ΛΛΛ     >>>   

Латинское слово cultura вошло в обиход европейской мысли лишь во второй половине XVIII века, когда латынь перестала быть живым языком и даже - универсальным средством интеллектуально-ученых общений образованных людей. Присвоенное и усвоенное классицистическим веком Просвещения, оно, казалось, навсегда утратило основную часть своих смысловых наполнений и обрело существенно изменившийся смысл. В латинском языке это слово означало живую связь человека с природой, отводя первому роль разумного существа, всемерно содействующего развитию многообразных форм растительно-животной жизни ("возделывание, обрабатывание, уход, разведение" словесный ряд, истолковывающий первое его значение). В интерпретации века Просвещения "культурное" стало означать нечто противоположное "природному".

И еще. Корень "культ", сообщающий всему слову один из основных смыслов ("поклонение, почитание" в словарном значении) и говорящий сам за себя, явственно указывал на его прямое отношение к существованию некоего начала, стоящего над человеком, и обозначающего некий предел его амбиций, прав и возможностей. Однако в новоевропейском прочтении культура стала чем-то вроде синонима образованного атеизма и предполагала как раз освобождение мысли от канонических (прежде всего, религиозных) средневековых норм.

Закрепляя за человеком его центральное положение в мироздании, заявленное эпохой Возрождения несколькими веками раньше, гуманитарно-гуманистическая мысль следующего столетия приняла эту идею целиком, без какой-либо критической переоценки. Лишь век барокко (XVII в.) да краткий период романтизма на грани XVIII - XIX вв. внесли, казалось бы, досадные диссонансы в гармоническое созвучие освобожденных поколений.

Освобождение было вовсе не однозначным. Открыв новые горизонты для человека творящего, оно обрекало его на одиночество во Вселенной. Вырабатывая представления о "естественном праве" человека и "общественном договоре", обосновывая правовые принципы "разделения властей", оно исподволь вскармливало этими благородными представлениями и принципами будущих просвещенных тиранов.

Оказавшаяся очень близкой и России, идея культурного строительства почти естественно сжилась и сплавилась с зачатыми веком Просвещения идеями Великой французской революции. Не случайно, некоторые из вольных или невольных, явных и неявных идеологов русской революции воспитывались в семьях, читающих даже и не только по-французски. Их духовная атмосфера была насыщена неподдельным интересом к становящимся все более популярными идеям гуманизма и прогресса.

Известное выражение, гласящее, что благими намерениями вымощена дорога в ад, вполне применимо и к благой цели эпохи Возрождения возродить, наряду с другими ценностями античности, "золотую латынь". Чем увенчались эти усилия, хорошо известно. Еще для М.Монтеня (XVI в) латынь была родным языком, но уже Ж.Ж.Руссо (XVIII в.) вполне равнодушно признавался в том, что он не в ладах с латынью. А всего несколько десятилетий спустя, А. Пушкин с неумолимым бесстрастием диагноста и грустной иронией поэта, чье творчество в значительной мере питала эстетика греко-римской античности, констатировал тот ставший общеизвестным в образованных кругах Европы факт, что "латынь из моды вышла ныне".

Прошло еще несколько десятилетий, и само слово-понятие "культура" стало все более стремительно дробиться, обретая устойчивую форму множественного числа: "культуры". XX век явил своим современникам столь же многосоставную, неохватную единым взглядом мозаику наук, дисциплин, специальных языков, сколь и многоликую картину "культур". Здесь и культуры народов мира, и несчетное множество региональных культур. Духовная и материальная культуры. Культура языка и культура речи. Культура поведения, культура общения и т.д. Сегодня одних определений культуры, подчас вовсе не согласующихся друг с другом, по далеко не полным, думается, подсчетам исследователей из Гарвардского университета, насчитывается до двухсот.

Так "золотая латынь" античности - образцовой для Европы культурной эпохи, вершинные достижения которой были обусловлены не в последнюю очередь доставшимся ей по наследству от архаики синкретическим единством миропонимания и мирочувствования, - невольно породила "анатомический театр" культур, разъятых, в свой черед, на более мелкие составные части. Несмотря на всю свою познавательную ценность, из всех прочих ценностей наиболее почитаемую ученой эпохой Просвещения, эти весьма, очевидно, полезные для научно-педагогической деятельности препараты анатомического театра абсурда имели, увы, все менее прямое отношение к тому живому, что составляло естественное содержание латинского слова cultura.

Но универсальный принцип дополнительности и неумолимый закон парадоксов продолжали по-прежнему управлять "природой вещей". Вопреки, казалось бы, всякой исторической логике, культурная мысль XX века стала все чаще обращаться к живому опыту того гигантского, в сравнении с крошечной Новой историей, культурного континента, который охватывал тысячелетние эпохи архаики, античности и средневековья. На протяжении последних столетий европейцы относились к нему скорее снисходительно или даже высокомерно покровительственно, как к замороженным временем памятникам - музейным экспонатам эпох, не осененных благодатью прогресса. На сей раз, однако, интерес к древности уже не ограничивался отвлеченно академическими штудиями и чисто внешним обращением многочисленных европейских школ живописи к античным сюжетам. Новые условия трансформировали его в некий категорический императив, деятельную необходимость, насущную потребность, настоятельную нужду. Именно их испытала вдруг европейская (в том числе, разумеется, и российская) творческая мысль, оказавшаяся к началу XX в. в состоянии глубочайшего культурного кризиса.

Обнаружившаяся культурная жажда заявила о себе многопланово и многовариантно, как осознанно, так и безотчетно. Уже в конце ХЕХ в. она породила в России, Европе и Америке художественный стиль модерн и его последующие модификации, получившие общее название "нового искусства". Характерной особенностью последнего стало интегрирование опытов предшествующих культурных традиций, прежде всего, архаики, древневосточных образцов, европейских канонов античности и средневековья. В живой культурный обиход в обновленных формах было возвращено наследие эллинизма, готики, Византии, барокко. Обращавшиеся к тем же живительным источникам идеи европейского романтизма получили новое культурное воплощение.

Наряду с группой английских художников и писателей, так называемых прерафаэлитов, начало новому стилю в Европе было положено участниками под московного абрамцевского кружка, в который входили такие известные живописцы, как В.М. Васнецов, B.A. Серов, M.A. Врубель. Архитектурные формы этого стиля, наиболее значительные воплощения которого в Москве связаны с именем Ф.О. Шехтеля, заставляли вспомнить многоярусные церкви XVII в., сооруженные Я.Г. Бухвостовым в стиле так называемого нарышкинского, или московского, барокко, романтические архитектурные идеи В.И. Баженова, дворцово-парковый ансамбль Царицыно, по-своему интерпретирующий традиции древнерусского зодчества и готики, псевдоготический Петровский дворец М.Ф. Казакова.

Именно такое живое обращение к живому культурному наследию далекого прошлого позволило выдающемуся историку культуры АФ.Лосеву уловить существенную общность и прямую культурную связь между великими прозрениями Пифагора, Платона, Плотина и новейшими идеями в области математики, физики, химии. Именно оно, в конце концов, породило квантовую физику и квантовую химию со всеми "плюсами" и "минусами" их практических реализации.

Оказалось, что мифология древних - не просто сборник занимательных детских сказок, но глубоко содержательные и еще не разгаданные повествования о самом сокровенном в природе вещей, к пониманию которой минувшие тысячелетия культурной истории, кажется, мало добавили что-то действительно существенное; что время и пространство имеют столь же двойственную природу, как и элементарные частицы, обладающие волновыми и корпускулярными свойствами, о чем знает сегодня всякий школьник и что знали еще древние мыслители, не имевшие современного научного инструментария; что первооснова всего сущего одновременно едина и противоречива, что макромир и микромир устроены одинаково, по принципу голограммы: любая малая ее часть несет в себе все содержание целого.

Оказалось, что древние ведали и об этом, а воспринявшие их знание латиняне донесли его до нас в известном крылатом выражении multum in parvo многое в малом. Становилось также все более очевидным, что метафизика и история, наука и искусство, естествознание и искусствознание являются не чем-то самим по себе отдельным, но своего рода двойниками-гибридами, двойниками-антагонистами, разлученными все той же нашей цивилизацией. И что даже одна из самых фундаментальных идей современной физики, сформулированная как четырехмерная пространственно-временная непрерывность, имеет свой общекультурный эквивалент - общее для всего человечества, всех времен и народов четвертое измерение культуры - tetramensio culturae

И еще одному открытию самым существенным образом суждено было повлиять на формирование той культурной ситуации, в которой мы оказались сегодня. Цивилизованный человек с его расщепленным на множество мелких осколков сознанием и соответствующим чувственным опытом, вовсе не свидетельствующим о неразделимой цельности, взаимозависимости и взаимообусловленности всего сущего, в середине XX столетия очутился вдруг лицом к лицу с удивительным научным фактом, никак не согласующимся с представлениями о безусловном превосходстве человека над природой и общей картиной исторического прогресса, стоящей перед его мысленным взором и созданной другими во имя его воспитания, образования, развития. С неумолимой научной достоверностью этот факт свидетельствовал, что человек как живое существо в структурной своей основе ничем, собственно, не отличается от любого другого живого существа - животного или растения. Эта, вроде бы, очевидная истина, с незапамятных времен ведомая восточной мудрости и ее европейским антично-средневековым вариантам, унаследованным от Древнего Египта, была явлена ему в геометрическом образе молекулы ДНК с помощью самых современных, самых совершенных методов и инструментов, которым он привык доверять.

Выяснилось, что основа всего живого, молекула ДНК, построена из двух похожих, но в то же время как бы и противостоящих друг другу по свойствам и геометрическому расположению спиралей, несущих исчерпывающую наследственно-генетическую информацию о родителях как с женской (W), так и с мужской (А) стороны. Что своей физической, так сказать, двойственностью, своим спирально-круговым характером, взаимными сродством и различием, своей черырехмодульной химической структурой, обеспечивающей за счет различных сочетаний существование всего многообразия жизненных форм на Земле, своей универсальностью и своей уникальностью эта геометрическая структура представляет собой некое многократно мультиплицированное, умноженное системой зеркал подобие геометрически-графического же четырехчастного символа древнекитайских универсальных начал "инь" и "ян", вмещающих все богатство мира и объединяющихся на Пути мироздания в Дао - своего рода культурный эквивалент библейского Слова, которое было "в начале" (Иоан.:1,1).

Столкнувшись с подобным, вполне объективным, научным фактом, человек Запада, пожалуй, даже не сразу и не вполне осознал, какой сокрушительный удар нанесло это его и в самом деле выдающееся открытие его же собственным идеям антропоцентризма и европоцентризма, под сенью которых росли, жили, воспитывались и обучались он сам и его предки в нескольких поколениях. Вряд ли он мог ожидать, что полученные им научные сведения, представляющие интерес разве что для узкого круга специалистов, породят самые неожиданные последствия далеко не одного лишь научного свойства. Но разве не столь же специальными и в социально-общественном плане невинными представлялись исследователям и первые опыты с радиоактивностью!

Одним из таких наиболее явных последствий стало то, что "дикий", нецивилизованный, привлекавший рядового европейца лишь своей экзотикой Восток, все еще наивно верящий в силу судьбы, магию чисел, карму, инкарнации, все еще питающий пристрастие к геометрическому орнаменту, от которого Запад давно уже ушел в сторону предметной и, начиная с эпохи Возрождения, перспективной живописи, вдруг начал играть по отношению к цивилизованному Западу вовсе не присущую ему роль "властителя дум". Многие годы осуществляемая Западом экономическая и политическая экспансия на богатый полезными ископаемыми, драгоценными камнями и металлами, специями, дешевыми фруктами, рабочей силой "отсталый" Восток вдруг обернулась его культурной экспансией на "передовой" Запад, причем, без всяких, казалось бы, видимых усилий и агрессивных устремлений со стороны Востока. Разумеется, не только естественнонаучная мысль была тому причиной, ибо никакая часть единого организма культуры не способна ни существовать, ни как-либо изменяться и действовать изолированно.

Наметившийся таким образом культурный слом более или менее устоявшегося за столетия западного менталитета и известные политические события в Восточной Европе, следом за Россией освободившейся от государственно-идеологического прессинга, заставили мыслящих западноевропейцев и восточноевропейцев, россиян и североамериканцев, политиков и бизнесменов, экономистов и социологов, психологов и историков обратить свой взор на свалку тех лишних еще совсем недавно вещей и идей, понятий и представлений, от которых как от ненужного образованному человеку хлама "пережитков" они добросовестно освобождались вот уже не одно столетие. Простой же обыватель, а также особенно чуткая к любым изменениям культурной атмосферы молодежь, влекомые той же неведомой силой, едва ли не инстинктивно устремились туда же, немедленно востребовав у автохтонных культур Востока, африканского и латиноамериканского континентов их музыкальные ритмы, книги, культы, их мистику и наркотики, их астрологию и философию.

Человек последней из пережитых человечеством цивилизаций и все еще пребывающий в ней задумался вдруг о том, что в слове "пережитки" заключена, хотя и в уничижительном смысле, корневая основа слова "жизнь", тогда как в привычно почитаемых им словах "разум", "прогресс", "венец творения" ничего подобного ему обнаружить, увы, не удалось. Впервые, может, за долгие столетия он открыто, без былого лукавства перед родными, близкими и самим собой, согласился быть простым смертным, как какой-нибудь безымянный путник средневековья - пусть даже и плохим, недостаточно укрепленным в вере, безнадежно одиноким, но только живым, "живым и только, до конца" (Пастернак). Это звучало как вызов всей системе новоевропейских ценностей, как явный симптом "заката Европы" (Шпенглер) и в то же время - как непосредственный отклик на главные мысли новоевропейской же философии экзистенциализма, в которой отчетливо угадывалась перекличка с философскими мотивами экзистенциалистов-эпикурейцев эпохи античности.

Короче говоря, в XX веке, во многом, безусловно, схожем со многими другими веками и периодами истории, произошло нечто такое, чего человечество не знало и не испытывало вот уже, по крайней мере, пять или шесть тысяч лет, то есть весь тот период, которым обычно ограничивают ее продолжительность. Возможно, это было связано с тем, что именно через XX век пролегала некая ось "второго осевого времени", симметричная на исторической шкале оси "первого осевого времени" (Ясперс), если допустить, что последняя отделяла мир архаики от мира культурной истории, а первая намечала границу между культурной историей и тем неведомым, новоархаическим, принять которое, кажется, была уже готова планета людей.

 ΛΛΛ     >>>   

Культурных явлений
Культура
Чистяков М. Из русского быта истории культуры