<<<     ΛΛΛ     >>>   

Д. И. Завалишин, который 16-ти лет был определен преподавателем астрономии и высшей математики в Морской корпус, только что блестяще им законченный, а 18-ти отправился в ученое кругосветное путешествие, жаловался, что в Петербурге "вечные гости, вечные карты и суета светской жизни <...> бывало не имею ни минуты свободной для своих дельных и любимых ученых занятий" [80].

Разночинец-интеллигент на рубеже XVIII - начала XIX в., сознавая пропасть между теорией и реальностью, мог занять уклончивую позицию:

...Носи личину в свете,
А философом будь, запершись в кабинете [81].

Отшельничество декабриста сопровождалось недвусмысленным и открытым выражением презрения к обычному времяпровождению дворянина. Специальный пункт "Зеленой книги" предписывал: "Не расточать попусту время в мнимых удовольствиях большого света, но досуги от исполнения обязанностей посвящать полезным занятиям или беседам людей благомыслящих" [82]. Становится возможным тип гусара-мудреца, отшельника и ученого - Чаадаева:

...увижу кабинет,
Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель
И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель.
(Пушкин)

Времяпровождение Пушкина и Чаадаева состоит в том, что они вместе читают ("...с Кавериным гулял [83], Бранил Россию с Молоствовым, С моим Чедаевым читал"). Пушкин дает чрезвычайно точную гамму проявлений оппозиционных настроений в формах бытового поведения: пиры - "вольные разговоры" - чтения. Это не только вызывало подозрения правительства, но и раздражало тех, для кого разгул и независимость оставались синонимами:

Жомини да Жомини! А об водке - ни полслова! [84]

Однако было бы крайне ошибочно представлять себе члена тайных обществ как одиночку-домоседа. Приведенные выше характеристики означают лишь отказ от старых форм единения людей в быту. Более того, мысль о "совокупных усилиях" делается ведущей идеей декабристов и пронизывает не только их теоретические представления, но и бытовое поведение. В ряде случаев она предшествует идее политического заговора и психологически облегчает вступление на путь конспирации. Д. И. Завалишин вспоминал: "Когда я был в корпусе воспитанником (в корпусе Завалишин пробыл 1816-1819 гг.; в Северное общество вступил в 1824 г., - Ю.Л.), я не только наблюдал внимательно все недостатки, беспорядки и злоупотребления, но и предлагал их всегда на обсуждение дельным из моих товарищей, чтобы соединенными силами разъяснить причины их и обдумать средства к устранению их" [85].

Культ братства, основанного на единстве духовных идеалов, экзальтация дружбы были в высшей мере свойственны декабристу, часто за счет других связей. Пламенный в дружбе Рылеев, по беспристрастному воспоминанию его наемного служителя из крепостных Агапа Иванова, "казался холоден к семье, не любил, чтоб его отрывали от занятий" [86].

Слова Пушкина о декабристах - "Братья, друзья, товарищи" - исключительно точно характеризуют иерархию интимности в отношениях между людьми декабристского лагеря. И если круг "братьев" имел тенденцию сужаться до конспиративного, то на другом полюсе стояли "товарищи" - понятие, легко расширяющееся до "молодежи", "людей просвещенных". Однако и это предельно широкое понятие входило для декабристов в еще более широкое культурное "мы", а не "они".

"Из нас, из молодых людей", - говорит Чацкий.

"Места старших начальников (по флоту, - Ю.Л.) были заняты тогда людьми ничтожными (особенно из англичан) или нечестными, что особенно резко выказывалось при сравнении с даровитостью, образованием и безусловной честностью нашего поколения", - писал Завалишин [87].

Необходимо учитывать, что не только мир политики проникал в ткань личных человеческих отношений, для декабристов была характерна и противоположная тенденция: бытовые, семейные, человеческие связи пронизывали толщу политических организаций.

Если для последующих этапов общественного движения будут типичны разрывы дружбы, любви, многолетних привязанностей по соображениям идеологии и политики, то для декабристов характерно, что сама политическая организация облекается в формы непосредственно человеческой близости, дружбы, привязанности к человеку, а не только к его убеждениям. То, что все участники политической жизни были включены в какие-либо прочные внеполитические связи - были родственниками, однополчанами, товарищами по учебным заведениям, участвовали в одних сражениях или просто оказывались светскими знакомыми - и что связи эти охватывали весь круг от царя и великих князей, с которыми можно было встречаться и беседовать на балах или прогулках, до молодого заговорщика, - накладывало на всю картину эпохи особый отпечаток.

Ни в одном из политических движений России мы не встретим такого количества родственных связей: не говоря уж о целом переплетении их в гнезде Муравьевых - Луниных или вокруг дома Раевских (М. Орлов и С. Волконский женаты на дочерях генерала Н. Н. Раевского; В. Л. Давыдов, осужденный по 1 разряду к вечной каторге, - двоюродный брат поэта - приходится генералу единоутробным братом), достаточно указать на четырех братьев Бестужевых, братьев Вадковских, братьев Бобрищевых-Пушкиных, братьев Бодиско, братьев Борисовых, братьев Кюхельбекеров и проч. Если же учесть связи свойства, двоюродного и троюродного родства, соседства по имениям (что влекло за собой общность детских воспоминаний и связывало порой не меньше родственных уз), то получится картина, которой мы не найдем в последующей истории освободительного движения в России.

Не менее знаменательно, что родственно-приятельские отношения - клубные, бальные, светские или же полковые, походные знакомства - связывали декабристов не только с друзьями, но и с противниками, причем это противоречие не уничтожало ни тех, ни других связей.

Судьба братьев Михаила и Алексея Орловых в этом отношении знаменательна, но отнюдь не единична. Можно было бы напомнить пример М. Н. Муравьева, проделавшего путь от участника Союза Спасения и одного из авторов устава Союза Благоденствия до кровавого душителя польского восстания. Однако неопределенность, которую вносили дружеские и светские связи в личные отношения политических врагов, ярче проявляется на рядовых примерах. В день 14 декабря 1825 г. на площади рядом с Николаем Павловичем оказался флигель-адъютант Н. Д. Дурново. Поздно ночью именно Дурново был послан арестовать Рылеева и выполнил это поручение. К этому времени он уже пользовался полным доверием нового императора, который накануне поручал ему (оставшуюся нереализованной) опасную миссию переговоров с мятежным карре. Через некоторое время именно Н. Д. Дурново конвоировал М. Орлова в крепость.

Казалось бы, вопрос предельно ясен: перед нами реакционно настроенный служака, с точки зрения декабристов - враг. Но ознакомимся ближе с обликом этого человека [88].

Н. Д. Дурново родился в 1792 г. В 1810 г. он вступил в корпус колонновожатых. В 1811 г. был произведен в поручики свиты и состоял при начальнике штаба кн. Волконском. Здесь Дурново вступил в тайное общество, о котором мы до сих пор знали лишь по упоминанию в мемуарах Н. Н. Муравьева: «Членами общества были также (кроме колонновожатого Рамбурга, - Ю.Л.) офицеры Дурново, Александр Щербинин, Вильдеман, Деллингсгаузен; хотя я слышал о существовании сего общества, но не знал в точности цели оного, ибо члены, собираясь у Дурново, таились от других товарищей своих» [89]. До сих пор это свидетельство было единственным.

Дневник Дурново добавляет к нему новые (цитируемые в русском переводе).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В результате которых александр i распорядился отставить Чаадаева без производства в следующий чин александра известно
Именно бытовое поведение в целом ряде случаев позволяло молодым либералам отличить
Умолчание в тексте воспринимается как требование исключить определенные виды деятельности из
Здесь дурново вступил в тайное общество