком.
Политика в таких условиях выступает полем игры “неуловимых” профессионалов, извлекающих специфическую прибыль – новые влияния. С одной стороны, это дает больше политических альтернатив, а, с другой, – отрывает политику от общества и каких-либо ценностных ориентиров. Призывы к борьбе с тотальным насилием власти на локальном уровне в конкретных сферах жизнедеятельности достаточно иллюзорны, так как тактика малых дел в условиях анонимного контроля превращается в борьбу с “ветряными мельницами”. Во-первых, неясно насколько эти действия могут быть эффективны? Во-вторых, они превращают поле политики в “борьбу всех и вся”, что потенциально повышает риск анархии и разгула насилия. Поэтому, если в духовной сфере постмодерн может быть достаточно продуктивным, он стимулирует творчество и культурный синтез, то в политике его последствия не столь однозначны.
“Противоядием” от этих опасностей иногда считают развитие “демократии участия”. Демократия участия, по мнению французского исследователя М. Крозье означает, что политические решения принимаются по модели переговорного процесса, когда учитывается мнение всех участников, независимо от политического статуса. Проблемы в этом случае решаются с привлечением тех, чьи интересы они непосредственно затрагивают. Демократия участия призвана устранить недостатки представительной демократии “правового государства”. Она предполагает систему обратной связи и дополняет вертикальные отношения граждан с государством горизонтальными. Тогда неформальные, временные объединения людей, созданные по поводу той или иной проблемы, будут вносить не только хаос в политику, и служить предметом манипуляций, а дополнять сложившиеся модели представительной демократии. Однако это предполагает новые способы легитимации власти и существенную коррекцию ценностно-нормативной базы политической культуры. И пока цивилизация не выработала устойчивых ценностных форм существования публичной власти, следует постоянно вспоминать древнюю мудрость – абсолютная власть развращает абсолютно. Поэтому следует неустанно заботиться о совершенствовании ее политико-правовых оснований и кропотливо культивировать ростки духовности на “засушливом поле” политики.

1. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. – СПб., 1996. – С. 108.
2. Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М., 1994. – С. 172.
3. Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. – Государь: сочинения. – М., 1998. – С. 195.
4. В какой-то степени с аналогичной проблемой столкнулась публичная власть в современной России. Переход к новым для нее формам политической организации при разрушении способов легитимации, бытовавших в советское время, породили резкую политизацию общества и вместо правового государства возникли “политические мутанты” (либеральная олигархия, национал-коммунизм и т.п.). Возросла политическая произвольность и деморализация политической сферы, что и порождает у значительной части населения ностальгию по сильной власти и одной на всех идее.
5. Вебер М. Избранное. Образ общества. – М., 1994. – С. 248.
6. Гвардини Р. Конец нового времени. – Феномен человека: Антология. – М., 1993. – С. 254.
7. См.:Вебер М. Избранные произведения. – М., 1990. – С. 647.
8. Там же. – С. 690.
9. Ильин И. А. Собр. соч. в 10 т. – М., 1993. – Т.1. – С. 241.
10. От Женевы к Стокгольму: материалы конгрессов Социалистического Интернационала. – М., 1992. – Ч.11. – С.127–128

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Культура и хозЯйство 4 феномен хозяйственной культуры деятельности культуры
В зависимости от понимания сути культурного процесса варьируются
Именно в их недрах формируется ценностный норматив правового государства