<<<     ΛΛΛ     >>>   

Как известно, Платон в своем "Тимее", если буквально подходить к этому диалогу, учит о сотворении мира богом. Правда, у Платона имеются и другие утверждения, и, между прочим, сам же Платон указывает на то, что превосходство души мира над космосом вовсе не означает обязательного временного соотношения (Tim. 34 с).

Ксенократ принадлежит к тем толкователям Платона, которые не видят в платоновском "Тимее" креационизма, но представляют себе все высшие начала и весь космос одновременными, а не так, что сначала были бог и душа, а уже потом во времени появился мир. По мнению Ксенократа, учение о творении имеет у Платона только дидактическую цель (фрг. 54).

2. Эстетические выводы

Эти выводы можно считать довольно значительными. Если Спевсипп развивал из платонизма по преимуществу аритмологическую сторону, то Ксенократ развивает совсем другую сторону платонизма, которая, как мы хорошо знаем из предыдущего изложения, тоже для Платона чрезвычайно характерна. А именно, это – мифологическое понимание действительности.

Уже сам Платон отнюдь не относился к мифологии как к умственной области вполне наивного, дорефлективного и общенародного сознания. Уже и у Платона мифология не столько бралась в готовом виде из народного сознания, сколько вполне философским методом конструировалась, почему и весь платонизм, начиная с ее основателя, навсегда остался диалектикой мифологии.

Вот эту самую мифологическую сторону платонизма и развивает Ксенократ. И развивает он ее опять-таки тоже не в наивном, но в философском смысле. Отсюда можно формулировать эстетику Ксенократа в следующем виде.

Во-первых, по Ксенократу, существуют три области бытия, которые можно назвать чисто идеальной, чисто материальной и синтетически смешанной идеально-материальной. Это учение развивается у Ксенократа в чисто платоновском духе. Однако Платон отнюдь не подчеркивал так энергично субстанциальный и исключительно самостоятельный характер каждой из этих областей.

Кроме того, Ксенократ, как и Спевсипп, склонен был понимать действительность не только идеально, но и аритмологически, причем если Спевсипп начисто упразднял мир идей и ставил вместо него мир чисел, то Ксенократ вовсе не упраздняет мир идей, а только интерпретирует его аритмологически. Отсюда прямой вывод, что и вся его мифология носит сильный отпечаток аритмологизма.

Во-вторых, эта аритмологически-мифологическая эстетика у Ксенократа так же иерархийна, как и у Платона. Хотя Ксенократ и проводит эту точку зрения не без путаницы, тем не менее основной принцип иерархизма у него вполне несомненен. Все бытие начинается с Зевса, но этот Зевс, конечно, не наивный народный Зевс, но абсолютная единичность, абсолютный принцип и форма для всего существующего. Ему противостоит сплошность и непрерывность, которая в конце концов трактуется как душа мира, а отношение между Зевсом и этой душой мира трактуется не только философски и аритмологически, но и как брачный союз, от которого рождаются мир и все вещи. От этого наивысшего начала постепенно возникают более низкие и менее совершенные формы бытия, вплоть до подлунного мира, который полон всяческого несовершенства и ущербности.

В-третьих, поскольку у Ксенократа боги и демоны являются в основном философскими конструкциями, он еще и в том отношении отличается от народной религии, что хочет мыслить подлинных богов образцом совершенства, добра и красоты, а все несовершенства мира приписывает только демонам, которые от этого отнюдь не теряют своей конструктивно-философской значимости, но зато являются такими категориями, при помощи которых уже можно объяснить и все несовершенство мира.

Наконец, в-четвертых, Ксенократ углубляет спевсипповское учение о мыслительно-аритмологическом строении живого бытия до степени мифа. Но, собственно говоря, так оно и должно быть.

Ведь что такое живой организм, созданный математическими средствами? Это и есть такое жизненное воплощение математики, которое уже трудно назвать просто бытием и даже просто художественным произведением. Это есть самый настоящий миф. Вот о нем-то и мечтает Ксенократ, как уже и Спевсипп – нераздельно синтезировать идеальное число и реальную жизнь, превративши идеальное число в живой организм. Это – эстетика, дошедшая до мифологии.

3. Непосредственно эстетические высказывания Ксенократа

а) Прежде всего имеются высказывания Ксенократа о красноречии.

Секст Эмпирик пишет (Adv. math. II 6-7): "Ксенократ, ученик Платона, и стоические философы утверждают, что риторика есть знание (episteme) хорошей речи, причем одним способом понимал это знание Ксенократ, считая его древним установлением, а не наукой, и другим способом – стоики, полагавшие, что она [хорошая речь] зарождается только в мудреце, вне зависимости от устойчивых постижений [т.е. знаний]. Те и другие утверждают, что речь отличается от разговора, поскольку то, что говорится кратко и заключается в получении и предъявлении доводов, есть дело диалектики; речь же, рассматриваемая в своем протяжении и в качестве непрерывного течения, является специфическим свойством риторики". У того же автора читаем (61): "Весьма многие, внушающие доверие [лица] полагают, что окончательным делом риторики является создание убеждения". И действительно, ученики Платона, имея это в виду, называют ее "способностью создавать убеждения при помощи слов", ученики Ксенократа – "художником убеждения".

Если бы мы знали более или менее обширный контекст подобных высказываний Ксенократа, то, вероятно, это его учение о красноречии предстало бы перед нами в более глубоком виде.

Те же малозначительные сведения, которые сообщает нам здесь Секст Эмпирик о Ксенократе, сводятся к тому простейшему учению, что красноречие дается человеку от природы, а вовсе не есть дело специальной науки или искусства. В этом смысле красноречие отличается от диалектики, которая строится на сознательном противопоставлении утверждения или отрицания. Красноречие есть сплошная речь без этих диалектических подробностей.

Это, однако, не мешает считать риторику "художником убеждения". Риторика, таким образом, является врожденной способностью человека настойчиво и эффективно убеждать людей. В таком отрывочном виде суждения Ксенократа о риторике не обладают особенно большой значимостью.

б) У Ксенократа имеется еще и целое рассуждение о звуках, где выражена одна чрезвычайно глубокая мысль, без которой в настоящее время вообще нельзя представить себе ни музыкальной, ни какой-либо другой эстетики. Это – большой фрг. 9, который мы приведем полностью.

"Пифагор, как говорит Ксенократ, открыл интервалы в музыке, имеющие происхождение не отдельно от чисел. Это – соотношение количества с количеством. Он рассмотрел, при каком сочетании возникают созвучные интервалы и несозвучные, и все гармоническое и негармоническое. И, восходя к происхождению звука, он сказал, что для того, чтобы возможно было слышать нечто из равенства гармоничное, то должно быть какое-либо движение. Но движение не бывает без числа, а число – без количества.

Существует, говорит он, два вида движения, пространственное перемещение (phora) и изменение (alloiosis). Есть, опять-таки, два вида перемещения, круговое и прямое. А из кругового есть движение, которое идет из одного места в другое, как солнце, луна и другие звезды, и движение, совершающееся в одном и том же месте, – таковы, например, конусы и сферы, вращающиеся вокруг своей оси. У прямого же движения есть много видов, о которых здесь нет необходимости говорить.

Предположим теперь, говорит он, что существует некоторое движение у звуков из одного места в другое, по прямой, доходящее до органа слуха. Когда снаружи происходит удар, от удара движется некоторый звук, пока не достигнет чувства слуха. Достигнув же, он приводит в действие слух и вызывает ощущение. Удар, говорит он, не имеет протяженности во времени, но [находится] на границе прошедшего времени и будущего времени. Неверно, что звук рождается тогда, когда кто-нибудь наносит удар, и неверно, что – когда оканчивает, но удар находится в промежутке между будущим временем и прошлым, подобно какому-то разрезу времени и разграничению его. Точно так же, говорит он, если линия рассекает плоскость, то эта линия не находится ни в одной из двух [возникающих в результате этого] плоскостей. Таким же образом и удар, будучи моментом "теперь" [настоящего времени], не находится ни в одном из двух времен: ни в прошлом, ни в будущем. Создается впечатление, говорит он, что звук происходит в какое-то затянувшееся (anepaisthetoi, "отраженное назад"] время благодаря слабости нашего слуха, подобно тому как мы наблюдаем то же самое и в [области] зрения: ведь часто, когда вращается конус (достаточно быстро], на котором есть белое или черное пятно, то кажется, что на конусе появляется круг, одноцветный с этим пятном. И, опять же, если на движущемся конусе есть одна [образующая] линия, белая или черная, то случается, что вся поверхность кажется такой, как если бы она была окрашена в окраску этой линии. Таким образом, точка кажется не одной лишь частью круга, и линия на поверхности – не одной линией, но зрение не может тщательно рассмотреть такое.

Он говорит, что то же самое происходит и со слухом. Причем слух находится еще в большем замешательстве, чем зрение. Ведь если кто-нибудь, говорит он, натянув струну и ударив, позволит ей отзвучать, то одновременно станут слышны звуки; струна же, сотрясаясь, еще будет двигаться, возвращаясь в одно место, так что получится, что для зрения движение струны будет более очевидным, чем для слуха.

Необходимо, чтобы от каждого толчка воздуха, получившего удар от струны, снова и снова долетал до слуха какой-то отзвук. Если же это так, то ясно, что каждая струна испускает многие звуки.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Придется расстаться также с традиционной лакировкой греческой классики
Рассуждения платона видно
Новое у платона в символе охоты
Искусства в духе высокой классики
Платону комедия аристофана должна была тем более казаться чем-то далеким