<<<     ΛΛΛ     >>>   

В своем наивном всеведении, младечески незрелом максимализме и старчески безнадежном упрямстве он столетиями признавал единственными своими культурными поводырями лишь эпохи Возрождения и Просвещения, рассматривая их как "звездные часы" человечества. В своей дремучей образованности он долгое время, казалось бы, не догадывался и о том, что не менее значительные историко-культурные достижения принадлежат, например, Византии или его собственной культуре барокко, вселявшей в него ужас и представлявшейся "царством беспорядка и дурного вкуса" [7, с. 152].

Кажется, он не мог даже и помыслить, что материальную культуру, как и все материально-живое на земле, рождает не "прогресс", не изолированные от "возделывания, обрабатывания, разведения и ухода", не отвлеченные и отнесенные им исключительно к отдельной области педагогики "воспитание, образование, развитие", но сама природа, сам неделимый дух культуры, которым пропитываются все слои и жизненные сферы общества, естественно отвечающего тому или иному естественно-культурному состоянию. Он додумался и до того, что предложил еще более сократить культурно-временной масштаб до карманно-карликовых размеров, ограничив последний даже уже и не Новым временем с его размытой границей, но вполне конкретной датой - годом, а то и месяцем собственного торжества. Таковые, например, были введены Великой французской революцией на правах нового календаря (1793) или соответствовали канонизированному дню свершения октябрьской социалистической революции в России.

Насмешничая (впрочем, исключительно в назидательно-воспитательных целях) над предрассудками средневековья, над языческими богами древнего Олимпа и над христианским Богом, над "примитивным" мышлением только-только превратившегося из обезьяны в человека обитателя архаической "эпохи сновидений", не способного свои знания выразить иначе как с помощью "нелепых" сказок для детей младшего и среднего школьного возраста, новый человек, сам не заметил как, начал творить собственные мифы, в которых, как в капле воды, сконцентрировалась вся его "волшебная" жизнь, вся его безоглядно наивная вера в прогресс и безусловную абсолютность добытого знания, вся его слабость, беспомощность и смешная самоуверенность.

Будучи бекомпромиссным апологетом "реальной жизни", он оказался к ней настолько неприспособленным, настолько от нее далеким, что воспринял мифологию собственных мифотворцев, начиная от итальянского монаха-доминиканца Т.Кампанеллы, французского графа КСен-Симона, англичанина Р.Оуэна и других, как некое руководство к действию, как одно из облюбованных им учебно-методических или практических пособий по претворению "сказки" в "быль", что никогда, кажется, не приходило на ум даже самым отсталым, примитивным, диким и нездравомыслящим племенам нецивилизованного мира. Его десятилетиями длившиеся блуждания впотьмах в "свете" дарованного эпохами Возрождения и Просвещения Разума стоили не снившихся никакому Средневековью, никаким изыскам инквизиции поистине адских мук на земле десяткам миллионов его соплеменников, единомышленников и единоверцев и несчетного числа невинно загубленных жизней тех "других", "иных", "прочих", на которых он не без успеха, со всей свойственной аналитическому уму пунктуальностью и особенно активно на протяжении последнего столетия отрабатывал новомифологический образ "врага".

Так воистину драматически встретились мифы архаической "эпохи сновидений" с кошмарными мифами-сновидениями новой формации. Так сошлись две антитетические формы существования мифа старая и новая, естественная и противоестественная, культурная и некультурная. Уже сам факт воскрешения мифа через тысячелетия в условиях Нового времени, пусть даже и в его болезненно-искаженных формах, свидетельствовал о том, что, несмотря на реально-практический опыт нового человека, который сквозь свои волшебные очки отчетливо и, казалось бы, вполне объективно воспринимал историко-культурный процесс как некую прогрессивно восходящую прямую, он ошибался в главном. То была вовсе не прямая, а лишь отрезок кривой, в такой же мере принадлежащий значительно превосходящей его по размеру окружности, в какой первые четыре числа натурального ряда, составляющие четверицу, в сумме своей дают десятерицу - "совершеннейшее" из чисел, по представлениям пифагорейской математики. То есть, если видимая им прямая и соответствовала ходу историко-культурного процесса, то не в абсолютном, а в весьма относительном смысле. На самом деле это была лишь сильно увеличенная и в культурном отношении сильно преувеличенная часть гигантской окружности, воспринять которую целиком новый человек был не в состоянии вплоть до тех пор, пока не решился, наконец, снять свои волшебные очки.

Конечно, его глаза с трудом привыкали к новой ситуации. Все окружающее казалось поначалу безнадежно мутным и хаотичным. В общем, он испытал, возможно, нечто подобное тому, что и некий персонаж рассказа А. Мюссе - одного из популярных писателей европейского романтизма, впервые усомнившегося в непогрешимости духовных ценностей Просвещения. Рассказ повествует о молодом человеке, без ума влюбившемся в некую незнакомку. Найдя ее восхитительной, обворожительной, неотразимой, он всюду искал встреч с нею, вздыхал, худел, бледнел, и друзья стали всерьез опасаться за его здоровье. Все это продолжалось какое-то время, пока кто-то из них не нашел, наконец, единственно правильный выход Дело в том, что у молодого человека было плохое зрение, и потому было решено подарить ему очки. Когда молодой человек, надев их, взглянул на даму своего сердца и впервые смог как следует разглядеть ее, от былой любви не осталось и следа. Дама оказалась немолода, вовсе не красива и совсем не очаровательна.

Две мировые войны, столь агрессивно проявивший себя "мирный атом", экологические трагедии и катаклизмы, падение, казалось бы, незыблемых, основанных на идеях социального "прогресса" авторитарных режимов в Европе заставили нового человека пойти на то, чтобы снять в какой-то степени ставшие частью его самого волшебные очки и постараться по-новому осмыслить такие столь дорогие ему от рождения понятия, как "культура", "цивилизация", "прогресс" "свобода", "равенство", "братство". Это произошло как-то вдруг, почти неожиданно. Просто на какое-то время он оторвался от созерцания многочисленных, по-своему экзотических и как бы существующих самих по себе миров-аквариумов, от той виртуальной реальности, в которой он, его предшественники и современники существовали на протяжении столетий. При этом его внутренняя жизнь, как и жизнь окружающего мира, резко переменились.

Что-то существенное произошло в мире, пожелавшем снять свои "волшебные очки". Куда-то подевались "великие" писатели, "известные" художники, "крупные" ученые, "гениальные" руководители. Кто-то из титанов первой половины XX века уже ушел из жизни, кто-то просто не состоялся ни в одном из названных качеств. Еще недавно "великие" постепенно обретали все более скромный, но зато и более устойчивый, статус рядовых. А в основной своей элитарно-исключительной "массе" все чаще воспринимались как добросовестные переписчики и интерпретаторы задолго до них написанных и многократно переписанных "текстов" - то есть, почти безымянно, почти как в эпоху Средневековья, И в этом, скорее всего, не было ничего случайного, временного, скоропреходящего. За всем этим угадывалась некая историко-культурная неизбежность, какая-то то ли зловещая, то ли благодатно-благословенная, как в знойный летний полдень, тень и вовсе безымянной архаики.

Лишь во второй половине XX века история культуры стала рассматриваться широким кругом специалистов разных стран не только как история развития, т.е. история культурных изменений, но и как история культурных повторений. Первая точка зрения всегда была для Нового времени более очевидной и традиционной, хотя и вторую не следовало бы ограничивать инновациями XX века - сенсационными работами О. Шпенглера, А. Тойнби, К. Ясперса и, прежде всего, представителей французской школы так называемой "Новой исторической науки" (ЛеФевр, Ф. Бродель), само название которой обнаруживает генетическую связь с "Основаниями новой науки" итальянского философа и историка Дж Вико (1725).

Повышенный и постоянный интерес к "неподвижной" истории культуры, к генетической взаимосвязи различных областей науки, искусства, вообще творчества, после публикации не оцененной по достоинству современниками книги Вико впервые проявили немецкие романтики в конце XVIII - начале XIX вв. Они породили новую для Европы культурную волну, то спадавшую, то накатывающую с новой силой на протяжении двух последних столетий. Романтики рассматривали культуру как некую совокупность пульсаций - восхождения и схождения в единый центр различных тенденций культурного творчества, как единый процесс общечеловеческого бытия и некое надысторическое целое.

Эта так и не сошедшая на нет культурная волна, сопутствующая основной волне классицистически-ренессансного толка, была усилена и подхвачена творческими исканиями А. Шопенгауэра, обратившегося в своих метафизических построениях к образу буддийской нирваны, трудами его последователя Ф.Ницше, выдвинувшего идею о том, что в культуре нет прогресса и что культурфилософия с естественной неизбежностью должна устремиться в лоно новоязыческого натурализма, А- Бергсона, рассматривавшего жизнь как метафизически-космический процесс, и других. При этом вопрос о "подвижности" или "неподвижности" истории, о мозаической раздробленности или единоцельности культуры почти всегда рассматривался в контексте природно-культурных взаимосвязей. Уже в XX веке П.Флоренский писал, что природа и культура существуют не вне друг друга, а лишь друг с другом, что человек как носитель культуры ничего не создает, но лишь образует и преобразует стихийное, что в основе всякого явления культуры лежит некое природное явление.

Представления о времени как фундаментально-базовой категории любого исторического или естественнонаучного исследования претерпевали столь же существенные изменения, сколь великим оказывался соблазн решительно переосмыслить и представления об истории. Начиная с XIX в., эти представления постепенно смещались с основ классицистически-ньютоновского понимания абсолютности и равномерности времени, утвердившегося в эпоху Просвещения, к архаически-античным взглядам, свидетельствующим

о его нелинейности, неоднородности, нестационарности, природно-культурной (в том числе биологической) обусловленности и т.д.

В искусстве XX в., которое для представителей разных художественных направлений все более обретало черты "таинственного мира четырех измерений" [8, с 94], время стало центральной и смыслообразующей проблемой творчества. При этом "подвижная" история в романах ХГХ в. сменилась "неподвижной" историей в прозе XX века (Т. Манн, Г. Гессе, М. Пруст, Дж. Джойс, Х. Борхес), а застывшие мгновения "подвижного" времени в изобразительном искусстве - метафизической вечностью, мифически "неподвижным" временем без времени.

Воспринимающиеся сегодня как анахронизм противоположения "природного" и "культурного", "гуманитарного" и "естественнонаучного", "знания" и "религии", "науки" и "искусства" - противоположения, имеющие своим исключительным основанием остаточные болезненные явления от длительного ношения "волшебных очков", которыми снабдила европейскую культурную мысль одна из абсолютизированных классицистических парадигм вольнодумствующего Возрождения и атеистического Просвещения, - устраняются постепенно самим содержанием современного состояния культуры. При этом устранение кажущегося противоречия между "подвижной" и "неподвижной", "развивающейся" и "вечной" культурной историей восстанавливает одновременно и целокупный архетипический смысл самого понятия "культура".

Все большая зыбкость, относительность и условность оснований для культурного деления мира на Восток и Запад лишь подчеркивает наличие того культурного перелома, перед лицом которого оказался современный мир. Этот перелом, обусловленный тенденцией к определенной гармонизации общекультурной картины, сложившейся в результате историкокультурного процесса, тысячелетиями длившегося без катаклизмов подобного масштаба, ощутим сегодня каждой культурной общностью, хотя и по-разному. Разница же эта связана прежде всего с существенными различиями между нынешним культурным состоянием каждой из них и тем общим, которому суждено определить характер мировой культуры более или менее отдаленного будущего.

Западу, стоявшему у истоков предпосылок настоящего кризиса, создавшему великую цивилизацию и великую иллюзию прогресса, построившему невиданную систему мировых коммуникаций, отстоявшему на обширных территориях обитаемой Земли права человека, в том числе право на свободу получения и распространения информации, предстоит, возможно, пережить в процессе культурной адаптации к новым условиям наиболее серьезные испытания. В целом куда более экономически и социально благополучный, чем Восток, он, тем не менее, заплатил за свой прогресс слишком дорогую цену, оторвавшись от основ собственно культурного миропонимания и мирочувствования.

Сказанное, в первую очередь, относится к странам Западной Европы, исторически наиболее причастной к тем культурным сдвигам, которые сделали такой отрыв возможным. Сам Запад, надо думать, подспудно и все более трезво воспринимает случившееся как некий своего рода "первородный грех", что в относительно недавнем прошлом и обусловило, возможно, его столь бурную реакцию на опубликование книги Шпенглера "Закат Европы". Веками взращиваемую гордость европейца за собственную цивилизацию уязвило, пожалуй, не столько даже содержание книги, сколько сама метафора, вынесенная в ее заголовок.

Западу, наверное, еще предстоит в полной мере осознать, что идея провозглашенных им и его немалыми усилиями созданных открытых обществ - великая в своей культурной основе, хотя и далеко не новая, идея единого человечества - на любом из реальных путей движения к этой цели неизбежно подвергнет суровому испытанию его собственное сегодняшнее благополучие и собственный нынешний менталитет. Именно Запад, взяв на себя ответственность за негативные для его сиюминутных интересов последствия, проявил завидную дальновидность в осознании реальной исторической ситуации. К тому же, он имел мужество не скрыть от самого себя и от других, что мыслимыми альтернативами такому единству могут стать либо предсказанный еще Библией апокалипсис - самозавершение того, что понимается под историкокультурным процессом, путем доведения политических, экономических, экологических или любых других противоречий до тотального уничтожения собственно носителей и источников этого процесса, либо самоизоляция и неизбежный "закат", мысль о котором поначалу так раздражила и обескуражила его.

В отличие от стран Запада, формировавшего свои открытые общества в условиях бурного развития промышленности, а также противостояния странам коммунистического мира, что предопределило приоритетную роль в этом развитии прежде всего экономических и политических факторов, Россия открыла свои границы почти полвека спустя, совсем в иной историко-культурной ситуации. Ее многострадальное, эзотерически замкнутое общество не было отягощено европоцентристским комплексом собственного совершенства, издержками столь долгого, извилистого пути, отделившего современное культурное состояние от доцивилизационной эпохи Средневековья, а в культурном и географическом отношениях она оказалась не столь отделена от социокультурных сообществ Востока, как Западная Европа. Не исключено поэтому, что на каком-то этапе постиндустриальной истории Россия сумеет в определенном смысле более безболезненно и полно адаптироваться к новой культурной ситуации.

Как и слово "культура", слово "конвергенция" латинского происхождения (от converge - сближаюсь, схожусь). Кроме латинского происхождения, оба слова имеют и сходную судьбу вхождения в обиход образованных людей Нового времени. Если первое стало общеупотребительным, когда латинский язык давно уже перестал быть живым языком, то второе, под которым прежде всего понималось сближение различных политических, экономических, социальных, философских и, в более широком смысле, культурных систем, обрело статус концепции, или теории, в самый разгар холодной войны между Востоком (странами коммунистического блока) и Западом, когда их противостояние достигло своего грозящего военной катастрофой апогея. Общей является и этимологически обусловленная связь этих слов с природным началом, ибо термин "конвергенция" был заимствован новой социокультурной теорией из биологии, где он означал приобретение относительно далекими по происхождению организмами похожих форм и строения в условиях сходных сред обитания.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Культур
Сам неделимый дух культуры