<<<     ΛΛΛ     >>>   

Интеллигент как культурный деятель в XIX веке составил европеизированный городской слой, ориентированный на духовные интересы, чей миф синтезирует элементы модернизированного христианства (секуляризованная этика христианства, гностицистского характера мироотрицание, хилиастический эсхатологизм), выраженные в идеологемах в основном утопического социализма. Интеллигент вызывал разное отношение к себе и в период исполнения своего поприща, и по его завершению (относительно последнего момента также мнения различны). Проблема этого культурного слоя была остро осмыслена в сборнике «Вехи», а затем в сборниках «Из глубины», «Из-под глыб».

Культурные деятели принадлежали, конечно, к определенной общественной страте и обладали специфическим миросозерцанием, однако, как правило, имели возможность и для свободного от сословной ограниченности культурного творчества. При этом культурная среда всегда являла и ярких деятелей с другой социокультурной пропиской. В целом социальная типизация не охватывает вполне историко-культурной конкретики, останавливаясь там, где начинается личность. Верно отмечено, что культуру создавали носители личностного сознания, осуществлявшие выбор ценностной ориентации; причем «личностное сознание никак не может быть связано с принадлежностью к тому или иному сословию» . Реально культуру двигает вперед именно личность, берущая на себя ношу ответственности за свою и общую судьбу (гений у Н.А.Бердяева, «творческое меньшинство», действующее по логике «Ухода-и-Возврата» у А.Тойнби).

С учетом этого стоит дать синтезированное толкование основного русского культурного агента – иными словами, дать определение интеллигента, свободное от мелко-исторической связанности. Конкретно-историческое, национально-культурное должно быть учтено, но не может быть абсолютизировано. Случайное и эфемерное не отвеялось (оно все – в памяти сердца), но раскрыло себя как явление или как событие второго ряда (с точки зрения вечности, глазами если не Бога, то – всего человечества, взятого как метаисторическая величина). И вот мы снимаем с интеллигента доспехи класса и нации, конфессии и профессии, образования и партийности. Все это было, и все это ушло или может уйти. Ответ, который я готов дать, таков: интеллигент – не функция, а сущность. Не посредник, а монада. Не приводной ремень, а сам себе привод. Сначала так и только так. (И уже потом - и функция, и медиатор.) Интеллигент – осевая личность в том содержании этого понятия, которое сложилось в культуре по итогу освоения и переработки идей К.Ясперса о ритме мировой истории. Воплощение тревожной и взыскательной осевой духовности, бродильный фермент ищущего духа в социальных болотах, чащобах и трущобах. Творец смыслов и идей, собеседник вечности.

Люди осевой тревоги. Люди смысложизненной идеи. Обладатели беспокойного, вечно молодого осевого сознания. Идейность – их способ существования. И не просто даже служение социальным, культурным, художественным или политическим идеям, а жизнь идеей, как жизнь Станиславского в искусстве. Они не из каприза, а по своей сути не умеют не стремиться к познанию и выражению себя, своего смысла, провиденциального замысла о себе – и потом несут эту истину как крест. Алгоритм судьбы: искать, искать до упора – в себе заключить свою истину и веру – и потом жизнью реализовать ее.

Своеобразие русского интеллигента когда-то переоценили. И в России интеллигент суть явление этой всемировой Оси, которая уходит, чтобы вернуться, явление осевой мысли и осевой жизни, выразившееся в личности. Его предки (и современники, собеседники в духовном поиске) – Христос и Сократ, Будда и Конфуций, Заратуштра, Августин и Достоевский… Осевая личность – сама себе Запад. И сама себе Восток. Русские интеллигенты - не бастарды Екатерины. Русские интеллигенты – дети Божьи. Нищие духом – не потому, что не имеют его, а потому, что страждут и алчут.

Именно по этой своей сущностной примете интеллигенция суть самосознание общества. Но – не его функция. (Полезный смысл ХХ века для русского интеллигента, кстати, заключается в возможности окончательно преодолеть теперь эту необязательную зависимость от узко понятой партийности, прикладную ангажированность.) Она, интеллигенция, – до всякого, в сущности, общества, и никакое общество ей не указ. Личность в ее осевом состоянии важнее и вечнее всякого общества с его условностями. Она непосредственно участвует в вечности и обращается к Богу без посредников. Экзистенциально, смысложизненно мотивированная связь таких личностей важнее и вечнее социальной рутины и нормы. Личность диалогически раскрывается в персональном контакте с миром и Богом. Общество же без такой личности – просто большая куча народу. Толпа.

Осевая личность почти неизбежно бунтует против завалов неосевой архаики, против реликтов идеологии и быта. Для нее даже разномыслие, плюралистичность идейной среды в конечном счете является состоянием гораздо более комфортным, нежели прекращение идейной работы и отсутствие мыслей как таковых в тоталитарных пространствах. (А они, эти пространства и практики, тоже уже вышли за пределы исторических рамок и периодов; они представляют собой перманентное искушение для личности и общества.) Она даже может объединяться на основе коллективистских ценностей. Она увереннее чувствует себя среди себе подобных. Ищет единомышленников, и исторически часто находила. Но это результат ее личного выбора. Она почти все потеряла в минувшем веке (статус, влияние, комфорт). Но это результат ее личного выбора. Она может поступать самоубийственно. Но это результат ее личного выбора. Она почти неизбежно обречена на поражение, по крайней мере – условиями наших среды и климата.

Архетип судьбы русского интеллигента – обезъязыченный и сожженный Аввакум. Но в поражении и состоит его победа.

Обнаруживая себя субъектом истории культуры, выдающаяся личность получает оценку и признание. В культурном сознании присутствует представление о конкретном идеале русского человека, личности, раскрывающей русскую идею в своей жизни. Такой идеал - это не просто сумма качеств, но состоявшаяся, историческая личность, являющая убедительное по своей полноте качество самореализации на высших путях духа. При персоналистском подходе мы не может пройти мимо такого личностного опыта бытия. Высочайшие, признанные примеры личностной состоятельности дают пищу для осмысления основных закономерностей русской культуры. Они имеют огромное педагогическое значение и могут быть заданы обучающимся как пример и образец.

В религиозно-историософской традиции в качестве критерия, духовной меры для определения идеальной, «образцовой» личности брался евангельский пример, земной опыт Иисуса Христа. Ф.М.Достоевский говорил о Христе как о единственной любви русского народа. В этих координатах идеальным способом самореализации оказывался путь святости. Характерное рассуждение есть у В.Ф.Эрна: «Единый жених русской души - Христос, и свидетели этого - святые, тайные кормчие русской истории» .

Представление об идеале русского человека связывалось с такими историческими персонажами, как наиболее почитаемые русские святые - Феодосий Печерский, князья-страстотерпцы Борис и Глеб, Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Серафим Саровский,- а также евангельские герои (Богоматерь, апостолы) и раннехристианские подвижники (бессребреники Косьма и Дамиан, Алексей Человек Божий, великомученики Георгий Победоносец, Пантелеймон и др.). Характеристическая доминанта русского святого, по определению иеромонаха Иоанна Кологривова, - «простота, спокойствие, сердечная чистота и умеренность порождаемая внутренней уравновешенностью, светлая духовная трезвость, кротость, приветливое и глубокое смирение. К этому добавляется искренняя любовь к бедности, принципиальной и фактической, отрешенность от всех земных благ, отвращение от всего излишнего. Дух покаяния также выражен очень сильно (...) Наконец - идея искупления (...) Неисчерпаемое милосердие при всех отношениях с ближними, в особенности же с врагами...» .

Сокровенное бытие идеальных начал в русской культуре акцентировано суждением В.Ф.Эрна, указавшего на то, что величайшее напряжение духовной жизни в России существует потаенно: «И все, что идет по этой дороге - по пути подвига, очищения, жертвы,- дойдя до известного предела, вдруг скрывается с горизонта, пропадает в пространства, одевается молчанием и неизвестностью (...) В сердце зреет, растет святая Русь, населяется новыми насельниками, расцветает новыми цветами, пылает новыми пламенниками, а с виду ровно ничего как будто и не происходит. Таинство русской жизни творится в безмолвии» . Можно согласиться с тем, что русская культура на своих вершинах часто не имеет доступной многим формы, не стремится к публичности, к широкой огласке. Она реализуется на личностном уровне, что само по себе связывает ее с «неразгадываемой последней тайной» ; к тому же личность в русской культуре зачастую уходит в затвор, обрывая связи с социумом. Это создает специфические трудности при изучении истории русской культуры, требуя особой внимательности и вдумчивости.

В образовательном процессе нужно раскрыть и идеальный тип «незаметного героя» в русской культуре, увиденный в жизни и воплощенный творчески Пушкиным в образе Маши Мироновой, Львом Толстым - в образе капитана Тушина, Булгаковым - в образах братьев Турбиных, отчасти - Маргариты. Смысл дел «незаметного героя» состоит не во внешней их эффектности, а «в той беззаветной жертвенности, с которой они совершаются» . Эти дела и подвиги получают окончательное значение и полный масштаб не в связи с повседневностью, а в итоговых координатах вечности.

Но идеал русского человека определяется и более разнообразно, мифологизируется и персонифицируется в широком диапазоне. В «Заметках о русском» Д.С.Лихачев так размышлял о личностном идеале, соотнося его с литературными персонажами как выразителями оного: «Идеал ведь вряд ли был один, одинаковый у всех. Для одних, кто меньше задумывался над судьбами и особенностями великого народа, типичный образец всего русского - это ухарь купец Никитина, для других - Стенька Разин (не реальный Степан Разин, а Стенька Разин из известной песни Д.Н.Садовникова «Из-за острова на стрежень»), для третьих - это радищевский молодец из главы «София» его «Путешествия из Петербурга в Москву» и т.д.» - и тут же, апеллируя к авторитету Достоевского, указывает на личность Пушкина .

Действительно, в XIX веке формируется законченное представление и об идеале русского человека в миру, вне опыта святости. И нередко такое представление на протяжении последних веков связывалось и в народном самосознании, и в образовательном процессе с личностью А.С.Пушкина - поэта и человека, «величайшего русского гения», по определению Н.А.Бердяева, размышлявшего о творчестве гения как о самоотречении от «мира», о такой «жертве собой», своим «обеспеченным спасением», которая, может быть, являет собою «иную святость перед Богом, иное религиозное делание, равнодостойное канонической святости»: «Для божественных целей мира гениальность Пушкина так же нужна, как и святость Серафима (...) Гениальность - святость дерзновения, а не святость послушания» .

Пушкин первым из русских художников, литераторов был представлен (Гоголем, Жуковским, Ап.Григорьевым, Достоевским, Вл.Соловьевым, Мережковским, Розановым и др.) вершиной человеческой самореализации в России. По словам С.Н.Булгакова, в Пушкине - «самооткровение русского народа и русского гения» . Тем самым был поднят на главную высоту и статус русского писателя (см. 1.3). В ХХ веке Пушкин в качестве идеального воплощения русского человека приобретает иногда в восприятии интерпретаторов качество специфической мирской святости. Каждая подробность его творчества и его жизни обретает особую значимость и подвергается глубинному истолкованию. Личность Пушкина интерпретируется в контексте актуальных культурных настроений, довольно сложно входит в творческий опыт художника (скажем, Д.Хармса). Подчас Пушкин воспринимается как «бессмертный классик, золотой монумент русской поэзии, образец гармонии и нерушимая норма эстетического совершенства». Иногда - как «озорной повеса, символ внешней раскрепощенности», непринужденности, отмены церемониальных зажимов . Подчас же - как строгий стоик, учитель претерпевания невзгод, религиозный мыслитель и готовый к покаянию подвижник . К концу ХХ века имя Пушкина становится нарицательным понятием (например, в названии журнала «пушкин») - и в то же время подчас выводится за пределы идеализирующей персонификации.

В ХХ веке и другие творческие личности, художники, несут в русском культурном мифе бремя особой избранности, представляются воплощением идеального личностного начала - как в собственно художественном творчестве, так и в жизни. Впрочем, после Пушкина никто другой не удостаивался столь же высокой комплиментарности. В минувшем столетии предпринимались попытки мифологизации вождей революционной демократии (Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Некрасов), но они оказались не столь убедительными.

При изучении этого аспекта культуры стоит поразмышлять о проблематичности идеализации той или иной из таких личностей.

Возникала мысль увидеть русский идеал личности осуществившимся в А.А.Блоке, вокруг которого разгорелось «зарево легенд». Так, в 1980 году И.Б.Роднянская призывала даже согласиться с тем, что «Блок для нас равен Пушкину по жребию культурного рождения и национального призвания» . Сложность и противоречивость поэта заставляли искать дополнительные основания для приобщения его к идеальному сонму русских героев. В статье «В защиту Блока» Н.А.Бердяев, размышлявший о личностном измерении русской культуры, включает в характеристику идеальной личности неутолимое стремление к высшему бытию, беззаветную преданность высшему смыслу бытия. Философ писал о поэте, что тот «также принадлежит вечной, преображенной России, России нового неба и новой земли, как Пушкин. Ее уготовляют не только святые, подвижники, очистившиеся, увидевшие Божественный свет, но и тосковавшие, мучавшиеся, прельщавшиеся и падавшие, но устремленные к высоте, к жизни, преображенной в красоте» . Позднее в сходном ключе в личности Блока акцентировалась его самоотдача стихиям, способность полюбить гибель, выйти за пределы форм, за пределы самой личности в миротворящий хаос. Эти качества подвергались уже, однако, амбивалентной оценке.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Некрасов отправляется в петербург для реализации вымечтанного культурного поприща
Климата на русскую культуру
Итоги теоретического анализа культурного ритуала осмыслены в ионин л
Те сферы культуры
В предшествующих параграфах данной главы можно предложить осуществление системного подхода к